На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
До рассвета кружила Конкордия Ивановна по проселкам, боясь показаться в городе. Конечно, она невинна. Бог тому свидетель. Но позор-то, позор… и служки видели. А в городе на нее и так все почитай зубы точат! С треском раскрыла громадный зонт.
– Вези в город, – велела, загородясь зонтиком от людей…
Так и сидела ни жива ни мертва, пока не сказал ей кучер:
– Тпрру-у… Эй, Ивановна, вылезай, што ли?
Кинулась к себе в дом, горничная протянула конверт:
– Сударыня, вам сам батюшка-царь писать изволят…
– Иди к черту, дура! – сказала ей Монахтина, бросилась наверх по лестнице, велела раскинуть постель, запереть ворота.
– Муська, гони всех в три шеи! – приказала она.
Горничная поволоклась за госпожою в спальню:
– Сударыня, да вы прочтите. Все-таки нельзя так гордиться: а вдруг у государя-императора дело до вас какое?..
Сорвав с ноги туфлю, Монахтина запустила ее в голову девке:
– Ты что, Муська… издеваешься? Этого еще не хватало!
Горничная, разозлясь, швырнула конверт на комод:
– А по мне так провались вы все… Больше вашего надо? Не хотите, так не читайте… – Надула губы и ушла.
Конкордия Ивановна, всхлипывая, разорвала конверт. Бумага была официальной – на бланке дворцового ведомства.
– Ой, – схватилась она за грудь, – что это? – Быстро-быстро соображала: – А куда же Кшесинскую денем? Выходит… А что выходит? Мамоньки! Да ведь… Господи! Опять-таки… Ну, да!
Еще раз перечла письмо: сомнения исчезли.
– Мусинька, золотко! Когда поезд отходит? Баул достань, тот, пошире… Клади самое лучшее! Да попроси городового на углу, чтобы за билетом сгонялся. На чай не жалеть! Еще не все пропало! Мы еще покажем… Они еще посмеются! Они еще поплачут! Кровавыми слезами… Мы их всех!
Никто в Уренске не понимал причин ее поспешного бегства.
– Ну, был грех, – рассуждали повсюду. – Ну, вклеилась баба! Ну, с кем не бывает? А вот так, чтобы дом и общество бросить… Не-ет, тут какая-то тайна! История все узнает и распишет…
Не думал и Мышецкий, чтобы глупое письмо его могло сыграть такую роль.
Сергей Яковлевич не уставал пожимать плечами:
– Даже не повидались… Будто из пушки ее выстрелили!
Случилось невероятное: место уренской фаворитки осталось незанятым. Подруга губернаторов покинула свой высокий пост, блистая отсутствием и пыля веером скандальных слухов.
– Подумайте! – сказал князь Огурцову. – Какое счастье…
Старик выслушал соображения Мышецкого и ответил так:
– Погодите радоваться, князь. Свято место пусто не бывает. Еще такую подсунут… за милую душу!
– Мне не подсунут, – возразил Мышецкий. – Не приму!
– Еще как! Вместе с блюдечком примете, князь…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Впечатление от смерти Мелхисидека было слабое, ибо сама смерть закончилась анекдотом. И, говоря о покойном, каждый невольно строил улыбки – скабрезные и совсем не благочестивые.
Лишь много позднее Сергей Яковлевич узнал, что Конкордия Ивановна не пропала в «нетях». В Петербурге, покрутившись вокруг царской резиденции, она сумела внушить серьезные чувства одному англичанину, обожающему крайности, за которого и вышла замуж. Этот англичанин, прибывший в Россию по торговым делам, владел алмазными копями в Африке, и где-то там, очень далеко от Уренска, Конкордия Ивановна и закончила свою путаную жизнь…
Место ее оставалось свободно, и на все лады трепали обыватели имя Саны Бакшеевой, бывшей кормилицы, как возможной замены на посту «подруги» уренского губернатора. «Пусть треплют…»
3– Петя, – сказал Мышецкий, – я устал и не смогу уже заниматься делами с таким рвением, как раньше. На самоходов – плюну: пусть расползаются себе, как клопы. Одно только тревожит меня – детишки как? Эту проклятую мегеру из дома сирот изгнал я. Укатила, мерзавка… А – дети?
Шурин сидел перед князем – сугорбый, отчаявшийся.
– Сергей Яковлевич, а ведь я… пью, – тихо признался.
Князь поставил на стол пустую рюмку:
– Догадываюсь, Петя, что делать?.. Вот был у меня Кобзев, Иван Степанович, говорили мы с ним о пьянстве. Предрек он и мне стезю печальную – пьянственную… Очевидно, мы, русские люди, так устроены, что, страдая, обязаны пить! Пейте и вы, Петя, коли хочется… Этим на Руси никого не удивишь.
Попов поднял на князя бесцветные глазенки:
– А дальше-то как? Мается вся Россия – что будет?
Мышецкий прошелся перед ним, крепко ставя каблуки туфель:
– Мы на пороге великих событий, и каждый россиянин должен способствовать отечеству по мере сил. Вот я и предлагаю, Петя: возьми на себя детишек в приюте. Вроде опекуна… а?
– Да ведь опекунство всегда деньгу тянет, а я ныне не богат, Сергей Яковлевич.
– Перестань! Не деньги твои нужны, а доброта и сердечность. Детишки там замордованы. Ужасно!.. Улыбнись им, просто поговори, как с детьми. Чтобы оттаяли. Я знаю – ты сможешь. Да и воровать не станешь, сам еще приплатишь.
– Воровать – нет. Одна мне честь осталась: не воровать…
Сергей Яковлевич окинул взглядом стеллажи фолиантов.
– Вот! – сказал восхищенно. – Позавидовать можно. Хоть сейчас помри, все едино – ты уже свое отработал для человечества! После тебя, Петя, что-то останется… А вот после нас – эх! А что Додо? – спросил вдруг. – Могла бы и показаться брату…
Додо вскоре показалась – как ни в чем не бывало.
– Сережка, – спросила она, – ты не боишься забастовок?
– Нет, Додо, не боюсь. Ныне забастовками руководит из Москвы центр – Союз союзов, а люди там вполне разумные, вполне здраво рассуждающие и стекол бить понапрасну не станут.
– А – депо? – спросила Додо.
– Депо тоже должно подчиниться Союзу союзов, и вообще, Додушка, если мне кого и бояться, так – прости! – только тебя…
Сестра с блуждающей улыбкой заговорила совсем о другом:
– К тебе заходил генеалог Билибин? И как он тебе показался?
Мышецкий в ответ тоже сказал сестре совсем о другом;
– Думаю, моя милая, будет лучше для нас обоих, если кто-либо, ты или я, покинет Уренскую губернию. Я сделать этого не могу, связанный службой. А ты сделай вывод…
Стремительно вскочив, она обняла его за шею и, разворошив волосы на макушке, поцеловала брата в самое темечко.
– Боже, – заметила вдруг, – Сережка, да ты – лысеешь…
– И немудрено, – тихо ответил Сергей Яковлевич. – Я один, как скала, должен противостоять различным течениям. А моя сестра… моя сестра!.. – Стало обидно, хоть плачь. – Скажи, на кого я могу положиться?
И получил категорический ответ:
– Конечно же – на меня!
– Скорее, – ответил он, – на Дремлюгу: этот «гамзей иваныч» хоть защитит меня от твоих ура-патриотов… Где Атрыганьев?
– Атрыганьев плох. Самый богатый сейчас… не догадаешься!
– Паскаль, – сказал Мышецкий, и Додо поразилась:
– Слушай, Сережка, как ты быстро догадался?
– Но это же так просто: нечисть всегда богатеет исподтишка и вдруг сразу набирает силу. Но пусть этот негодяй не рассчитывает! Ему нужны каторжные колодки, а не кресло предводителя…
– Есть еще Жеребцов! – намекнула Додо.
Сергей Яковлевич сразу разгадал эту хаотичную расстановку сил в Уренской губернии: Паскаль – деньги, Жеребцов – знамя старых идеалов крепостничества. Влияния на дела губернии (через подставных лиц) – вот чего добивается сейчас его сестрица. И с улыбкой разумного превосходства он посмотрел на свою сестру:
– Милая, кого ты предлагаешь? Себя в предводители? Или, может, Ксюшу Жеребцову, урожденную княжну Кейкуатову?
Додо поняла, что ее раскусили, и весело рассмеялась:
– Сережка, ты… очаровательный! Как я тебя люблю…
Однако простились они суховато – будто чужие. Да и что связывало их теперь? Лишь старые устои сословия, да еще вот память детства – светлая, пахнущая травами… где-то и сейчас догнивает на Валдайщине их старинный дом…
Уже стоя на пороге, Додо осторожно спросила:
– Мы шутим. Нехорошо… А что с Алисой, Сергей?
– Статья сто шестая Свода гражданских законоположений, пункт статьи шесть-семь… там все сказано!
– А – точнее?
– Точнее? – улыбнулся Сергей Яковлевич. – Можно и точнее, но это пушло… Я в дистракции и дизеспере, амантэ моя сделала мне инфидэлитэ, а я ку сюр, против риваля своего, буду реванжироваться… Читай, Додо, сенсации госпожи Кур дюковой, и больше ни о чем старайся не думать! Тогда можешь оставаться в Уренске…
Потом князь признался своему верному «драбанту»:
– Все как будто на месте, Огурцов, но чего-то мне не хватает. Честно говоря, я, как парламентарный король, нуждаюсь в противоположном мнении. Без этого мне трудно быть демократичным!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дремлюга сказал полицмейстеру вполне вразумительно:
– Плюнь в глаза тому, кто укажет тебе день амнистии!
– Однако ждут… – Чиколини долго скоблил сапогами под столом. – Не я же сам придумал! Вот и профсоюзы эти… Сколько я просил на чахотку свою у начальства – нет, не дали. А профсоюзники, может, и насобирали бы мне на курорт? А?
