Тайны Ракушечного пляжа - Мари Хермансон

Но с больницей так ничего и не вышло. Когда Гудрун вернулась с двумя санитарами, Кристина уже исчезла. Баночек с таблетками в доме найти не удалось, хотя, по словам врача, у нее должны были остаться еще две от последнего заказа. Зато они нашли ее бумажник и остальные личные вещи. Все указывало на самоубийство.

То, что тело так и не обнаружили, естественно, стало для ее родителей трагедией вдвойне. Гудрун поддерживала с ними контакт с тех самых пор, как Кристину положили в больницу Лилльхаген. Она так стремилась осуществить свою мечту и организовать выставку, в частности, и ради них. Они и потом иногда перезванивались. Отца Кристины уже нет в живых, а с матерью Гудрун разговаривала незадолго до моего звонка. Та очень обрадовалась, что Кристину наконец нашли и теперь ее можно будет похоронить, как подобает.

— Но ребенка у Кристины Гудрун никогда не видела? — уточнила я.

— Нет. Но ведь она ни разу не была у нее в то лето. Гудрун ездила к ней всего лишь один-два раза в год.

— А в самые последние визиты? Не было ли заметно, что в доме какое-то время жил ребенок?

Йенс отрицательно покачал головой:

— Я спрашивал. Но она ничего подобного припомнить не могла.

— Ты рассказывал эту историю Майе?

— Нет. И думаю, это не имеет смысла.

— Где она сейчас?

— Она живет чуть севернее Стенунгссунда. В интернате для взрослых с отклонениями в поведении. У тебя ведь машина. Можем завтра туда заехать. Да, это вполне реально. И ты сможешь с ней повидаться. Я постараюсь перехватить Сусанн и попросить ее забрать меня где-нибудь в том районе. А ты потом поедешь прямо в Гётеборг.

— Мне нужно забрать мальчиков с продленки не позже шести.

— Без проблем.

Йенс схватил мобильный телефон и набрал номер, но на линии были какие-то помехи, и разговор пришлось немного отложить.

Он нашел колоду карт, и мы стали играть в игру, которую оба считали забытой, но по ходу дела начали потихоньку припоминать. Иногда кто-нибудь говорил: «Нет, быть не может. Так никто не выиграет». Или же мы внезапно осознавали: «Но в этом нет никакого смысла». И тут кто-нибудь вспоминал, что надо делать, а другой припоминал еще немного, и в результате игра продвигалась. Как ни странно, нам было очень весело.

Когда стемнело, мы зажгли свечи и открыли бутылку вина. Йенс дозвонился до жены, и они договорились, что она заберет его на следующий день в три часа на бензоколонке «Шелл» в Стенунгссунде.

Я вспомнила, что мне тоже надо бы позвонить и пожелать спокойной ночи сыновьям, о чем я совершенно забыла накануне. У них было все в порядке. Они побывали в Водяном дворце в Леруме, а вечером посмотрели два видеофильма подряд и даже не обратили внимания на то, что я не позвонила. Йенс отдал мне вырезку из местной газеты, и я пообещала мальчикам, что вручу ее им, как только вернусь домой. Потом трубку взял Андерс.

— Где это тебя носит? — сурово спросил он.

— Я в Тонгевике, в гостях у друга детства, — ответила я.

— Ты вчера вечером не позвонила.

— Знаю, но мальчики теперь уже не особенно нуждаются в том, чтобы я каждый вечер желала им спокойной ночи.

— Тебя видели в «Таверне Мики» с каким-то сомнительным типом. Конечно, это не мое дело, но тебе известно, что это за заведение? Знаешь, кто туда ходит? Тайные алкоголики и охотники до девочек. В большинстве своем довольно трагические персонажи.

— Я об этом не имею ни малейшего понятия. Я там была в первый раз. А тебе, похоже, это заведение хорошо знакомо.

— Ульрика, мне абсолютно наплевать на то, что ты делаешь. Я думаю только о мальчиках. Ты прекрасно знаешь, что на Осе можно положиться и когда ребята здесь, им хорошо. Так? У тебя нет причин беспокоиться. Но я ничего не знаю о том, чем занимаешься ты.

— Нет, ты прекрасно знаешь. Я изучаю легенды о горных пленниках.

Он громко фыркнул:

— Надеюсь, ты завтра заберешь детей с продленки?

— Естественно.

— Даже по телефону слышно, что ты нетрезвая, — сказал он и положил трубку.

Йенс стоял на веранде, и я вышла к нему. Все небо было усыпано звездами, как это бывает только осенью за городом. Чем дольше смотришь, тем больше появляется звезд. Моря в темноте видно не было, но оно чувствовалось в соленом холоде, касавшемся лица.

— Помнишь, как ты показывал мне созвездия? — спросила я.

Йенс не помнил. Он даже забыл, как они называются, и мог показать лишь Большую Медведицу.

— Мне показалось, что это удивительно раскрепощает — то, что созвездия просто придуманы человеком. Что они всего лишь толкование. Я потом составляла собственные созвездия. Например, вот Лошадь, — сказала я.

И я стала показывать ее Йенсу. Но, как я ни объясняла, он никак не мог высмотреть на небе лошадь.

— Что ты собираешься делать со своим текстом? — поинтересовалась я.

— Пока не знаю. Пусть немного полежит. Потом я над ним еще поработаю. Может, получится книга. А может, и нет.

Я взглянула на него в слабом свете луны и звезд. Собственно света как такового и не было. Точнее сказать, на темном фоне выделялись белые силуэты, как на негативе. Йенс склонился вперед, опираясь о перила веранды, и обеими руками держал рюмку с вином.

Он многое успел рассказать. Тем не менее сам он в этих рассказах оставался на удивление невидимым. О своей теперешней жизни он почти не упоминал. Между делом сказал о двух дочках-школьницах. О жене на курсах в Копенгагене. Меня интересовало, каков же он на самом деле. Интересный, тактичный и приятный собеседник. Педант — на кухне ни крошки. Фантазия у него развита — как он вжился в мир больной женщины. И никаких намеков на клаустрофобию — прополз весь ход под валунами.

У Йенса было две манеры говорить. Одна напоминала своего рода привычную игру на публику. Иногда складывалось впечатление, что он уже сотни раз говорил это самым разным людям. Например, рассказ о выборе профессии, о плакатах с автомобилями в аэропорту Сингапура и о газетной статье про завтрашнюю элиту. Но история о ребенке, которого оставили Карин и Оке, звучала иначе. Эти слова он, видимо, произносил впервые. И я была слушателем, а не публикой.

Он повернулся ко мне и внимательно посмотрел, возможно задаваясь аналогичными вопросами на мой счет. Тут я осознала, что и я почти ничего не сообщила о себе. Я рассказала кое-что о своей научной работе, но о личной жизни умолчала. Да в общем-то это было и не важно. Здесь, в Тонгевике, теперешняя жизнь казалась абсолютно несущественной.

— Так странно, что мы оба здесь, — сказал Йенс. — Спустя столько лет. Это кажется нереальным.

И тут я наконец сделала то, чего мне так давно хотелось. Наклонилась и осторожно подула ему на волосы.

~~~

Третий день подряд я просыпалась на даче Гаттманов. Я уже успела привыкнуть к мансарде и постели Анн-Мари, поэтому в первую секунду удивилась отсутствию «музыки ветра» с ракушками и сырого холода. Потом увидела на столе закрытый ноутбук с принтером и все вспомнила.

Йенс уже встал, его половина двуспальной кровати была еще теплой. Я перекатилась на его место и положила лицо на подушку, еще хранившую его запах. Пахло от Йенса просто изумительно. Судя по его обворожительным очкам, дорогим рубашкам и сверкающей кухонной раковине, казалось, что он вообще ничем не должен пахнуть, но он пах. Я об этом даже не догадывалась, пока накануне вечером не склонилась и не подула ему на волосы. Неужели от него так же пахло и в молодости? Я не припоминала. Возможно, этот запах появился с годами, как седина и желание писать не одни только рекламные тексты.

Я убеждена, что человеком движут именно запахи. Мы вечно находим массу рациональных объяснений тому, почему нам нравятся или не нравятся те или иные люди, но все это ложь. На самом деле мы просто принюхиваемся. До встречи с Андерсом у меня был роман с одним эгоцентричным и занудным аспирантом, который писал (и, насколько мне известно, по-прежнему пишет) диссертацию об условиях жизни детей иммигрантов, и каждый раз, когда я пыталась с ним порвать, меня тянуло обратно, потому что от этого мужчины безумно приятно пахло. Это было как наркотик. Вот, кстати, тоже отличная тема для диссертации: «Роль запаха в человеческих отношениях». Вероятно, совершенно неизученная область.

Но теперь запахло кофе. Я поднялась на этаж Тура и Сигрид, приняла душ и вымыла голову. Вытерлась влажной купальной простыней Йенса, висевшей на стуле в верхнем холле. Я не знала, как выглядит его жена, но была готова побиться об заклад, что она довольно худая. По его обхождению со мной я поняла, что он не избалован женскими формами. Большинство мужчин для более интимного общения любят фигуристых женщин. Но, появляясь на публике, они предпочитают иметь при себе стройную даму; стройные жены более престижны, одежда на них смотрится лучше.