Магические числа - Юрий Рытхэу

— Кагот! Кагот! Уже половина восьмого!

Кагот вскочил, с ужасом сообразив, что проспал, оставил экипаж без завтрака. Он бросился на камбуз и облегченно вздохнул: плита топилась, в духовке стоял противень с подрумянившимися булочками, а в большой кастрюле доваривалась овсяная каша.

— Что с вами случилось, Кагот? Вы плохо спали? — участливо спросил Амундсен.

— Я поздно заснул…

— Зря волнуетесь, Кагот, — успокаивающе произнес Амундсен, — здесь, на корабле, вы и ваша дочь в полнейшей безопасности. Никто не смеет вас тронуть.

— Спасибо, господин начальник. — Кагот не знал, куда деваться от стыда. — Я не боюсь приезжих.

— Но они требуют, чтобы вы возвратились вместе с ними, — напомнил Амундсен.

— Они, наверное, еще не поняли, что я уже не тот Кагот, которого они помнят.

Они хотят встретиться с вами и поговорить, — сказал Амундсен, — Может быть, действительно вам следует увидеться с ними? Пусть они услышат из ваших уст, что вы больше не хотите иметь дела с ними.

— Хорошо, я с ними встречусь, — кивнул Кагот. — Поговорю с ними.

Подавая завтрак, Кагот непрестанно думал о том, что во всяком другом месте, с другими тангитанами за сегодняшний проступок его сразу же выставили бы с корабля. Он вспомнил, как с ним обращались на «Белинде». Тогда он считал, что, наверное, не бывает другого обращения с чукчами со стороны тангитанов. Так случалось и на берегу, когда белые торговцы покрикивали на чукчей, открыто посмеивались над ними, передразнивали их повадки, речь. Глупое высокомерие и чванство, сильно ронявшее этих людей в глазах коренных обитателей ледовитого побережья, представлялось их племенным отличием. Но вот, оказывается, есть среди них совершенно нормальные люди с нормальным отношением к любому человеку как к своему собрату.

24

Сундбек и сам Амундсен с самым серьезным видом сказали Каготу, что поиски конечного большого числа — это абсурд. Но он не поверил им. Конечно, Кагот понимал, что его знания не идут ни в какое сравнение со знаниями тех, которые учились грамоте и счету долгие годы. Но почему-то ему казалось, что до них либо не дошел смысл магической силы конечного большого числа, либо они сознательно скрывают его. Может быть, именно знанием такого числа и объясняется, удача этих людей, их удивительное умение мастерить и изобретать?

Всё чаще Кагот боролся с желанием бросить дела, вернуться к тетради и писать, писать цифры, подкрадываясь к магическому числу.

После случая с завтраком Кагот постарался и приготовил хороший и разнообразный обед, и все за столом выразили вслух свое одобрение. Для маленькой Айнаны Сундбек соорудил специальный высокий стул. Он же выточил на токарном станке из моржовой кости крохотную ложечку, вилочку и украшенное резьбой кольцо для салфетки.

Когда Айнана садилась за стол и ей подвязывали под подбородком цветную салфетку, у отца замирало сердце от любви и нежности. Самой Айнане казалось, что все эти бородатые, говорящие на незнакомом языке, шумные и большие люди играют с ней, и она вела себя соответственно, играя вместе с ними в долгую, многодневную игру, пыталась есть с помощью ложки и вилки, гуляла по заснеженной палубе, каталась на санках по специально положенной обледенелой доске рядом с трапом. День кончался мытьем в большом оцинкованном корыте.

Когда наступил очередной час урока, Кагот вдруг сказал Сундбеку:

— Может быть, не будем считать?

— Почему?

— Смысла не вижу.

— Да? — удивился Сундбек.

— Мы все складываем и вычитаем, решаем разные задачи, а до главного добраться никак не можем, — сказал Кагот.

— А что вы имеете в виду под этим главным? — спросил Сундбек.

— Самое большое конечное число, — тихо сказал Кагот.

Сундбек тяжело и глубоко вздохнул.

Все сидящие в кают-компании насторожились.

— Я уже вам говорил, Кагот, что самого большого конечного числа не существует…

— Но вы же сами в самом начале обучения говорили, что числа — что суть обозначения количества окружающих нас предметов, — напомнил Кагот. — А предметы имеют конечное число. Все имеет конец. Я подумал, что и комары когда-то кончаются, точно так же, если вы идете по песчаному берегу, песок где-то кончается — и вы упираетесь или в гальку, или в валуны, или же в тундру. Шерсть на оленьей шкуре и даже звезды можно сосчитать, если взяться как следует.

— Вы уверены, Кагот, что звезды можно сосчитать? — с иронией спросил Амундсен.

— Можно, — решительно ответил Кагот.

— Интересно, — промолвил начальник экспедиции и оглядел своих товарищей.

— Мне кажется, — сказал Кагот, — это конечное большое число можно найти. Только надо иметь терпение…

И Кагот ушел к себе. Когда за ним закрылась дверь, Амундсен сказил:

— Он просто устал. Видимо, он плохо спит, опасается близкого соседства врагов.

— А может быть, он пишет числа? — высказал догадку Сундбек.

— Я сейчас посмотрю, — сказал Олонкин и, поднявшись со стула, на цыпочках пошел к двери каюты Кагота. Осторожно приоткрыв ее, он заглянул и увидел повара, склонившегося над тетрадью, разложенной под иллюминатором.

Кагот даже не шевельнулся, не повернул голову в сторону двери.

Вернувшись, Олонкин сказал:

— Пишет…

— Меня беспокоит его состояние, — встревоженно произнес Сундбек. — Может быть, действительно грамота и счет здешнему туземцу только во вред?

— Я читал в каком-то этнографическом сочинении, — заговорил Амундсен, — что люди, привыкшие к определенному укладу, насчитывающему тысячелетия, настолько сживаются с ним, что всякое нарушение равномерного течения жизни может болезненно отразиться на их психическом состоянии.

— Так вы хотите сказать, что учение не пошло на пользу Каготу? — спросил Сундбек.

— По-моему, делать такие выводы рано, — успокаивающе произнес Амундсен. — Ведь поначалу все шло хорошо.

— Думаю, что следует устроить перерыв в занятиях, — решил Сундбек. — У Кагота сейчас нелегкое время: родичи, приехавшие за ним, заботы о дочери… Пусть немного передохнет.

На следующее утро за завтраком Сундбек объявил Каготу, что занятия на некоторое время прекращаются. Повар с удивлением посмотрел на своего учителя.

— Почему?

— Так полагается, — бодро ответил Сундбек. — В таких умственных занятиях время от времени делают перерывы, которые называются каникулами.

— Для чего?

— Чтобы знания смогли глубоко проникнуть в сознание ученика, — ответил Сундбек.

Кагот молча кивнул в знак согласия, но весь его вид выражал недоверие.

Когда пришел вечер, Амундсен, чтобы развлечь Кагота, завел виктролу и устроил вечер танцев.

Кагот и Айнана хохотали до слез, наблюдая, как начальник, изображавший кавалера, пытался обхватить за талию рослого, плотного Сундбека. Олонкин крутил вокруг себя Ренне. Тангитанские танцы, конечно, не имели ничего общего с чукотскими и эскимосскими, но если присмотреться, то к ним вполне можно привыкнуть. Однако Каготу больше нравилось просто слушать музыку, особенно когда из широкого раструба виктролы слышался женский голос. В этом голосе чувствовалась глубокая тоска. Почему-то большая часть песен, исполняемых женскими голосами, была печальной. Или так казалось Каготу?

Танцующие сменяли друг друга. Сундбек взял на руки Айнану и прошел с ней несколько кругов. Девочка смеялась от души и долго не соглашалась отправиться спать, пока ей не посулили дать подольше поплескаться в теплой воде.

После того как все члены экспедиции, утомленные танцами и весельем, разошлись, Кагот убрался в кают-компании, протер влажной тряпкой, насаженной на длинную палку, линолеум, сложил пластинки и, прежде чем спрятать в инкрустированный ящик виктролу, остановился в нерешительности.

На корабле царила тишина. Из каюты Амундсена слышалось мерное дыхание. Изредка с верхней палубы доносился скрип снега под ногами вахтенного. Кагот глубоко вздохнул. Может быть, больше никогда не представится такой удобный случай?…

Он осторожно вынул виктролу из столика и перенес её на большой стол, под висячую лампу. Сходил на камбуз и Принес оттуда отвертку.

Снять трубу не представило большого труда. Она легко отделилась от ящика и легла на стол. Так же легко поддался тяжелый металлический диск, на который ставились пластинки, сделанные из незнакомого легкого черного материала, не похожего ни на дерево, ни на металл. Снимая детали с музыкального ящика, Кагот запоминал, откуда они, и аккуратно складывал рядом.

Дальше предстояло забраться в святая святых музыкального ящика, в самую его сердцевину.

Слух у Кагота настолько обострился, что он слышал даже дыхание Ренне, спящего в самой отдаленной каюте. Внутри ящика иногда что-то звенело, словно там кто-то осторожно двигался, задевал за железные части. Кагот с замиранием сердца принялся отвинчивать винты, крепящие крышку. Они выходили легко, без напряжения. С каждым мгновением волнение Кагота усиливалось, начали дрожать руки. Один из винтиков странным образом прилип к отвертке, а потом отцепился и упал на линолеум. Пришлось лезть за ним под стол. В темноте откатившийся винтик пришлось искать на ощупь. Найдя его, Кагот вернулся к раскрытому музыкальному ящику. Со стен каюткомпании за ним следила королевская чета. Кагот с опаской посмотрелна них. От мысли, что они вот-вот строго прикрикнут на него, его бросило в жар. Но норвежские эрмэчины[21] молча наблюдали за действиями Кагота и, похоже, не собирались вмешиваться.