После заката - Стивен Кинг

— Мне приходится много чего трогать. — И вновь взгляд с усталой приятной улыбкой обращен в потолок. — Проще назвать, чего я не трогаю.

Значит, говорю, хоть считать и важно, трогать важнее. Что же важнее прикосновения?

— Ставить на место, — отвечает он и внезапно начинает дрожать, прямо-таки трястись как пес, брошенный под холодным дождем. — Боже мой!..

Неожиданно он выпрямляется и садится на кушетке, спустив ноги на пол. На столике, рядом с Бесконечным Запасом Салфеток, стоит ваза с цветами. Быстрым движением Н. переставляет коробку и вазу так, что они образуют диагональ. Выхватив два тюльпана из вазы, укладывает их стеблем к стеблю — один цветок упирается в коробку с салфетками, а другой — в вазу.

— Так безопаснее. — Он выглядит неуверенным, потом кивает, словно в уме соглашается с тем, что так действительно безопаснее. — Для всего мира. — Н. вновь не уверен и заканчивает мысль: — Пока, на некоторое время.

Смотрю на часы. Время наше вышло, и, похоже, мы успели много для первого раза.

— Что ж, до встречи на следующей неделе, — говорю я. — Время и место для распугивания летучих мышей остается прежним.

Иногда я превращаю эту шутку в вопрос. В случае с Н. — нет. Он должен вернуться и прекрасно это знает.

— Значит, никаких волшебных пилюль? — спрашивает он.

На сей раз улыбка такая грустная, что нет сил смотреть ему в глаза.

Говорю, что вообще-то должно полегчать — немного позитива никогда не повредит, вам скажет так любой психиатр. Затем советую выбросить весь амбиен и «таблетки с зеленым мотыльком» — я так понимаю, лунесту. Если от них нет толку ночью, то днем они могут лишь навредить. Заснуть за рулем на скоростном шоссе — вряд ли лучший способ решить проблему.

— Согласен, — говорит он. — Доктор, а ведь мы так и не касались причины всего этого. Я ведь знаю, в чем дело…

Убеждаю его, что на следующей неделе мы обязательно об этом поговорим. А пока прошу Н. завести таблицу, поделенную на три части, куда он будет заносить все, что считает, трогает и расставляет по местам. Согласен ли он вести такие записи? — Да!

Спрашиваю, как бы между прочим, не появлялось ли у него мыслей о самоубийстве.

— Думал, конечно. Нет, у меня так много дел.

Ответ интересный, правда, нельзя сказать, что успокаивающий.

Протягиваю свою карточку и прошу звонить в любое время дня, если опять появятся мысли о самоубийстве. Обещает последовать совету. Честно говоря, они все обещают.

— Ну а пока, — говорю уже в дверях и кладу руку на плечо, — если вы ни с кем не встречаетесь, пусть вашей лучшей подружкой станет жизнь.

Бледный и неулыбающийся, Н. смотрит мне в глаза. А передо мной — невидимые птицы, рвущие его на куски.

— Вам не попадалась книга «Великий бог Пан» Артура Мейчена?

Отрицательно качаю головой.

— Это самое жуткое, что можно вообще написать, — поясняет он. — Один из героев там говорит: «Страсть всегда побеждает». На самом деле он говорит не о страсти. Он говорит об одержимости.

Гм… Прописать флуоксетин или пароксетин? Наверно, флуоксетин. Не стоит спешить, надо получше разобраться с проблемами этого интересного пациента.

7 июня 2007

14 июня 2007

28 июня 2007

На следующую встречу Н. приносит «домашнюю работу»; впрочем, ничего другого я и не ожидал. В этом мире полно преходящего; да и вообще, ничто не вечно под луной. Зато невротик с навязчивым состоянием — если только не помер! — почти всегда доводит дело до конца.

С одной стороны, на его таблицы не взглянешь без смеха; с другой — без слез. Я, откровенно говоря, пришел в ужас. Н. — бухгалтер, и я нисколько не сомневаюсь, что он воспользовался одной из программ бухучета, чтобы заполнить папку, которую я теперь держу в руках. В папке — огромные крупноформатные таблицы. Только вот вместо инвестиционных программ и потока дохода эти таблицы во всех подробностях расписывают невроз Н. во всей его сложности и многогранности. Первые две таблицы озаглавлены «СЧЕТ», две следующие — «КОНТАКТ», и, наконец, шесть последних «ВЫРАВНИВАНИЕ».

Перелистывая таблицы, я диву даюсь, как он находит время на что-либо еще. Хотя знаю, что для настоящего невротика нет ничего невозможного. Вновь приходят на ум невидимые птицы — так и вижу, как он уселись на голове Н., на его плечах и клюют, рвут окровавленную плоть.

Поднимаю взгляд. Н. уже устроился на кушетке, как и в первый раз сплел пальцы на груди. Он уже переставил вазу и коробку с салфетками на столе, соединив их в диагональ. Цветы сегодня — белые лилии. Глядя на этот «натюрморт», невольно видишь похоронную процессию.

— Можно они так полежат? — спрашивает. Вроде извиняясь, и в то же время настойчиво, с нажимом. — Иначе я не смогу говорить.

Отвечаю, что у меня и в мыслях не было мешать его «дизайну». Хвалю за то, как грамотно и профессионально он составил таблицы. Безразлично пожимает плечами в ответ. Затем спрашиваю, собраны ли в таблицах наблюдения только за прошедшую неделю, или это полный обзор.

— Это все только за последнюю неделю, — отвечает Н. безэмоционально, словно ему и дела никакого нет.

Да так оно и есть — человеку, которого насмерть заклевывают птицы, плевать на прошлогодние обиды и печали. Впрочем, как и на те, что стряслись на прошлой неделе — ему вполне хватает мыслей о дне насущном. И — если будет на то воля Господня — завтрашнем.

— Ого! Здесь две-три тысячи описанных событий.

— Я называю их «факты учета». Шестьсот четыре факта учета счета, восемьсот семьдесят восемь — контакта и две тысячи двести сорок шесть — размещения. Обратите внимание, только четные числа. В сумме — три тысячи семьсот двадцать восемь. А если сложить отдельные составляющие этого числа — 3-7-2-8, — получится двадцать. Тоже четное и хорошее число, — Кивнув, словно в подтверждение, продолжает: — Разделите три тысячи семьсот двадцать восемь на два, и получите тысячу восемьсот шестьдесят четыре. Если сложить 1-8-6-4 получается девятнадцать, очень сильное нечетное число. Сильное и злое.

Вижу, как он дрожит.

— Вы, наверное, очень устали, — говорю.

Он не говорит ни слова, даже не кивает, хотя ответ я все-таки получаю. Слезы текут по щекам к ушам. Мне печально добавлять груза на его плечи, однако не могу не признать: если мы сейчас же не начнем работу и не перестанем «придуриваться», как выражается «Сестра Шейла», моя сестренка, он вообще не сможет работать. Я уже вижу, насколько он сдал внешне — рубашка помята, побрит неаккуратно, стрижку надо бы освежить. Знаю, если спросить о нем коллег по работе, увидишь, как они воровато и многозначительно переглядываются. Его таблицы — по-своему произведения искусства, только вот сил у их творца совсем не осталось. Ясное дело, у нас не осталось выбора, кроме как побыстрее добраться до сути дела, иначе ни флуоксетина, ни пароксетина, ничего другого ему не видать.

Спрашиваю, не расскажет ли он мне, что же такого случилось в августе прошлого года.

— Расскажу, я за этим сюда и пришел. — Он набирает салфеток из Бесконечного Запаса и вытирает щеки. Устало спрашивает: — А вот готовы ли вы выслушать, доктор?

В жизни не слышал такого вопроса от пациента. И такого вынужденного, снисходительного сочувствия в голосе никогда не слышал. Готов, говорю, начинайте. Помочь ему — моя работа. Чтобы я с ней справился, Н. должен захотеть помочь себе сам.

— Даже если вы заболеете, как и я? Помните, это не исключено. Мне уже не помочь, хотя надеюсь, что еще не докатился до состояния полной паники, чтобы захотеть утащить с собой того, кто меня спасает.

— Боюсь, я вас не полностью понимаю, — говорю я.

— Раз я здесь, вся эта гадость может обернуться лишь плодом моего воображения. — Н. стучит костяшками пальцев по виску, словно я могу не понять, где хранятся плоды его воображения. — А что, если нет? Я ведь точно не знаю. Тогда мне уже не помочь, вот что я имею в виду, Если я не псих, если то, что я видел и чувствовал на поле Аккермана, существует, тогда я подцепил что-то вроде заразы. А значит, и вы можете ее подхватить.

Поле Аккермана, отмечаю я мысленно. Хотя что тут отмечать — все записывается на пленку. Когда мы были детьми, мы с сестрой ходили в школу Аккермана в городке Харлоу, на берегу Андроскоггина. Это неподалеку отсюда, миль тридцать максимум.

Говорю, что готов рискнуть, что в конце концов (это я добавляю позитива) мы оба вылечимся.

Он отзывается одиноким безрадостным смешком.

— Вот бы здорово, — говорит.

— Расскажите мне о поле Аккермана.

Отвечает со вздохом;

— Это в Моттоне, на восточном берегу Андроскоггина.

Мотгон. Следующий город от Честерз-Милл. Мама покупала молоко и яйца в «Бой-Хилл-Фарм» в Моттоне. Н. говорит о месте, что в каких-то семи милях от фермы, где я вырос. У меня почти сорвалось: «Я знаю, где это!»