Все еще будет - Афанасия Уфимцева

Изрядно насытившись и вволю наспиртовавшись, Гриневицкий затеял немудреный, но весьма примечательный разговор. Похоже, он к нему готовился. Говорил медленно и напряженно, тщательно выбирая и артикулируя каждое слово. Но даже вполне литературные выражения вырывались из его рта с эмоционально-заряженным сочным хрустом. Если можно было бы выключить звук, то сложилось бы четкое впечатление, что Гриневицкий говорит непотребное.

Фредерика он исправно не замечал, обращаясь исключительно к Маргарите.

– В наше время какой человек больше всего ценен? Человек, который отвечает за себя, за свою подругу, который щедро содержит ее, который не отправит ее на рынок торговать или побираться по помойкам. Который ей и шубку прикупит, и брюлики, если заслужит и ласковой будет. Который ради нее на любое дело пойдет. Который знает, как вести свое дело.

– А какое у вас, Анатолий, дело? – вежливо поинтересовалась Маргарита. – Вы чем занимаетесь?

– Я бизнесмен. Я бы даже сказал – стратег, – на этих словах он довольно поправил галстук, расположив его симметрично – ровно посередине выдающегося пуза. – Разрабатываю стратегии, осуществляю их. Работаю под заказ.

– Я в разработке стратегий полный ноль. Тактика – еще куда ни шло. А стратегии – это уже очень сложно, – подчеркнуто скромно заметила Маргарита.

– Это дело не женского ума, – не теряя времени даром, стратег начал активно вычищать застрявшее мясо из заднего зуба. – И не женских рук дело. Это бизнес жесткий. Здесь не до бабских соплей. И без того скользко.

– Если честно, все это ужасно интересно, – не унималась Маргарита. – А чем конкретно вы занимаетесь сейчас?

– Тем же, чем и всегда. Разрабатываю стратегии, – пухлогубо улыбнулся Гриневицкий.

– И все же?

– Схема проста до тупости, детка. Получаешь заказ, предоплату, разрабатываешь стратегию и обрабатываешь клиента.

Маргарита перевела дыхание и, жадно глотнув воздуха, словно рыба, выброшенная на берег, спросила:

– Как это – обрабатываешь?

– Входишь к нему в доверие, начинаешь дружить. – Гриневицкий самодовольно хохотнул, но взгляд его был прищуренный, сверлящий. – Намекаешь, что имеешь отношение к кругам авторитетным. А потом по секрету сообщаешь, что некто его заказал. Здесь важны детали, подробности – чтобы поверил. Для пущей убедительности этот некто в какой-то момент должен показаться. Ненадолго. Создаешь ощущение тревоги. Ну, там звонки разные с угрозами от не пойми кого. И прочее. Если не подействует, можно припугнуть покруче. Для начала кого-то из окружения задеть больно. Затем обещаешь все устроить. И называешь сумму. Либо собственность, которую клиент должен на кого надо переписать, если трудности с наличкой. Сейчас у меня ожидается куш неплохой – пара домов на курорте и белая моторная яхта. Уже прокатился на ней разок. Остался доволен.

– И когда вы планируете это дельце завершить?

– Когда-когда? На турецкую пасху, вот когда, – Гриневицкий зашелся раскатистым хохотом.

И тут Маргарита вспомнила, где видела Гриневицкого. У нее и раньше было ощущение, что они уже как-то пересекались. Но только вот все не приходило на ум, где же это могло случиться. Сейчас же достаточно было услышать этот хохот взахлеб, как перед глазами сразу возникла совсем уж неожиданная картинка. Это было в вольногорском яхт-клубе, в сентябре. От не слишком приятного воспоминания Маргарита невольно поморщилась. Тогда она впервые увидела Лизу. Лизу, противно обнимающую Ивана и беспардонно чмокающую его в щеку. Да, тогда все спутники Иноземцева спустились по трапу, потом был этот неприятный эпизод с Лизой. А вот после этого все над чем-то долго и дружно смеялись.

Теперь она отчетливо вспомнила Гриневицкого. Ошибки быть не могло. Она хорошо помнила этот смех! Она ведь тогда обратила внимание, как неинтеллигентно смеется этот мускулистый – с каким-то утробным завыванием. Но почему, почему не вспомнила его раньше!

Теперь же главным было, чтобы он не напряг свою память в том же направлении!

Между тем Гриневицкий оживленно продолжал, изредка отрыгивая лишний воздух, проникший в пищевод при заглатывании пищи:

– Я человек состоятельный. Последний год много работы было. Устал как собака. Но и поднакопил кое-что. И вот решился отдохнуть, удалиться от дел на время. Пора здоровье поправить. Опять же семью хочу. Сын мне нужен, чтобы род не прерывался и чтобы ему семейные традиции передать. Жена, чтобы здоровая была и чтоб показать не стыдно. И чтоб другим завидно! (Криво улыбнулся, довольный неожиданной рифмой.) У меня недостатку в дамах нет. Но вчера посмотрел на тебя и что-то… зачесалось… забулькало… забурлило внутри. (Он долго думал, выбирая нужное слово.) Тебя поярче приодеть, помадку побойчее, причесочку пообъемнее, сапожки леопардовые на каблучках, пластику носа можно сделать – ты не волнуйся, я все оплачу. И будешь фифой что надо.

Быть «фифой что надо» ужасно не хотелось. Менять свой нос под вкусы Гриневицкого – тем более.

Гриневицкий внезапно замолчал. Выпустил лишний пар из ноздрей. Рукавом смахнул пот со лба, потер потные руки, наклонился к Маргарите – настолько близко, что она невольно отпрянула и была вынуждена задержать дыхание, дабы преградить путь густому перегару.

Широким жестом скинул пиджак, тряхнул накачанным плечом, словно освобождаясь от чего-то. А уже в следующую долю секунды схватил бедную Маргариту за кофту и страстным рывком притянул к себе.

– А теперь, цыпа, перейдем к стержневой части нашей культурной программы.

Не успел он договорить, как жидкотелый Фредерик (о нем в порыве чувств Гриневицкий совсем позабыл!) черной тенью метнулся вперед, оттолкнул обидчика и решительно ввинтился перед Маргаритой, гордо вскинув буйно-кудрявую голову и скрестив на груди худые интеллигентские руки. Даже весьма легкомысленно и недальновидно позволил себе скорчить презрительнейшую гримасу.

И в это заковыристое мгновение отчаянному британцу в глаза бросилась болезненная желтизна лица Гриневицкого (цирроз печени не за горами!). Оно было искажено неистовой злобой. Вот он, вот он – город Достоевского, где все душит и давит! От внезапного озарения у Фредерика что-то екнуло и затрепетало внутри, отчаянно защемило под ложечкой. Город Достоевского не в улицах и не в домах! Он в этом желтом катере, бороздящем просторы Невы, в желтом лице Гриневицкого, в его желтой злобе. В этой метастазирующей мерзости и подлости. Этот навязчивый нездоровый желтый цвет – он как раз из Достоевского. Желтушные обои и мебель у старухи-процентщицы, желтое от пьянства лицо Мармеладова, желтая, похожая на шкаф или на сундук, каморка Раскольникова, женщина-самоубийца с желтым испитым лицом и желтый перстень на руке Лужина.