ЗОЛОТАЯ ОСЛИЦА - Черникова Елена Вячеславовна

Он писал мне, что на первый раз о н простил меня, но на второй не может. И если я завтра же не покаюсь перед женой друга-учителя и не пообещаю прекратить свою страсть, то е г о месть будет страшна.

Можно было бы списать всё на какую-нибудь шизу. Или алкоголизм. Но Й был нормален. И трезв.

Да, конечно, Вторая вернулась в Москву, грешники пали ей в ноги и попросили прощения. Она простила и перевела взор на К. На него же устремился взор моей мусульманской соседки. Всё утряслось, хотя и с грохотом. Й, в конце концов, решил соблазнить К. Да-да, его амбиции распространялись и на такие формы подавления.

Навестив маму, А, по возвращении в Москву, дал своей бывшей невесте втянуть себя в объяснения. Не сумев внятно объяснить ей, почему он бросает огромную московскую квартиру и красивую богатую женщину, он поселил в ее душе серьезный разлад, ввиду которого неудачная невеста болезненно загоревала. Но годика через три всё-таки догнала, достала А, родила от него дочь, а потом запретила всякое общение с дочерью. И сама замуж не выходила. Она со странностями.

Жена друга-учителя, вернувшись в Москву, не заметила сначала ничего. Муж на месте; у одной подруги - новый любовник, то есть Й, у другой подруги - прежний, то есть А. У обеих девственниц, мусульманочки и православной, восемнадцати лет и двадцати шести, явный интерес к талантливому поэту К. Все живы и здоровы, пойду картошку почищу.

Друг-учитель сначала затаился недели на три, и мы с успехом делали вид, что забыли наше нечаянное совокупление. Мой драгоценный А метался между мной и невестой.

Й всё глубже погружался в подругу номер один и наконец довел ее до оргазма. Я не шучу. Он действительно это сделал. А вы, наверное, думали, что она и раньше это умела... В конце концов, Й стал проявлять то забывчивость, то неосторожность и добился еще кое-чего, но похуже: он сделал мою подругу беременной. Нарочно.

Как-то раз чудным осенним днем мой друг-учитель пришел ко мне и сказал, что завтра мы с ним уплываем кататься на яхте.

- Ты умеешь кататься на яхте? - спросил он меня. И сам ответил: - Не умеешь. Надо учиться. Поехали.

Назавтра были электричка, грузовик по проселочным ухабам, быстро сгустившаяся ночь, огонек в степи, плеск волны - и мы расквартировались в самой романтичной обстановке, какую только можно придумать на отеческой земле.

Море вокруг, причем пресное и чистое. Ночь. На шести колесах и четырех сваях стоит двухкомнатный вагончик. Посерёдке, между комнатами - дощатый вестибюльчик площадью около одного квадратного метра. От вестибюльчика к увядшей осенней траве спускается железный трапчик о четырех ступеньках. Ночь пахнет свежей водой, чистым костром, кашей в чугунке и крепким чаем из медного самовара, прихлопнутого настоящим сапогом.

Хозяин вагончика и двух привязанных у берега яхт - бородат до такой степени, что выражения лица не поймешь ни за что. Ходит в толстом домашнем свитере и в черных ботфортах.

- Мы завтра кататься будем? - спрашиваю я у друга-учителя, имея в виду звездную ночь и запахи у костра.

Он щелкает меня слегка по носу и советует пойти расположиться в номере. Стараясь сохранить свой скелет в целости, забираюсь в вагончик и вижу: "номер" - это четыре квадратных метра досок повсеместно. Окно, через которое можно рассмотреть только время суток, но не года. И топчан, плоский, как доска. Сажусь я на эту спальную мебель, обнаруживаю: доски. Покрытые тонким солдатским одеялом - доски. Здорово. И для позвоночника, как пишет медицинский журнал, полезно.

- Там страшно полезно спать, - рассказываю я другу-учителю, когда мы пьем чай у костра вместе с хозяином и шестерыми гостями хозяина, которые то поют под гитару и, представьте, банджо, то пьют что-то крепкое из горлышка непрозрачной бутыли, то плавают в ледяной воде плещущегося неподалеку моря.

- Ну вот и поправим здоровье, - отвечает он.

И мы уходим спать на досках. Вы когда-нибудь пробовали? В нашей стране много людей, которые спали на досках; но вы по доброй воле - пробовали?

Самое странное, что в "номере" тепло. Непонятно. Однако раз тепло, можно и раздеться перед сном. Разделись. Каждый сам по себе, ведь мы ж не в любовь играть собрались тут. А спать на досках. И утром выйти на яхте.

Как обычно, я устраиваюсь на удобном плече друга-учителя. Сон начинает примериваться ко мне, и так зайдет, и эдак... Я что-то вспомнила, хочу сказать другу, а он уже закрыл глаза, и я закрываю глаза. А в следующую минуту с нами происходит воистину необъяснимая вещь. И до сих пор не объясненная.

На нас накидывается ласковым мягким бессонным зверем вечное неутолимое непобедимое желание.

Представьте себе такую картину: летает над Землею Эрот с большой древней порцией чистой телесной страсти - и думает, кому бы отдать всю порцию. Сюда заглянет - ругаются на кухне, сюда сунется - эти в любви по уши, им не до того, там поищет - национально-религиозную стыковку налаживают на предмет что можно и что нельзя женщине... И бродит щедрый нищий Эрот, и не может пристроить порцию. И вдруг - видит вагончик, на досках пытаются заснуть мужчина двадцати девяти лет и женщина двадцати одного года. Вполне взрослые люди. Нормального телосложения. Никаких обид и претензий. Прекрасные человеческие отношения. И яхта у берега.

Дай-ка, думает Эрот, пристрою-ка я всю порцию к этим. Пусть попробуют. Я такой добрый не каждую осень. И улетает, положив возле нас порцию. Она легкая, сразу начинает праздновать новоселье, ложится с нами, пробирается в нас. И...

Ни на следующий день, ни через год, никогда.

Никогда никто не поймет, чем мы с другом заслужили такой подарок от Эрота. Мы сами не поняли. Самое внятное, что можно сказать по этому поводу: нас заколдовали. Намертво. Потому что с того дня мы превратились в одержимых. Нас интересовало только уединение, чтобы незамедлительно кинуться друг

в друга.

Всё блаженство, какое может пережить человеческое тело, соединенное с другим человеческим телом, все поселилось в нас и сделало ненасытными. Когда наутро мы спустились к яхте, хозяин вагончика весело посмотрел на нас и заметил, что его предусмотрительность ему самому нравится: поставил вагон не только на колеса, но и на толстые сваи. Иначе вагон сейчас входил бы в открытое море. Так что, други мои, очень, говорит, вас прошу: если на вас найдет вдали от берега, старайтесь не потопить яхту. Вода очень холодная. На дворе глубокая осень.

Показалось солнышко. Белый парус затрепетал под ветром. Меня стали обучать слову "галс". Это было прекрасно. Мы пошли по серебряной воде.

По берегам попадались церкви с солнечными куполами, старинные усадьбы с колоннадами, деревья с красными листочками, кустики с желтыми листочками, веселые большие собаки и другие проявления тихой здоровой жизни. На стоянке мы пошли смотреть деревянный город, встретивший нас теплом и запахом хлеба. Зашли в праздничную пивную. Там всё было непривычно: трезвые радостные мужики с огромными кружками и золотистыми таранками, доброжелательные взгляды на незнакомцев, сошедших на местный берег с легкого парусника, вежливая румяная официантка, подлетевшая с самодеятельной рекламой местного пива. Всё было не так, как бывает.

А ночью мы уехали в Москву. В электричке я спала на плече друга, а он смотрел в окно и думал.

Через несколько недель, когда только жена друга-учителя и мой А оставались в неведении, Й решил, что пора выполнить свои угрозы. Он пошел к жене друга-учителя и сказал, что ей необходимо получить некую информацию. Чтоб открылись глаза.

Храбрая женщина, с посиневшими от ревности губами, ответила Й, что если информация касается ее мужа, то она заранее не верит никаким сообщениям интимного характера.

- Почему? - удивился Й.

- Потому что ему лень снимать штаны вообще и в част-

ности.

Потрясенный Й решил зайти с другой стороны. Он стал без объяснений покидать любую местность, если на ней появлялась я. То есть стоило мне, например, войти в комнату к моим подругам, где он, можно сказать, жил (извинившись перед Второй, усердно любил Первую и поговаривал о женитьбе), Й вставал и выходил. Мои подруги получили проблему выбора между мною и Й.

Я сама решила их проблему. Жаль девочек, нервничают. Я перестала ходить к ним. Они стали тайком от Й бегать ко мне. Он засек и сказал, что так тоже не пойдет. Пусть никто не ходит ко мне.

Он принялся часто наведываться к А, готовясь к решительному разговору.

Он никому ничего не объяснял. Он объявил мне войну, но всех в ней сделал статистами.

Мои подруги еще раз попытались восстать, но он подавил восстание надежным способом, чрезвычайно приятным Первой. А Вторая еще не очухалась от шока.

Сидим мы как-то раз с моим А ужинаем и рассуждаем: куда поехать на последние зимние каникулы. Приходит Вторая и говорит, что есть несколько путевок в старинную усадьбу под Москвой, ныне дом творчества. Следом приходит мой друг-учитель, вслушивается в наши планы и горячо поддерживает. Поезжайте, говорит, все вместе. Я за вас из Москвы порадуюсь.