По обе стороны экватора - Игорь Фесуненко

И тут, в этом сонмище перекрикивающих друг друга бразильских коллег появляюсь я с заветным «Кругозором» в руках. Пробиться через окружившую Короля толпу невозможно, но, увидев меня за спинами наседавших на него репортеров, Пеле приветливо машет рукой, кричит свое обычное: «Как дела? Все в порядке?» И, потеснив могучим бедром какого-то слишком уж назойливого «радиалиста», громко требует: «А ну-ка, парни, пропустите ко мне русского друга». И ворчащая толпа коллег нехотя расступается, как пантеры, которых дрессировщик после окончания номера начинает загонять с манежа в клетки. Протискиваюсь к Королю, мы хлопаем друг друга по плечам, и я небрежно демонстрирую ему «Кругозор» и голубую пластинку.

Пеле сначала ничего, конечно, не понимает. Я долго втолковываю ему суть дела, напоминаю о том моем первом визите в «Сантос» и о песнях, которые тогда записал. Так вот они, твои песни, Пеле, на этом маленьком голубом диске!

Не берусь описать изумление бразильских коллег-конкурентов, осознавших, что перед ними изданная в России пластинка Пеле. Но хорошо помню, что первыми словами Короля, когда до него дошла суть дела, был вопрос: «А сколько мне за это заплатят?»

Я снисходительно, хотя и не без смущения объяснил ему, что наша страна еще не подписала женевскую конвенцию об авторских правах и поэтому вряд ли стоит рассчитывать на гонорар в твердой валюте. Конечно, если он, Пеле, приедет в Союз, там можно будет организовать ему небольшое вспомоществование в рублях, которое, правда, необходимо будет истратить до возвращения на родину, точнее говоря, до пересечения госграницы в Шереметьеве на обратном пути. Но, с другой стороны, добавил я, мы тоже не претендуем на оплату издающихся за границей наших песен, книг и прочих творческих опусов. Пожалуйста, можешь сколько угодно издавать тут, в Бразилии, диски нашего знаменитого Иосифа Кобзона, и весь навар будет твой…

Король был практичен, но не жаден. И обладал чувством юмора. Поэтому он похлопал меня по плечу, поблагодарил, сказал, что в ближайшее время вряд ли сможет заняться изданием в Бразилии советских песен, и выразил надежду, что, продавая в далекой, заснеженной, покрытой льдами России его песни, я рано или поздно стану миллионером. После этого он попросил один голубой кругозоровский диск на память. Я, естественно, вручил ему этот подарок под злое сопение оттесненных на второй план бразильских коллег-конкурентов. Профессиональная зависть и ревность не помешали им, однако, сообщить на следующий же день в своих газетах и журналах об этом жесточайшим национальном позоре, об ударе по престижу Бразилии вообще и бразильской журналистики в особенности: «Первую пластинку Короля издали не мы, а русские. Да еще умудрились не заплатить ему за это ни гроша. И он сумел со своим традиционным „файр-плэем“ простить им это чудовищное посягательство на его законные авторские права…»

В тот вечер я уходил с «Мараканы» усталый и счастливый. Как может быть счастлив человек, сделавший очень трудную и важную работу.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

«Лузитания» счастливая и несчастная

— Каждому человеку предназначено судьбой совершить что-то такое, чтобы люди потом вспоминали… — философствует изрядно подвыпивший мулат Зека, худой и костлявый старик, отличный плотник, обычно молчаливый и сосредоточенный и, наверное, именно потому — такой говорливый после обязательного вечернего стаканчика.

— О тебе-то, может быть, и вспомнят, — говорит его собеседник, молодой, крепко сбитый негр. — Вся Санта-Марта на твоих табуретках сидит. И пока табуретки не переломаются, мы тебя не забудем. А что люди вспомнят об мне? Скажи: что? Если утром я подмел улицу, так к вечеру она уже снова грязная… А что я могу еще?

Зека внимательно смотрит на негра и, собрав с усилием морщины на лбу, ищет какой-то убедительный аргумент. А негр не хочет ждать, он требует ответа немедленно.

— Нет, ты скажи: что я могу? Прямо сейчас и скажи…

Философский спор этот повторяется каждый вечер под нестройный аккомпанемент разных споров и разговоров, под мерное журчание голосов за другими столиками, под добродушное позевывание старого пса Арлекина, лежащего под стойкой, под разрывающие душу романсы Вандерлея Кардозо, истекающие из подвешенного на стену транзисторного приемника «Филипс», под уютное шипение сковородки за грязной занавеской и звон игральных костей, бросаемых в тарелку, под пронзительный скрежет тормозов и раздраженные автомобильные гудки на ближнем углу, где светофор давно уже не работает, а поставленный вместо светофора регулировщиком движения полицейский сержант Соуза предпочитает не торчать среди машин, а отдыхать здесь, в задымленной и уютной «Лузитании».

Вообще-то на вывеске над входом поначалу значилось: «Фелис Лузитания», то есть «Счастливая Лузитания». Но когда-то давно щит со словом «Фелис» отвалился. Остался только второй — с «Лузитанией». Старый Педро увидел в этом перст судьбы и не стал тратиться на ремонт. И уже бог знает сколько лет некогда «Счастливая Лузитания» так и оставалась просто «Лузитанией». Без всякого там «Фелис». И в этом была своя горькая сермяжная правда: о каком «счастье» может идти речь применительно к такому заведению, как ботекин?

Поясню, что «ботекин» — это маленький бар, народное кафе, кабачок, словом, заведение, которое мы, русские люди, назвали кратким и точным словом «забегаловка». Но «ботекин» — это типично бразильское заведение, я бы даже сказал «явление». О нем написаны сотни статей и даже социологических исследований. Бессмысленно искать аналогии между бразильским «ботекином», парижским «бистро», лондонским «пабом» или московским «пивным залом». Потому что ботекин — это ботекин… Это, пожалуй, самое типичное прибежище простого бразильского люда, огонек в холодной ночи для маленького человека, который приходит сюда не столько для того, чтобы выпить пива или кофе, сколько ради человеческого тепла, общения, ради иллюзии своей нужности кому-то другому, пускай случайному собеседнику, оказавшемуся в этот вечер за твоим столиком или рядом с тобой у стойки. Ботекинов в Рио — тысячи. Или десятки тысяч. Они буквально на каждой улице, еще чаще — в переулках, глухих тупиках. И различаются не столько названиями и размерами (в большинстве своем это тесные щели), не столько ассортиментом напитков или закусок (они всюду одинаковы), сколько атмосферой, стихийно возникающей в каждом из них, неписаными, но свято почитаемыми традициями, индивидуальностью хозяина заведения и, конечно же, составом, характером и уровнем постоянной клиентуры.

Находящаяся в нескольких кварталах от нашего «Сан-Жорже» «Лузитания» могла быть отнесена к категории самых заурядных ботекинов Рио. Вот уже три десятка лет ее основатель и хозяин португалец Старый Педро поддерживал свое заведение ценой героических усилий и полной самоотреченности. Задолго до начала второй мировой войны, покидая отчую землю, он поклялся сколотить капитал и преуспевающим героем возвратиться домой.

Но эти планы рухнули, когда еще не началась война. Старый Педро понял, что ни разбогатеть, ни возвратиться домой не удастся. Он женился на бразильянке, прожил с ней десять лет. Потом она вместе с сыном уехала от него. С годами житейские планы Старого Педро стали куда более скромными и соотнесенными с суровой действительностью: дожить остаток дней, раз уж не суждено в достатке, то хотя бы не в крайней нищете.

Все мы, кто посещал «Лузитанию», знали историю нашего доброго, молчаливого хозяина, хотя никто никогда не расспрашивал старика о его жизни, ни высказывал ему вслух сочувствия. Во-первых, потому, что у каждого клиента «Лузитании» были свои проблемы, свои несчастья и свои головные боли. А в ботекин люди ходят не для того, чтобы говорить о них, а для того, чтобы о них забыть. А во-вторых, никто не говорил о несчастной жизни Старого Педро, потому что стоит ли вообще об этом говорить? Ведь нет в Рио ни одного ботекина, хозяин которого был бы не то чтобы счастлив, а хотя бы доволен своей судьбой.

Находилась «Лузитания», как я уже сказал, в нескольких кварталах от «Сан-Жорже», в одном из переулков, идущих от улицы Сан-Клементе к подножию невысокой горы Санта-Марта. Если смотреть из окон нашей квартиры на одиннадцатом этаже «Сан-Жорже», Санта-Марта видна, как говорят фотографы, на переднем плане. Холм этот слегка напоминает первую, ближайшую к заливу Ботафого, волну горной гряды, опоясывающей все центральные и южные районы города и увенчанной 700-метровым Корковадо с фигурой Христа. Все эти геотопографические подробности привожу не случайно: на склонах Санта-Марты размещалась тогда одна из самых больших в Рио фавел. И большая часть ее обитателей избрала именно «Лузитанию» Старого Педро местом своего вечернего отдыха и традиционного «батепапо», так называется у кариок задушевный разговор, которым лучше всего наслаждаться именно в таком месте, как «Лузитания».