Деды - Всеволод Крестовский

– Да весьма просто. Во-первых, для чего тебе твой благородный лоб под пули подставлять, а во-вторых, ведь и струсишь-то, пожалуй, перед французом…

– Кто?… Я?! – подпрыгнул Поплюев.

– Ты, сударь.

– Я?… Перед французом?… Государь мой, вы меня плохо разумеете! Не токмо что перед французом, я, коли захочу, то и перед самим чертом не струшу.

– Зачем черта! До черта далеко! – продолжал подтрунивать приятель. – А вот и сего почтенного старца, – кивнул он на стоявшего впереди пузатенького генералика, – стоит лишь оглянуться ему на тебя, так и того струсишь.

– На каких резонах изволишь полагать обо мне такое? – все более и более подфыркивал Прохор. – Я коли захочу, то и доказать могу, что не струшу.

– Ну и докажи.

– И докажу!

– Поди и дерни его за тупей, тогда поверю.

– За косицу-то?… Его?… Вот еще! Стоит труда! Нашел доказательство!

– Да уж каково ни есть, а не дернешь.

– Ан дерну!

– Ан врешь!

– Я?! Не дразни, брат, лучше! Эй, не дразни!.. Меня стоит только раздразнить, так я бедовый!

– Бедовый-то бедовый, а за косицу все-таки не дернешь.

– Да не токмо что старца, а… понимаешь ли кого! И то дерну!

– Ну, брат Прошка, никак, ты во хмелю!.. – засмеялись приятели. – Много ли чефрасу хватил сегодня? С утра уж благословился. Закуси-ка лучше гвоздичкой, а то дух будет.

– Гвоздичкой-то я закушу, а дернуть все-таки дерну, коли мне такое расположение блеснет.

– Пари, что не дернешь! – продолжал потешавшийся приятель.

– Идет! – расхорохорился Поплюев. – Идет, коли на то пошло! На что угодно?

– Да что тебя много разорять-то! На десяток устерсов у Юге с аглицким пивом. Вот я на твой счет и позавтракаю.

– Господа, будьте свидетелями – разнимите!

– Смирно-о-о! – раздался вдруг громкий голос штаб-офицера, командовавшего разводом.

Мгновенно все смолкло; генералы вытянулись в одну шеренгу против фронта, за ними во вторую шеренгу стали все штаб– и обер-офицеры, а третья образовалась из юнкеров и унтер-офицеров, не участвовавших в строю.

Пять минут спустя раздалась новая команда: фронт взял "на краул", барабаны грянули встречу, эспонтоны и знамя отдали салют, и все живое на площадке замерло в напряженном ожидании.

С крыльца сходил император.

Начался вахт-парад. Штаб-офицер сначала заставил фронт проделать все ружейные приемы по флигельману[340], потом скомандовал «батальон, шаржируй!», то есть стреляй, – и фронт, не производя огня, проделал примерное заряжание, прицеливание и вновь заряжание. Затем была подана команда барабанщикам: «Бей сбор!» Те вышли и стали боком к фронту – и вновь грянули барабаны, после чего на середину вышел плац-майор и скомандовал: «Слушай, на плечо! Подвысь! Гауптвахт направо, гренадеры налево!» Во время исполнения данного движения фронтовые офицеры, взяв эспонтоны вверх, в правую руку, и выйдя вперед, стали по старшинству чинов пред середину парада, а за ними в две шеренги вытянулись унтер-офицеры. Здесь плац-адъютант разделил их всех по постам, и тогда по команде: «Господа обер– и унтер-офицеры, на свои места! Марш!» – все разом разошлись по рядам направо и налево. Затем: «Повзводно направо заходи! Марш!» И весь парад под звуки флейт и барабанов шел церемониалом мимо императора.

Государь остался вообще доволен парадом и по окончании развода, собрав вокруг себя тесную толпу офицеров, стал передавать начальствующим лицам парольный приказ и разные замечания. Черепову случайно довелось стоять как раз за спиною государя. Вдруг видит он, что рядом с его локтем протягивается вперед чья-то рука – и хвать за черную ленту косицы!

У Черепова захолонуло сердце и на мгновение в глазах помутилось. Он понял, что это такое и чем может грозить подобная проделка. Государь в то же мгновение обернулся, и вопросительно строгий взгляд его в упор остановился прямо на Черепове.

"Погиб!" – как молния мелькнуло в уме последнего. Надо было выручать уже не Поплюева, а самого себя, и как можно скорее.

– Простите, ваше высочество! – почтительно и тихо проговорил он, стараясь казаться как можно спокойнее. – Тупей лежал не по форме… Чтобы молодые офицеры не заметили…

Государь молча продолжал смотреть ему прямо в лицо тем же сурово-блестящим взглядом, и Черепову показалось вдруг, будто он тоже понимает, в чем дело, и дает ему чувствовать это. С полминуты, по крайней мере, продолжал государь держать его под этим магнетически действующим взглядом, и какое-то смутное чувство говорило Черепову, что если он оробеет и смутится, то пропал безвозвратно и навеки. Но он чувствовал себя правым, совесть его была спокойна.

– Благодарю, полковник! – громко сказал государь и отвернулся, продолжая прерванную речь с генералом[341].

Черепов оглянулся – за ним ни жив ни мертв и весь бледный как полотно стоял и трясся, как в лихорадке, Прохор Поплюев.

После развода Черепов по пути заехал к Юге позавтракать. Несколько минут спустя появился там и Поплюев со своей компанией.

– Благодетель мой!.. Спаситель! – плаксиво, смущенно и вместе с тем радостно кинулся к нему Прошка. – Сколь виноват я пред вами!.. Нет слов и меры моей вины и моей благодарности!..

– Зато вы пари выиграли, – равнодушно улыбнулся Черепов.

– Что пари!.. В Сибири места мало мне за это!.. Я растерялся, но я думал… Клянусь вам, думал, что если на вас обрушится беда, то – была не была! – выступлю вперед и брякну: так и так, мол, я это сделал!

– Напрасно не вышел – полковником был бы, – подтрунил измайловский приятель.

– Эх, братец ты мой! Пустой ты, как вижу я, человек! Что полковник!.. Не полковник, а ум нужен, находчивость, сметка – вот что нужно! А Прошка – дурак, и ничего больше!.. Но нет! – продолжал Поплюев, с чувством обращаясь к Черепову. – Вы великодушны!.. Вы доказали то… Ну и, значит, вы меня простите!.. А я вам за сие всю жизнь, как собака… Понимаете ли, как собака, буду вам предан! Издыхать у ног ваших стану!.. Выпьем!

– Так-то, брат Пронька! – хлопнул его по плечу приятель. – Хоть пари я и проиграл тебе, а все же ты не в барышах! Уж чего бы, кажется, вернее награды, как нынче, ан глядишь – и тут тебя обошли-таки чином!

– Что делать, братец мой!.. – пожал плечами Поплюев. – Незадача мне!.. Выпьем!

В тот же день, вечером, к Черепову явился вестовой и объявил, что граф Харитонов-Трофимьев просит его немедленно же пожаловать к себе по высочайшему повелению.

Черепов оделся по форме и поехал.

Он застал графа одного в его обширном, слабо освещенном кабинете. Старик сумрачно ходил по комнате и казался чем-то озабоченным.

– Государь император, – сказал он Черепову, – поручил мне, как бывшему вашему шефу, передать вам, чтобы вы отправлялись в действующую армию к графу Суворову. Вот вам пакет: в оном найдете вы маршрут, подорожную, прогоны и приказ о своем назначении. Вы отправляетесь в распоряжение фельдмаршала, и государь надеется, что на поле чести потщитесь[342] вы найти более достойное применение избытку ваших сил и смелости.

– Как скоро должен я выехать? – почтительно спросил Черепов.

– Немедленно же. Чтобы к утру вас уже не было в городе.

– Воля его величества будет исполнена, – проговорил Черепов и уже хотел было откланяться, как граф с участием взял его за руку.

– Пожалуй, дружок, скажи на милость, – заговорил старик, меняя свой официальный тон на дружескую и душевную ноту, – что это за несчастная блажь пришла тебе в голову дергать за тупей?

– Граф! Неужели вы думаете, что я мог дерзнуть на что-либо подобное?! – искренне и с чувством достоинства воскликнул Черепов.

– Как так?! – изумился Харитонов. – Стало быть, дернул не ты?

– Не я, клянусь на том честью!

– Так кто же?

– Я знаю кто, но прошу вас, не невольте меня называть его имени. Он уже достаточно наказан своей совестью, и я ни в коем случае не назову его.

Старик в задумчивости прошелся по комнате.

– Молодой человек, – с чувством заговорил он, снова взяв за руку Черепова, – это с вашей стороны благородно!.. Не сумневаюсь, что вы говорите мне правду; и верь, друг мой, при случае я доведу о сем похвальном поступке до государя, а теперь прощай, Господь с тобой!.. Поезжай с Богом и постарайся возвратиться, как подобает храброму!

И с этими словами он поцеловал Черепова и отпустил его из кабинета.

Миновав смежную комнату и проходя через большую неосвещенную залу, Черепов вдруг заметил, как впереди мелькнуло женское платье.

– Это вы, графиня? – тихо спросил он голосом, упавшим вдруг от неожиданного волнения. Сердце его дрогнуло и забилось тревожно и сладко.

– Я… Постойте на минуту, – шепотом пролепетала Лиза, – я знаю всё… Давеча отец мне сказывал… Вы едете?

– Сею же ночью… Прощайте, быть может, не увидимся.