Гимн Лейбовичу (С иллюстрациями) - Уолтер Миллер

Один из офицеров со злобным ворчанием приподнялся со своего стула, его рука конвульсивно искала саблю. Он наполовину выдернул ее из ножен, и шесть дюймов стали предостерегающе блеснули в сторону Поэта. Дон схватил офицера за запястье и попытался затолкнуть клинок в ножны, но это было равносильно попытке отвести руку мраморной статуи.

— Ага! Он не только чертежник, но и меченосец! — язвительно закричал Поэт, нимало не испугавшись. — Ваши рисунки защитных сооружений аббатства изобличают такой художественный…

Офицер проревел какое-то ругательство и полностью выдернул клинок из ножен. Его товарищ успел схватить его, прежде чем он нанес удар. По трапезной прошел ропот изумления, испуганные монахи вскочили на ноги. Поэт по-прежнему вежливо улыбался.

— …художественный дар, — продолжал он. — Я предсказываю, что ваши чертежи наших подземных туннелей будут висеть в музее изящных…

Глухое «чвак!» раздалось под столом. Поэт умолк на полуслове, вытащил изо рта куриную кость и мертвенно побелел. Он жевал, глотал и продолжал бледнеть, бессмысленно глядя перед собой.

— Вы раздавили его, — прошептал он углом рта.

— Не из-за того ли, что ты в это время говорил? — спросил аббат, продолжая давить.

— Мне кажется, что у меня в глотке застряла кость, — согласился с ним Поэт.

— Ты хочешь выйти?

— Боюсь, мне придется это сделать.

— Жаль. Нам будет недоставать тебя. — Дом Пауло еще раз как следует надавил на палец. — Теперь можешь идти.

Поэт облегченно вздохнул, вытер рот и встал. Он опорожнил чашу с вином и поставил ее вверх дном в центр подноса. Что-то в его поведении заставило их проследить за ним далее. Одним пальцем Поэт сдвинул повязку с глаза, наклонил голову над сложенной горстью ладонью и нажал. Стеклянный глаз выпал в ладонь, что вызвало возглас удивления со стороны тексарканцев, очевидно, не подозревавших об искусственном глазе Поэта.

— Следи за ним хорошенько, — сказал Поэт стеклянному глазу, а затем переложил его на перевернутую чашу, откуда тот злобно вытаращился на дона Таддео.

— Доброго вечера, господа, — весело сказал он сидящим за столом и вышел вон.

Разозленный офицер бормотал проклятия и старался высвободиться из объятий своих товарищей.

— Заберите его в свою комнату и посидите с ним, пока он не остынет, — велел им дон. — И проследите, чтобы он не столкнулся с этим лунатиком.

— Я огорчен, — сказал он аббату, когда синего от злости гвардейца оттащили прочь. — Они не мои слуги, и я не могу им приказывать. Но я могу обещать, что еще нынче он будет униженно просить прощения за случившееся. А если он откажется извиниться и немедленно уехать, он будет иметь возможность скрестить свой быстрый клинок с моим еще до завтрашнего полудня.

— Только без кровопролития! — взмолился отец Голт. — Это все пустяки. Давайте забудем об этом. — Его руки дрожали, лицо посерело.

— Он принесет извинения и уедет, — настаивал дон Таддео, — или я убью его. Не беспокойтесь, он не отважится на поединок со мной: если он и победит меня, то Ханеган публично посадит его на кол, а его жену заставят…. — но оставим это. Он попросит прощения и уедет. Еще раз повторяю, мне очень стыдно за все это.

— Я должен был выгнать Поэта, как только он появился. Он все время провоцировал, и мне не удавалось остановить его. Провокация была совершенно открытой.

— Провокация? Эта фантастическая выдумка праздношатающегося дурака? Правда, Джосард реагировал так, как если бы обвинения Поэта были справедливыми.

— Так вы не знаете, что они сделали исчерпывающее описание нашего аббатства как крепости?

У ученого отвисла челюсть. Он переводил взгляд с одного священника на другого, явно не веря им.

— Это правда? — спросил он после долгого молчания.

Аббат кивнул.

— И вы разрешили нам остаться здесь?

— У нас нет секретов. Ваши спутники вольны заниматься своими исследованиями, если пожелают. Я не собираюсь спрашивать, для чего им нужны эти сведения. Предположение Поэта, конечно, сплошная фантазия.

— Конечно, — тихо сказал дон, не глядя на аббата.

— Несомненно, у вашего властителя нет агрессивных амбиций в этом районе, как намекает Поэт.

— Конечно, нет.

— А если даже и есть, я уверен, что он будет настолько мудр — или, по крайней мере, у него будут достаточно мудрые советники, — чтобы понять, что ценность аббатства как хранилища мудрости древних во много раз больше, чем в качестве крепости.

Дон уловил просительные нотки в голосе аббата, еле внятную мольбу о помощи, и было видно, что он размышлял об этом, небрежно ковыряясь в еде.

— Мы еще поговорим об этом деле, прежде, чем я вернусь в коллегиум, — тихо пообещал он после долгого молчания.

Тень неприязни, возникшая во время пира, стала постепенно исчезать, когда началось послетрапезное пение во внутреннем дворе, и исчезла совершенно, когда пришло время лекции, которую ученый должен был читать в Большом зале. Замешательство прошло, вновь уступив место сердечности.

Дом Пауло подвел дона к кафедре. Голт и секретарь дона, следуя за ними, присоединились к ним на помосте. Горячие аплодисменты раздались после слов аббата, представившего дона. Тишина, последовавшая за этим, напоминала молчание зала суда в ожидании приговора. Ученый не был прирожденным оратором, но приговор удовлетворил толпу монахов.

— Я ошарашен тем, что мы здесь нашли, — признался он. — Несколько недель тому назад я не поверил бы, что после падения последней могучей цивилизации могут еще сохраниться такие записи, какие имеются в вашей Книге Памяти. В это и сейчас трудно поверить, но обстоятельства заставляют нас принять гипотезу, что документы подлинные. То, что они сохранились, само по себе невероятно. Но еще фантастичнее для меня то, что они оставались незамеченными вплоть до нашего времени. И раньше были люди, способные определить их потенциальную ценность… не только я. Что бы мог сделать с ними дон Кацлер, когда был жив… семьдесят лет тому назад! Если бы я знал об этих источниках десять лет тому назад, большинство моих трудов по оптике были бы просто не нужны.

«Ага! — подумал аббат, — вот оно что: он обнаружил, что некоторые из его открытий уже были открыты, и это оставило горький привкус. Но он, несомненно, должен знать, что всю жизнь он обречен открывать некогда уже открытое. Каким бы блестящим умом он не обладал, он может сделать только то, что другие уже сделали до него. И так неизбежно будет до тех пор, пока мир не станет таким же развитым, каким он был до Огненного Потопа».

Было очевидно, что дон Таддео несколько угнетен этим обстоятельством.

— Время моего пребывания здесь ограничено, — продолжал он. — Исходя из увиденного, я полагаю, что понадобится около двадцати специалистов, чтобы в течение нескольких десятилетий извлечь из Книги Памяти понятную нам информацию. Физики обычно действуют с помощью индуктивных рассуждений, проверяемых экспериментально, но в данном случае задача чисто дедуктивная. Из нескольких разрозненных кусков общих принципов мы должны вычленить подробности. В некоторых случаях это может оказаться невозможным. Например, — он на мгновение остановился, извлек пачку заметок и быстро пробежал по ним глазами. — Это цитата, которую я обнаружил, копаясь под лестницей. Она из четырехстраничного фрагмента книги, которая, вероятно, была одним из значительных трудов в области физики. Некоторые из вас могли уже видеть это.

«…и если в выражении для интервала между двумя точечными событиями преобладают пространственные величины, то такой интервал называется пространственноподобным, так как тогда можно выбрать систему координат, связанную с движущимся с допустимой скоростью наблюдателем, в которой эти события проявляются одновременно и, следовательно, отделены одно от другого только пространственно. Если же интервал является временноподобным, события не могут быть одновременными в любой системе координат, но тогда существует такая система координат, в которой пространственные величины стремятся к нулю, так что разделение событий происходит только по времени, id est[121] эти события происходят в одном месте, но в разное время. Теперь, рассматривая границы реального интервала…»

Он посмотрел на аудиторию с загадочной улыбкой.

— Есть ли здесь кто-нибудь, кто бы в последнее время видел этот отрывок?

Лица монахов остались неподвижными.

— Может, кто-нибудь помнит, что когда-то прежде видел его?

Корнхауэр и еще двое несмело подняли руки.

— Знает ли кто-нибудь, о чем тут говорится?

Руки быстро опустились. Дон усмехнулся.

— За ней следуют полторы страницы математических выкладок, которые я даже не буду пытаться прочесть, но они трактуют наши фундаментальные понятия так, как если бы они не были основой всего, а лишь исчезающе малыми явлениями, которые изменяются в зависимости от того, с какой точки зрения на них смотреть. Они заканчиваются словом «следовательно», но остальная часть страницы сгорела, а с ней и заключительный вывод. Однако рассуждения столь безупречны, а математические выкладки так изящны, что я могу сам написать заключение. Оно выглядит заключением сумасшедшего. Оно начинается предположением, которое кажется безумным. Может быть, это мистификация? А если нет, то какое место оно занимает в общей научной концепции древних? Что предшествовало ему в качестве предпосылки для понимания? Что следовало за ним, и как оно может быть проверено? Вот вопросы, на которые я не могу ответить. Это только один пример из многих загадок, содержащихся в бумагах, которые вы так долго хранили. Рассуждения, касающиеся реального опыта понятия «нигде» являются делом ангелологов и теологов, а не физиков. А в этих бумагах описываются системы, касающиеся нашего физического опыта понятия «нигде». Были ли они получены древними в эксперименте? Некоторые ссылки указывают на это. В одном из документов упоминается превращение элементов, которое мы еще недавно считали теоретически невозможным. Там сказано: «доказано экспериментально». Но каким образом?