Проект «Джейн Остен» - Кэтлин Э. Флинн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вгляделась в свое испуганное отражение. В слабом свете затухающего камина я, с головой в папильотках, казалась себе кем-то смутно знакомым: те же темные глаза и острый подбородок, но это не совсем я. Что мне делать, спросила я у своего охваченного страхом двойника, как мне быть?
Я стянула с кровати стеганое покрывало и, завернувшись в него, взяла свечу, на цыпочках вышла в коридор — пол под босыми ногами был просто ледяным. Остановившись у двери в спальню Лиама, я помедлила, а затем тихо, как взломщица, открыла ее, скользнула внутрь и прикрыла дверь за собой.
— Ты спишь? — прошептала я.
У него в спальне было холоднее и темнее, чем у меня, из приоткрытого окна тянуло свежим ночным воздухом. Я услышала шорох и скрип, резкий вдох.
— Рейчел?
Я подняла свечу повыше, чтобы осмотреться.
— Я хотела… — В углу стоял виндзорский стул — я придвинула его к кровати и села. В комнате стоял запах ночи и чего-то еще — смутно знакомый, наподобие лаврового мыла и шерсти, терпкий, но приятный. — Я хотела поговорить с тобой.
Он сел и потер глаза. Его взгляд скользнул на мои папильотки.
— Что случилось?
— Я ненадолго. Я тебя разбудила? Прости.
Взъерошенный и все еще жмурящийся от света, он тем не менее обратился во внимание: сел, обхватив руками колени, и с полуулыбкой посмотрел на меня.
— Ничего страшного.
— Я знала, что не усну, — думала о том, что ты сказал…
— Вот тебе и разница между нами. Я решил, что бессонница никак тут не поможет.
— Я не умею засыпать по команде. Мозг так не работает.
— О, но этому ведь можно научиться.
— Ты умеешь? — Я невольно заинтересовалась. — Научишь меня как-нибудь.
— Могу хоть сейчас научить.
— Ты, наверное, скажешь, что надо дышать и думать о чем-то приятном. А я в панике.
Лиам засмеялся — он смеялся тихо и долго, будто украдкой, и мне полегчало. В отличие от меня, он смеялся как нормальный человек, а не как безумец.
— Ладно. Тогда говори.
Я откинулась на спинку стула. Ноги у меня замерзли, и я подтянула их под себя.
— Насколько я помню, риск того, что наша миссия произведет «значительное» нарушение поля вероятностей, составляет ноль целых три тысячных, что означало бы изменение более чем пяти процентов поля в любой его точке.
— Эта цифра тебя успокаивает?
— А ты сам не помнишь?
Он ответил не сразу:
— Кажется, что это было так давно, правда? Как будто не со мной произошло. Институт, вот это все. — Он был прав, но мне не хотелось признавать, что мы оба об этом думали, а он все говорил: — И что это означает? Пять процентов из миллиардов, не знаю, сталкивающихся кварков, образующих самый обычный день в 1815 году?
— Это может быть что-то на макроуровне. — Я обвела взглядом полутемную комнату, задаваясь вопросом, что я здесь делаю. Если бы я проснулась среди ночи и обнаружила, что Лиам стоит у меня в спальне, то вряд ли восприняла бы это с таким же спокойствием. — Например, человек, который должен был дожить до 1882 года, умрет, подавившись кексом.
— Но она не умерла. Так что, возможно, все обстоит именно так, как нам и говорили. Поле вероятностей как сеть, оно эластично. Она подавилась, но осталась жива. Равновесие восстановлено.
— Почему ты так беззаботно к этому относишься?
— Потому что переживать из-за того, над чем у тебя нет контроля, бессмысленно?
Я была не согласна, но заходить вглубь этого философского лабиринта мне не хотелось.
— А что насчет Тома? Ты сам говорил, что моя попытка помочь ему — это плохая идея. Возможно, мы напортачили именно в тот момент. — Ноги, сложенные в крендель, затекли, и я распрямила их и положила на край кровати.
Лиам помолчал, а затем спросил:
— Думаешь, Фанни Найт подавилась кексом, потому что ты помогла маленькому трубочисту?
— Я не говорю, что здесь есть прямая связь. Но если поле подвижно — а это так, — значит, отстоящие друг от друга события могут соединяться непредсказуемым, квантовым образом?
Снова воцарилась тишина. Двумя этажами ниже часы пробили полночь.
— Ты правильно сегодня поступила.
— Но даже если…
— Однажды меня спасли. По одной-единственной причине — это было правильно, — и то событие изменило всю мою жизнь. Один мальчишка-трубочист или кто-то типа него — такие люди не меняют историю. Вот если бы наша карета переехала Уилберфорса — другое дело. — Я поежилась, вспомнив, как в первое же утро тысяча восемьсот пятнадцатого меня чуть не переехали саму. — Маленькие люди ничего не значат, разве что в совокупности с чем-то еще.
— Маленькие люди хотят жить не меньше, чем великие.
— Я к тому, что они ни на что не влияют.
Он произнес это с такой убежденностью, что я на некоторое время затихла — мне хотелось ему верить. Но в конце концов я все же сказала то, ради чего явилась к нему в спальню и разбудила его:
— Что теперь будет, если мы действительно нарушили поле вероятностей? И, возвратившись, обнаружим, что привычного нам мира больше нет, и нам придется пройти коррекцию памяти и забыть, кто мы такие? — Коррекция затрагивает только не соответствующие истории воспоминания, напомнила я себе, но утешение это было слабое.
Теперь примолк уже Лиам.
— Мы согласились на этот риск, так ведь? — наконец сказал он. — И на многое другое. Теперь ты жалеешь об этом?
В спящем доме стояла тишина, но я слышала, как снаружи ветер гудит в трубах, как покрикивает ночной дозорный, как вдали копыта стучат по мостовой. Мы словно обменялись мыслью, бесшумной, как вздох.
— Нет, — сказала я. — Не жалею. Несмотря ни на что.
— И что же ты имеешь в виду под словами «несмотря ни на что»?
— Что все изменится. Мы вернемся и… не
