Обман - Валерио Эванджелисти

— Нет, это случается все реже. Конечно, ранка до конца не заживает, и иногда в ней появляется гной.

— Это все из-за мышиной крови. Но я поступил для твоего же блага. Я привил чуму тебе и другим, чтобы организм научился ей противостоять. Это все равно что принимать яд малыми дозами, и тогда сделаешься к нему нечувствителен.

— Учитель, там действительно была только мышиная кровь?

Ульрих в первый раз рассердился. Он побагровел и закричал:

— Кто тебе наболтал? Парпалус? Так я и знал!

Теперь Мишель совсем успокоился, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.

— Да, Парпалус. Слушайте, — Он погладил бороду и проговорил тихо, но уверенно:

Le dix Kalendes d'Apvril le faict GnostiqucResuscite encor par gens malins:Le feu estainct, assemblee diabolique,Cherchant les ords Adamant et Pselyn.

В десятый день календ апрельскихЗлодеи возродят дело гностиков:Дьявольское сборище, погасив огонь,Станет доискиваться Адаманта и Пселина[30].

Мишель взглянул Ульриху прямо в глаза, на этот раз без всякой робости.

— Поначалу, Учитель, я понял только первые строки катрена. В десятый день апрельских календ, то есть двадцать третьего марта, некие злодеи возродят гностицизм. Ясно, что речь идет о нас: двадцать третьего марта тысяча пятьсот двадцать третьего года состоялась церемония в крипте в Бордо. И вера в Абразакс восходит к гностикам, последователям Василида. Так?

Ульрих мрачно на него посмотрел.

— Дальше.

— Темным остались для меня только последние строки. Что искала, погасив огни, наша дьявольская ассамблея? Кто такие Адамант и Пселин? Я долго над этим размышлял и в конце концов понял.

— Объяснись!

Ульрих пытался сохранить бесстрастное выражение лица, но с трудом сдерживаемый гнев сводил судорогой морщинистую кожу. Пентадиус перестал дрожать и жадно следил за разговором.

Мишель вздохнул.

— Я заметил, что некоторые из видений, которые внушал мне Парпалус, описаны в книге Петра Кринита «De honesta disciplina». Внимательно изучив рукопись, я нашел объяснение, которое искал. Адамант — это Адамантиус, то есть Алмаз, прозвище Оригена, одного из отцов церкви, которого считали «твердым как алмаз». А Пселин — это византиец Пселл, автор трактата «Le opere dei demoni»[31].

— Ну и что?

— И Ориген, и Пселл приписывали гностикам чудовищные обычаи: кровосмесительные соития, а потом пожирание младенцев, которые родятся в результате.

И Пентадиус, и Ульрих расхохотались: первый — смущенно хихикая, а второй — короткими, лающими звуками, похожими на кашель. Наконец лицо старика разгладилось, и он обратился к Мишелю с прежней добротой:

— Мишель, сын мой, ты меня знаешь. Неужели ты и вправду думаешь, что я способен на такое изуверство? Ведь для тебя не секрет, что жизнь моя всегда была честна.

Мишель опустил голову.

— Мне ни разу не пришло в голову приписывать вам все эти жестокости, Учитель. Но после Бордо в мой ум закралось подозрение: а что, если инфицированная кровь, которой вы орошали крестообразный разрез на плече, была не только мышиной, но и детской? Дети одни из первых умирали в эпидемию, и вы пускали им кровь, я сам видел.

Ульрих выпятил грудь, которую распирало от гнева, лицо его исказилось.

— А если даже и так? — выкрикнул он, — Кто ты такой, чтобы судить меня? Чтобы судить науку? Самонадеянный щенок, да плевал я на твою запоздалую щепетильность!

Краем глаза Мишель заметил, как за дверью в коридоре метнулось белое платье: значит, Жюмель пряталась там и все слышала. Это придало ему мужества.

— Послушайте, Учитель, — сказал он спокойно, — я не питаю к вам никакой вражды, хотя между нами и нет тех теплых отношений, что были прежде. Я благодарен вам за то, что вы научили меня постигать те уровни познания, которые большая часть человечества постичь не в силах. Однако я намерен употребить эти знания во благо, а не во зло. Пускать кровь умирающим детям — это не благо, это преступление, грех.

Пентадиус широко улыбнулся, сощурив зеленые глаза.

— Убить его, Учитель?

Ульрих вдруг устало сник и досадливо махнул рукой.

— Нет, сиди спокойно. — Потом снова обернулся к Мишелю и мягко заговорил: — Я назначил тебя своим преемником, ничего не поделаешь. Я оставлю тебя в покое, но прежде возьму с тебя три клятвы.

— Какие?

— Первая. Ты знаешь, что ставит себе целью «Церковь»: уничтожить дистанцию между небесами и барьеры времени и дать возможность существам с восьмого неба, то есть из царства Абразакса, смешаться с земными жителями, чтобы поднять уровень знаний землян. Ты должен поклясться, что не станешь вмешиваться в этот план.

— Клятва ко многому обязывает.

— Ничего подобного: до события осталось четыре с половиной века. Парпалус сказал тебе, что это будет в тысяча девятьсот девяносто девятом году. К этому времени я умру и ты тоже. Я имею в виду, умрем для земли. Если будешь как я, мы сможем вернуться вместе.

— Дальше, Учитель. Вторая клятва?

— Ты должен поклясться, что не станешь распространять откровения Парпалуса, которые ты переводишь в стихи. Я знаю, ты издаешь альманахи, и тебе может прийти в голову опубликовать пророчества. Не делай этого. «Церковь» этого не одобрит. Я понятно говорю?

— Да.

— Тогда клянись.

— Прежде назовите третью клятву. Я поклянусь сразу за все три.

Глаза Ульриха блеснули злобой, но тут же снова успокоились.

— Ты владеешь копией «Arbor Mirabilis», одной из первых, зашифрованных шифром, который мы называем «Око», — вздохнул старик. — Она гуляла по рукам мирян, но мне известно, что теперь она снова у тебя. Поклянись, что сожжешь ее. Более того: сожжешь у меня на глазах.

Мишель пожал плечами.

— Почему она вас так тревожит, Учитель? Ни один профан все равно не сможет в ней разобраться.

— Да, но появился один молодой священник, который сможет разгадать шифр и прочесть книгу от начала до конца. Это еще пока лежит в области неясных возможностей, но единственная копия, до которой он сможет добраться, — твоя. По этой причине сегодня же ночью она должна исчезнуть.

— Что еще?

— Ты перевел тексты Гораполлона. Не отпирайся, я виделся с Денисом Захарией. Ты должен сжечь также и эту книгу и уничтожить медаль, отчеканенную другим адептом, Жаном Фернелем. На одной из ее сторон изображен Абразакс. Она была у Захарии, но теперь, думаю, у тебя. — Голос Ульриха еще больше смягчился. — Это все, о чем я прошу тебя, Мишель, сын мой. Согласись, это не так уж много. Взамен я предлагаю тебе полное спокойствие в течение всей отмеренной тебе земной жизни.

Воцарилось долгое молчание, потом Мишель, необычно спокойный, отрицательно покачал головой.

— Нет, Учитель. Я не стану клясться, жечь книги и уничтожать медали. Помимо воли я научился не доверять вам.

Пентадиус хрюкнул, а Ульрих отреагировал совершенно неожиданно. Глаза его зажглись счастьем, к которому примешивалась немалая доля гордости.

— Браво, Мишель! Ты прошел испытание! Теперь ты — глава иллюминатов! Мой единственный наследник!

Мишель изумленно раскрыл глаза:

— Наверное, я не понял…

— А чего тут понимать! — Лицо старика засветилось радостью. — Если бы ты поклялся, я бы проклял тебя навсегда! «Церкви» нужны верные люди, а не былинки, которые гнутся от малейшего ветерка! Подойди, Мишель, поцелуй меня!

Забытое чувство к этому хитрому и могущественному магу согрело грудь Мишеля, глаза заволокло слезами. Он подбежал к Ульриху, и тот прижал его к себе. Казалось, их сердца бились в унисон.

Но в тот же миг Мишель почувствовал у себя на затылке палку старика и оказался пленником с открытой удару спиной. Старик же закричал:

— Вот теперь время, Пентадиус! Убей его, убей!

Задыхаясь, Мишель увидел, как сверкнуло тонкое лезвие. Он попытался высвободиться, но Ульрих держал его крепко. Блеск лезвия приближался. Но тут вдруг клинок выпал из рук Пентадиуса, и звонкий, грубоватый женский голос крикнул:

— Вот так-то лучше! И не вздумай снова его поднять! А ты, мерзкий старикашка, отпусти сейчас же Мишеля, иначе я размозжу твою совиную башку!

Когда хватка разжалась, Мишель потер болевшую шею и увидел такую сцену: Жюмель стояла в дверях и держала в руках заряженный арбалет, самое смертоносное оружие того времени. Черные волосы разметались по плечам, на губах играла насмешливая и угрожающая улыбка. Приготовившись стрелять, она выгнула спину, и тяжелые груди, едва прикрытые блузкой, гордо торчали, как символы необоримой силы.

— Мишель, — сказала она, слегка задыхаясь, — этой штукой я могу уложить только одного. Выбирай которого!

Мишелю было трудно ответить, потому что его смутила неожиданная эрекция. Никогда он так не желал своей жены.

— Пощади обоих, — тихо прошептал он. — Они больше не смогут причинить нам зло.