Князь Барбашин 3 (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович

Зато дальнейшие события прошли как по маслу. Разгром оппозиции, пусть и такой бесхребетной, но всё-таки решившейся протестовать против, по их мнению, "неправды", полностью развязал их противникам руки. В результате в день пострижения Соломония, в отличие от иной реальности, выглядела подавленной и никакого сопротивления не оказала, покорно приняв свою судьбу (хотя злые языки и утверждали потом, что государыню просто опоили). Зато летописные предания о добровольном уходе от мира бывшей великой княгини в этой реальности оказались верны. Бунта не случилось. А потом новопостригшуюся монахиню Софью отправили в Покровский женский монастырь в Суздале. История в очередной раз попыталась отыграть события назад.

Однако послерождественское собрание Думы решало не только матримониальные планы государя. Вторым рассмотренным ею вопросом было отправление очередного посольства в Рим, к папе, и в Венецию, к дожу. Здесь тоже было много нового.

Дело в том, что мнение о восточной политике в Москве потихоньку начинало меняться. Уже давно правительство Василия III Ивановича предлагало Османской империи заключить между странами мирный договор. Однако постепенно в ходе переговоров выяснилось, что никакого письменного соглашения османы подписывать не собираются, а переговорами лишь пытаются замаскировать свое неформальное участие в крымских походах за рабами. Так что в Москве всё больше людей стало понимать, что никакой союз между Русским государством и Османской империей невозможен, так как он просто обязан был стать союзом против Крымского ханства - вассала осман. А какой сюзерен на это пойдёт? Ну и если в данный момент Османская империя не стремилась к немедленным захватам территорий на север и восток, то в планах-то османы считали просто необходимым распространение своего сюзеренитета на мусульманские государства Восточной Европы и далее на Кавказ, Персию и Среднюю Азию. И при этом в Стамбуле уже хорошо понимали, что до тех пор, пока Русское государство существует в нынешнем виде, все их экспансионистские планы в Восточной Европе останутся нереализованными. Впрочем, на берегах Босфора хорошо понимали и то, что для уничтожения Русского государства у Османской империи не имелось достаточно средств, так как они в это время активно воевали с Персией на востоке и со Священной Римской империей на западе. И потому с Русским государством османы предпочитали бороться силами татарских ханств. Так что падение даже одного из них сильно усугубляло сложившееся положение дел. И вот за какие-то пару лет отношения между Русью и Османской империей перешли из формально мирных в сдержанно враждебные.

И потому, составляя послание папе, дожу и императору (отдельным гонцом для гостившего в Испании посольства), думцы уже напрямую делали акцент на стремлении Руси участвовать в антиосманском союзе, обещая, со своей стороны и от имени государя, помощь против османов "войсками и деньгами".

Все последующие события никак не отразились на подготовке посольства, которое возглавил уже немолодой, но опытный и не раз бывавший как в Риме, так и в иных землях дипломат Дмитрий Герасимов, и отправке гонца в далёкую Испанию.

Но была ещё и третья причина созыва думы. Не менее животрепещущая: события в соседней Ливонии.

Дело в том, что до Москвы дошли достоверные сведения о том, что ливонский магистр самым наглым образом решил нарушить русско-ливонские договорённости о союзах, в которые мог вступать Орден (и кого волнует, что эти самые договорённости были навязаны Ливонии силой оружия?). И пусть Сигизмунд I Польский лишь посочувствовал магистру в его тяжком бремени, но сам факт попытки сговора против Руси уже давал в руки Кремля достаточно козырей для дипломатического давления на соседа.

А ведь кроме этого многочисленные доброхоты, которыми в последние годы буквально наводнили Ливонию, донесли до Москвы вести о том, что на ландтаге в Вольмаре представители городов и рыцарства одобрили сбор военного налога в размере одной марки с каждого подворья, на который магистр собирался нанимать армию и возрождать орденский флот. И в Кремле правомерно задались вопросом: а против кого это собирает силы магистр?

А тут ещё и Реформация обрушилась на ливонские земли. В сентябре 1524 года вспыхнуло иконоборческое движение в Ревеле, после которого в церквях города были разбиты все духовные предметы и украшения. И хотя городской рат смог остановить дальнейшее насилие, но требование магистра и епископа о восстановлении старого порядка остались так и неисполненными. И всё бы ничего, но в Ревеле до сих пор существовал Русский двор, на территории которого стояла православная церковь. А покушение на неё - это покушение на всю православную веру. И потому ревельский рат получил от новгородского наместника предложение прислать в город русских воинов для защиты двора и церкви; но наотрез отказался даже обсуждать его.

Между тем насилие в стране продолжало нарастать. В январе 1525 года уже в Дерпте, при попытке властей арестовать протестантского проповедника, дошло до схватки между сторонниками последнего и слугами епископа, в результате которых разгрому подверглись не только католические и православные церкви, но горожанами был захвачен даже епископский замок. И для подавления этих волнений епископскому фогту пришлось вызывать войска из Ревеля.

И вновь ливонское правительство отказалось принять предложение о помощи со стороны Руси в защите православных святынь, хотя слухи о святотатстве иконоборцев и погромах, дошедшие до русских земель, подняли среди православных нарастающую волну глухого ропота. Если бы события происходили в двадцать первом веке, то можно было бы с уверенностью сказать, что кто-то умело настраивает общественное мнение на определённые действия. Причём, если мнение крестьян мало кого интересовало, то ропот книжников, купцов и дворян уже не мог быть не замечен власть предержащими.

И всё же накалять и без того непростую обстановку в русско-ливонских отношениях в Москве не спешили. Выступавшая в Думе за самые жёсткие меры "партия войны", возглавляемая князем Василием Шуйским, не получила поддержку не только у большинства членов правительства, но и у самого государя, и была вынуждена временно отступить. А ведь обихоженные ливонские земли с забитым населением, не знавшим Юрьева дня, было вожделенной мечтой многих как в правительстве, так и просто в среде дворян. Не был тут исключением и Андрей, так как великолепные дубы Прибалтики были просто необходимы русскому флоту. И всё же думцы прекрасно понимали, что страна ещё до конца не оправилась от прошлой войны и новая может привести к краху экономики и существующего порядка вещей.

И вот в этот много определяющий момент на сцене появился Иоганн Бланкенфельд, ставший к этому времени крупнейшим, после Ордена, землевладельцем и влиятельнейшим человеком в стране. Увы, но власть постепенно утекала у него из рук. В Ревеле взбунтовавшиеся бюргеры вынудили архиепископа отказаться от духовной власти над городом. Масла в огонь подливал, как ни странно, сам Вальтер фон Плеттенберг, который прилагал немало усилий для того, чтобы заставить епископов признавать свою верховную власть, и терпеть чересчур усилившегося архиепископа явно не собирался. И когда рижане отказалась признавать Бланкенфельда своим сюзереном, и обратились к Плеттенбергу с просьбой стать единственным ландсгером города, тот, после недолгих колебаний согласился с их предложением, выдав городу грамоту, в котором гарантировал тому религиозную свободу.

После чего начались волнения уже в Дерптской епископии, где вассалы отказались признавать Бланкенфельда своим сеньором, а Дерпт сделал магистру предложение установить с ним те же отношения, какие имелись у магистра с Ригой.

Так стоит ли удивляться, что, столкнувшись с опасностью лишиться всего, чего он достиг за последние десять лет, Бланкенфельд решительно шагнул в объятия русского государя, и по зиме в епископском замке Нойхаузен произошли тайные переговоры между ним и представителем Москвы. Причём, на беду Ливонии, в этой реальности над Русью не висел дамокловым мечом нерешённый вопрос Казани, а заморская торговля позволяла финансировать куда большее количество проектов, чем в оставленном Андреем/Олегом прошлом. И если тогда, по понятным причинам, русское правительство не стало вмешиваться в ливонские дела, то сейчас просто самозабвенно торговалось, пытаясь получить как можно больше преференций.