Не стать насекомым - Роман Сенчин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«— Поэт ли Всеволод Емелин?
— Нет, Емелин не поэт. Какой он поэт… Он больше, чем поэт».
На мой взгляд, эта шутка очень точно характеризует нашу сегодняшнюю поэзию.
Ноябрь 2010 г.
Очередной закат реализма
Когда я узнал о новом лауреате премии «Русский Букер», который присуждается за лучший роман года, написанный на русском языке, — пришёл в замешательство. Долго не знал, обрадоваться мне или огорчиться. Ниже попытаюсь объяснить, почему отнёсся к решению жюри так сложно.
Болел я за «Шалинский рейд» Германа Садулаева, считал, что реальные шансы есть у книг «Дом, в котором…» Мариам Петросян и «Счастье возможно» Олега Зайончковского, не исключал победы «Клоцвога» Маргариты Хемлин и «Путешествия Ханумана на Лолланд» Андрея Иванова, но в том случае, если жюри Букера решит в очередной раз удивить. А вот даже о теоретических возможностях лауреатства «романа-катавасии» «Цветочный крест» Елены Колядиной не задумывался. И зря. Романом года был признан именно он.
Над «Цветочным крестом» посмеивались на протяжении последних месяцев, литературные специалисты морщились в своих статьях; кажется, никто это произведение всерьёз не рассматривал. Тем сильнее обрушились на него после известия о присуждении премии. Некоторые заявили о том, что «Цветочный крест» — это последний гвоздь в гроб «Русского Букера». Думаю, они погорячились — наступит новый премиальный сезон, Букер наберёт новую пятёрку-шестёрку финалистов, и похоронившие его снова будут болеть за понравившееся произведение, а после оглашения имени лауреата наверняка снова разочаруются и похоронят премию на несколько месяцев…
В общем-то, почти ни один результат ни одной премии в последние годы не был воспринят в хорошем смысле слова спокойно. Разве что присуждение «Ясной Поляны» Михаилу Тарковскому. Хотя и прозу Тарковского многие на дух не переносят, да и просто не понимают, о чём это он так упорно пишет — снегоходы, кулёмки какие-то, угоры…
Впрочем, поговорить хочется о «Цветочном кресте» и о том, из-за чего я некоторое время не знал, радоваться мне или огорчаться.
Может быть, открою секрет, но этот роман Елены Колядиной появился на поле русской литературы ещё в 2006 году. Правда, назывался он тогда иначе — название было длинное, и мне запомнилось из него два слова: «огненная елда». Прочитал я «елду», будучи членом экспертного совета «Большой книги»… Да, роман, тогда в виде рукописи, претендовал на эту главную литературную премию…
«Елда» меня поразила — она выбивалась из всех рамок современной литературы, — и я стал упорно рекомендовать её в лонг-лист. Сначала большинство экспертов были против, но в итоге, наверное, поверив моим словам, что это одно из немногих живых произведений и, как ни относись к названию и содержанию, факт литературы (а длинный список для того и составляется, чтобы показать срез современной прозы), проголосовали за включение «елды» в число четырёх десятков небездарных произведений. (Кажется, в том же году «Духless» Сергея Минаева, несмотря на нашу с Василиной Орловой защиту, в длинный список не попал.)
Помню, возникли тогда, весной 2007-го, сложности с названием — объявлять произведение, претендующее на национальную премию, в названии которого есть слово «елда», было проблематично, и в итоге оно было переименовано в «Весёлую галиматью».
Литературные специалисты не проявили к этому претенденту интереса. Никто не бросился искать безымянную рукопись (имена авторов рукописей «Большая книга» почему-то не обнародует до самого финала), да и мы, эксперты, формируя короткий список, о «Весёлой галиматье» не вспоминали. По крайней мере вслух.
Но прошло три года, и она, теперь уже под, на мой взгляд, вкусным названием «Цветочный крест», опубликованная в журнале «Вологодская литература», воскресла. И не просто воскресла, а включилась в борьбу за право называться лучшим романом года.
Я обнаружил, что «Весёлая галиматья» и «Цветочный крест» одно и то же, неожиданно. Зашёл как-то в книжный магазин «Москва», и на специальной полочке увидел «Вологодскую литературу» с наклейкой «Здесь опубликован финалист премии «Русский Букер». Полистал и возопил: «Ни фига себе!», — испугав находящихся рядом покупателей и консультантов. Действительно изумился. Таких встреч в моей жизни ещё не было, — чтобы литературная Золушка без всяких перспектив попасть на бал через какое-то время стала принцессой.
И вот 2 декабря принцесса объявлена королевой, скоро ей сошьют золотое платье — в «АСТ» готовится к изданию книга наверняка с очень красивой обложкой (художнику есть где разгуляться)…
«Цветочный крест» и заодно автора очень сильно ругают. Пишут, что это богохульство, порнография, графомания, чудовищное изделие, вершина безграмотности.
Но можно ли так строго судить эту вещь? Можно ли оценивать её, как мы привыкли оценивать традиционно написанные произведения литературы?
Роман Колядиной о провинциальной России времён Алексея Михайловича. Позднее Средневековье или ранний-ранний русский Ренессанс. Роман не исторический, но и не фэнтезийный. Нечто новое, к тому же новое о том, что литература до сих пор обходила стороной. Елена Колядина нырнула в это новое и неизвестное и вернулась с текстом, к которому непонятно как относиться… Приведу самое начало романа, которое задаёт тон всем последующим страницам:
«— В афедрон не давала ли?..
Задавши сей неожиданно вырвавшийся вопрос, отец Логгин смешался. И зачем он спросил про афедрон?! Но слово это так нравилось двадцатиоднолетнему отцу Логгину, так отличало его от тёмной паствы, знать не знающей, что для подперделки, подбзделки, срачницы, жопы и охода есть грамотное, благолепное и благообразное наречие — афедрон. В том мудрость Божья, что для каждого, даже самого грешного члена мужеского и женского, скотского и птицкого, сотворил Господь, изыскав время, божеское название в противовес — дьявольскому. Срака — от лукавого. От Бога — афедрон! Отец Логгин непременно, как можно скорее, хотел употребить древлеписаный «афедрон», лепотой своего звучания напоминавший ему виды греческой горы Афон. Он старательно зубрил загодя составленные выражения: «В афедрон не блудил ли?», «В афедрон был ли до греха?»
Да, у большинства читателей «Цветочный крест» вызывает возмущение: как можно так писать, такое писать?! Я понимаю и разделяю это возмущение, только вот противопоставить книге Колядиной мне нечего, поспорить с содержанием её книги тоже вряд ли кто-то (даже самый подготовленный историк) способен… Что мы знаем о повседневной жизни людей в России XVII века, о положении священников, о разговорном языке, о сексе, в конце концов? Реалистических произведений русской литературы того времени мы не имеем, за исключением, пожалуй, «Жития протопопа Аввакума». Вроде бы пока никто не объявлял, что это фальшивка, поэтому я верю тому, что там написано. Вот, например:
«А егда ещё был в попех, прииде ко мне исповедатися девица, многими грехми обременена, блудному делу и малакии (рукоблудию. — Р.С.) всякой повинна; нача мне, плакавшеся, подробну возвещати во церкви, пред Евангелием стоя. Аз же, треокаянный врачь, слышавше от нея, сам разболевся, внутр жгом огнём блудным. И горко мне бысть в той час. Зажёг три свещи и прилепил к налою, и возложил правую руку на пламя, и держал, дондеже во мне угасло злое разжежение».
Подобных эпизодов про блуд, кровосмешение, мужиков, баб, девиц «бешаных» и т. п. в «Житии…» предостаточно. И нельзя утверждать, что автор утрирует… А вот что пишет Аввакум про отношение к нему (ещё до раскола) паствы и мирских начальников:
«У вдовы начальник отнял дочерь. И аз молих его, да же сиротину возвратит к матери. И он, презрев моление наше, воздвиг на меня бурю, и у церкви, пришед сонмом, до смерти меня задавили. И аз лежал в забыти полчаса и больши, паки оживе Божиим мановением. Он же устрашася отступился мне девицы. Потом научил ево дьявол: пришед во церковь, бил и волочил меня за ноги по земле в ризах, а я молитву говорю в то время».
Или:
«Отцы же з грамотою паки послали меня на старое место, и я притащился; ано и стены разорены моих храмин. И я паки позавёлся, а дьявол и паки воздвиг бурю. Приидоша в село моё плясовые медведи з бубнами и з домрами, и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их, и хари и бубны изломал на поле един у многих, и медведей двух великих отнял: одново ушиб, и паки ожил, а другова отпустил в поле. И за сие меня боярин Василей Петрович Шереметев, едучи в Казань на воеводство в судне, браня много и велел благословить сына своего, бритобратца. Аз же не благословил, видя любодейный образ. И он меня велел в Волгу кинуть, и, ругав много, столкнули с судна».
Наверняка кто-нибудь ужаснётся: как можно сравнивать какой-то графоманский «Цветочный крест» с великим «Житием Аввакума»! Но с чем ещё сравнивать? Да и многими деталями, интонацией, психологией героев эти произведения очень схожи.
