Руда - Александр Бармин

— Молчи, молчи!.. — уговаривал побелевший Агалинский. — Можешь итти, так уходи. Не можешь?.. Ну, полежи, скоро тебя перевяжут, лекарь придет… «Неужто не убьют?» — передразнил кого-то Агалинский. — И вышло, как я говорил. Волку клыки выбили, а кабану… «вид не тот», вишь ты. И волку бы оставил, кабы не страх, что, одуревши, на Монкураж кинется.

С поляны убирали убитых зверей.

— Кончено? — спросил Егор.

— Нет еще, — где там! Аурокса не было, лося не было. Да зайцев еще с полсотни выгонят.

Пропел рожок, и снова побежали зайцы, захлопали выстрелы. Раненый загонщик стонал под деревом. «Ваську погонят, смотреть не буду», — решил Егор. Но вот вдали показалось огромное серое тело лося, и Егор не мог оторвать глаз. Лось шел крупной иноходью. Пять или шесть выстрелов, не больше, было дано по нему: такая добыча для особо почетных стрелков. По тому, как лось дернулся и переменил ход на мах, видно было, что ранен.

— Ну, держись! — сказал Агалинский.

Лось приблизился быстро, с особенным глухим хрустом суставов. Набежал на стену и с разгону сел на задние ноги. Сейчас же побежал вдоль стены. Не сговариваясь, все загонщики просунули меж полотнищами свои рогатины и топоры и замахали ими: такая громадина сунется на полотно, вмиг порвет.

Лось сделал круг по тупику и вдруг прыгнул — взвился над полотном в немыслимом полете и обрушился на кусты, за спинами загонщиков. Егор не успел нагнуться и стоял, проверяя каждой мышцей: цел ли?.: Оглянулся. Лось входил в пруд, разгоняя воду большими кругами.

— Убит, убит!.. — закричал кто-то рядом.

— Кто убит?

Агалинский лежал неподвижный, завернув голову к плечу. Лось, проносясь над полотном, лягнул его в затылок и убил на месте…

Из Монкуража донесся одиночный выстрел и за ним радостные крики. Охота продолжалась.

В СОБСТВЕННЫЕ РУКИ

Совсем больной вернулся Егор в слободку после охоты. Санко был уже дома, один в избе.

— Что молчишь, Егорша? Где побывал?

— В загонщиках… Насмотрелся на царскую потеху. Лучше бы не видал.

— А царицу видел?

— Ага.

— И я. Вот так вот близко. Когда на охоту поехали. Я ведь в Нагорном дворце был.

— Не врешь, Санко?

— Ей-богу. Только в подвале. Всё равно сад видно.

— Что делал в подвале?

— Тоже вроде в загонщиках. Знаешь, зачем пичужек-то ловили? Я, дурак, думал — в горницы в клетках посадят, чтоб пели… А вовсе для стрельбы.

— И их для стрельбы?

— Царица руку набивала перед охотой. Из верхних палат, в окно. А я внизу выпускал через окошечко. Она и не знает, не думает, откуда птицы. Палит ловко, в лёт даже пытала попадать — ну да где! На дерево которая сядет, — та ее.

— Санко, а у нас что было… — И Егор рассказал про парфорс-ягд. Санко сплюнул, покрутил головой.

— Что бы Кузя сказал?

— Кузя бы в них в самих выстрелил.

— А что? Он не стерпел бы. Стервятники, собачье мясо!.. Неохота мне больше и в подвал итти.

— А разве еще надо?

— Велено.

— Санко… — Тут в избу вошли астраханцы с котлом похлебки и караваями хлеба. — Выйдем, Санко.

За избой Егор шопотом сказал:

— Сделай, чтобы мне вместо тебя итти.

— Зачем? Там небаско — в темноте сидеть. Им самим лень, так меня и заставляют.

— Санушко, хочу с царицей говорить.

— Еще чище да баще! Собачье мясо, чего придумал.

— Ничего не бай. Надо.

— Через окошечко как наговоришь?

— Лишь бы во дворец попасть. Укараулю, когда в саду будет, выйду — и к ней.

— Неладно. Подвал-то на замок закрывают, уж не выйдешь.

Егор сел на землю. Его била дрожь. Опять не выходит дело. Неужто не добиться ему царицы?.. Такое жалкое лицо было у Егора, что и Санко сморщился, глядя на него.

— Егор, не горюй, придумаем.

— Ну?

— Погоди, еще не знаю.

Долго думал, прикидывал Санко. Егор ему устало возражал: это уж всё передумано, так неладно и так не годится.

— Ну, хочешь, я потом приду, замок сломаю и тебя выведу?

— Там часовых, поди, полно?

— Нету часовых у тех дверей, они за углом.

— Не побоишься? Как ты пройдешь потом ко дворцу?

— Коли надо, — пройду. Я охране загодя скажусь, чтоб помнили и пропустили.

— Айда.

— Ты ел ли?

— Не надо, идем.

В служительских квартирах Санко разыскал егеря, который «по птичьей части». Егерь был старый, с отвисшей брюзгливой губой. Выслушав просьбу Санка о замене, молча кивнул, нахлобучил парик и повел обоих на гору. Между кухней и дворцом, как угорелые, носились слуги с блюдами, стопками тарелок, кувшинами. В палатах играла нерусская нежная музыка.

Мимо часовых вошли под каменные своды дворцовых пристроек, прошли внутренний двор, уложенный большими плитами, спустились в нишу к дверям подвала. Егор старался запомнить все повороты.

— Ступайте, — в первый раз оборонил слово егерь, распахивая дверку. — Всё помнишь?

— Хитрости большой нету. Я ему только покажу и назад.

Подвал был бесконечно длинный, полутемный, под самым потолком редкие, в пыли и паутине, стекла, снаружи они на уровне земли. Едва отошли от дверей в узкий проход между больших ящиков и корзин, послышался лязг задвигаемого засова. Санко кинулся к дверям.

— Дяденька егерь! Меня не закрывайте.

Из-за двери глухо ответил голос егеря:

— Двое-то лучше. Да не балуйтесь там. Не то гляди у меня.

— Дяденька, пусти!

Щелкнул замок, поднялись шаги по ступенькам, — тихо.

— Егорша, подвел я тебя. До вечера не выпустит теперь. Ах ты, горе!

— Веди, где сад видно.

Спотыкались, пробираясь в дальний конец подвала. За одним поворотом послышался птичий писк и трепыханье крылышек.

— Хомяки, гляди! Поели пичуг.

Несколько серых крыс соскочили с клеток, стуча хвостами, разбежались по кучам хлама. В мутное стекло билась синица. У разломанной клетки валялись перья.

— Разбойники! Собачье мясо! Я и не знал, что хомяки есть.

Санко вынул оконную раму и выпустил птичку.

— Вот сад, Егор… Да что теперь толку!

Сад состоял из зеленых лужаек, окаймленных полосами цветов, из гладких дорожек между ними и рядов невысоких густолистых деревьев. Белые статуи поднимались из зелени. Прямо против окна стоял небольшой дубок, по обе его стороны ряды коротко подстриженных лип.

Если просунуть подальше голову, слева видно дворцовое крыльцо, от которого широкая дорога легла вдоль всего дворца. Сад был пуст, только два садовника торопливо поправляли что-то в цветниках.

— Что делать, Санко? Посидим. Окошко узкое, плечи не лезут.

От скуки Санко принялся выпускать птиц. С пиньканьем вырывались синицы из окошка и, нырнув несколько раз в воздухе, садились на липы.

— Обедают во дворце, не будут стрелять, — сказал Егор.

— То и ладно. Хоть эти целы будут. Птиц много.

— Почему они на то дерево не садятся? — показал Егор на дубок. — Потрепещутся перед ним и на липу падут.

— Не садятся, — подтвердил Санко.

— Давай всех выпустим. Заругаются — на хомяков свалим: съели, мол.

— А давай! Хватит «ей» сегодня кровь лить.

Клетки опустели. Санко полез во тьму, за горы сундуков и узлов. Он чихал и кричал Егору обо всем, что нащупывал. Принес находку — сумку.

— Отдельно висела на стенке. Там ступеньки какие-то прямо в стену упираются, а рядом она и висела.

Заглянули в сумку, — винные бутылки с чужестранными надписями, половина сладкого пирога, завернутая в салфетку с царским вензелем, и три тяжелые блестящие ложки.

— Бутылки все початые, — сказал Санко, — выпьем, а? И это, — пощупал, понюхал пирог, — нисколечко не черствое.

— Брось, брось!.. — нахмурился Егор. — Ворованное, видно. Разве пойдет в глотку холуйский кусок, тьфу!

— Верно! — И Санко тотчас же почувствовал отвращение к находке. — Вот я шваркну всё в угол, пусть ищет, ворюга.

— Может, егеря твоего — у него ключ. Повесь, Санко, где была.

Перед дворцом появились люди. Придворные кавалеры и дамы играли, мячами. В руках у них были круглые лопатки с натянутой сеткой; лопатками и подкидывали мячи. У крыльца остановилась вереница пестро изукрашенных тележек, запряженных крошечными лошадками.

— Кататься поедут, — догадывался Санко. — Ну и кони! Баловство, не кони… Егорша, гляди, гляди скорей, дерево-то!

А Егор и сам таращил глаза на дубок — из всех листьев его, сверху донизу, полились вдруг струи воды. Среди лужаек заиграли и другие фонтаны. Две золоченые женские статуи окутались брызгами, вдали вырос прямой водяной столб, а на самой верхушке его заплясал блестящий стеклянный шар.

— Не настоящее дерево. Фу ты!.. Может, и кони неживые. А, Егор?.. И собачонка эта тоже. Паршивая какая! В такую теплынь дрожит.