Первый субботник - Владимир Сорокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Прямо уж! – рассмеялся Иванов.
– Вот, вот, – закивала официантка.
– Не может быть! – распахнула двери Ника.
– Весной все может!
Она пробежала через коридор и оказалась на улице. Густые цветущие липы обступили ее, пряный воздух вскружил голову. Ника остановилась, прижала ладони к вискам:
– Боже мой… как хорошо жить на этом свете!
Улица быстро кончилась. Владимир свернул, успев заметить в пыльной витрине, как свернул и шпик. Впереди лежала площадь. Справа возле неряшливо разросшихся тополей стояли пустые экипажи, рядом кружком – извозчики. По промытой дождем брусчатке ходили голуби. Из трактира доносилась скрипка.
Владимир поднял воротник пальто, глубже надвинул котелок и быстро зашагал, придерживая пальцем замок тяжелого саквояжа. Шпик шел следом. Ватага мальчишек выбежала из подворотни, с шумом пронеслась мимо Владимира. Он скосил глаз назад. Шпик настороженно двигался за ним, щурясь и помахивая тростью. Пройдя площадь, Владимир медленно свернул в переулок и побежал. Сзади раздалась длинная трель полицейского свистка. С площади ей переливчато ответил городовой.
Владимир свернул во двор, пронесся под пустующими бельевыми веревками и, забежав в подъезд, остановился. В подъезде было темно и сыро. Во дворе послышались быстрые шаги запыхавшегося шпика. За ним едва поспевал городовой. Они остановились посередине, злобно ругая Владимира, потом побежали дальше. Подождав минут пять, Владимир тихо вышел из подъезда, поправил котелок и спокойно зашагал к противоположному дому.
Оглянувшись, он открыл дверь парадного, поднялся по узкой деревянной лестнице на второй этаж и дернул набалдашник колокольчика обитой черным двери. Послышались торопливые шаги, дверь отворил низенький человек с остроконечной бородкой:
– Что угодно-с?
Владимир улыбнулся:
– У вас продается немецкое пианино?
– Пианино продано на прошлой неделе. Опоздали, – ответно улыбнулся бородатый:
– Входи. Мы тут как раз решаем, кому переходящий вымпел присудить – селивановцам или бетонщикам с шестой…
Владимир вошел в полную папиросного дыма комнату:
– Да неужели бетонщики селивановцев перекрыли?
– Выходит, что так! – качнул головой секретарь парткома и ввинтил папиросу в переполненную окурками пепельницу.
Старший лейтенант потрогал перебинтованную голову и слабо улыбнулся:
– Даже и не заметил тогда, как оцарапало. А щас ноет…
– Ничего, до свадьбы заживет, – потрепала его по плечу медсестра. – В следующий раз будешь знать, как по голубятням лазать, сорванец.
– Я не сорванец, – нахмурился вожатый. – А то, что мы сделали, это нужно для государства.
– Не думай только, что ты один заботишься о государстве! – замахал руками директор. – Я, дорогой мой, сорок лет в автомобильной промышленности и в автоматических линиях уж кое-что понимаю не хуже твоего!
– А я это не отрицаю, – потрогал заплывший глаз задержанный. – Но после того он ведь первый на меня бросился. Честное слово…
– Да будет врать-то! – тряхнула косичками Светка, жуя яблоко. – Не купили вы их, а просто натырили прошлой ночью. Я даже знаю, где.
– Это где же? – подошел Сталин к карте. – В районе сэверной Бэларуссии? Так я вас понял, товарищ Жуков?
– Немного правее, – откликнулся снизу Николай, подавая ему молоток. – И когда прибивать будешь, смотри по пальцу не попади…
– Что я, маленький, что ли… – недовольно пробурчал генерал, садясь в машину. – Я, брат, в свое время попроворней твоего был.
– Неужели? – удивленно присел Мук.
– Да, да, – закивал Дзержинский, кладя трубку на рычажки. – И сделаете это вы, товарищ Лацис.
– А я не буду, – казак выпрямился и потянулся к лежащей на топчане шашке. – А вот вас, гадов вислозадых, в капусту порублю! А ну, дуй отсюда к лешему!
Храмцова попятилась:
– Отойди… слышишь… отойди, а то закричу…
– Кричи, не кричи – все равно по-моему будет, – зло шепнул в затылок извивающегося белогвардейца Николай и принялся скручивать ему ремнем руки.
– Пропадай теперь, моя головушка! – запричитала Лукерья. – Что ж теперь станется?! Как жить-то будем? Как нам теперь людям в глаза смотреть?!
– Прямо! – милиционер встал из-за стола, передал ей паспорт. – Прямо и направо. Только не перепутайте.
– Постараюсь, – пробормотал Юсуп, прицеливаясь.
– Щас грохнет… – испуганно закрыла уши ладонями Татьяна. – Он шампанское сроду тихо не открывал. Вечно любит пошуметь…
– Ну, это мы пресечем сразу, – решительно встал Георгий. – С дебоширами няньчиться нечего.
– И правильно, товарищ, – поддержал его нарком. – А насчет вредителей вы не беспокойтесь. Этим займутся компетентные органы. Вредителям житья не дадим…
– Еще бы! Им дай, так они весь Ильменский бор сожрут, – лесник снял фуражку, вытер платком вспотевшую лысину. – Я вчера по окружной ехал, мимо протоки, так не поверите – вся дорога рябая от шелкопряда. Так и кишат, так и кишат. А по деревьям, так и говорить нечего. Облепили, как мошкара.
– А ты гони их, Мань! – высунулась из окна Зотова. – А то, что ни вечер – приходят и бренчат! Ни минуты покоя. Шпана чертова! А все Сонька! Это они к ней повадились!
– Ну и пусть ходят, – Алексей вытирал руки махровым полотенцем. – В конце концов, это не так плохо, что ученики ходят домой к учительнице. Лучше, чем в футбол гонять. А рассказать Ирине им есть что.
– Я думаю! – почтительно покачал головой сталевар, садясь рядом с Сережей. – Такой человек слово скажет – рублем одарит. Я Мироныча дважды слушал. Один раз у нас на заводе, другой – в Кремле, на съезде. И ты знаешь, сынок, – каждое слово помню! Как углем выжег те слова! Вот какой человек был…
– Почему – был? – спросил Дементьев. – Он и сейчас жив. Ходит где-то по нашей большой стране, пиво пьет, с девушками танцует. Улыбается. И вспоминает, как вместе с немцами наши деревни жег, да партизан в затылок расстреливал. Гад!
– Я не гад, а делегат! – засмеялся Колька. – Айда на Тверскую, там кимовцы агитки раздают!
– Да на кой черт мне они… – презрительно сплюнул Котях. – Я, по-вашему, сын кулака. И нечего меня в вашу комсомолию тянуть. Все равно не пойду.
– Пойдешь, милый, – погладила его по руке Алевтина. – Разве я тебя держать буду?
– Неужели не будешь?! – радостно схватил ее за плечи Павел.
– Не буду, – улыбнулась Крупская.
– Правда – не будешь? – понуро спросил Мокин, нарезая хлеб.
– Не буду! – мотнул головой Николаевский.
– В самом деле не будешь? – усмехнулся Лотко.
– Не буду, – командир отодвинул котелок рукой.
– Взаправду не будешь? – вплотную подошел к нему Ленька.
– Не буду… – пролепетал разбитыми губами комиссар.
– Действительно не будешь? – сердито уставилась на него бабушка.
– Не буду, – отмахнулся капитан.
– Серьезно – не будешь? – вопросительно протянул рыжий.
– Не буду, – ответил Борис, открывая крышку рояля.
– Так не будешь?
– Не буду.
– Не будешь?
– Не буду!
– Не будешь?!
– Не буду!
– Не будешь?!
– Не буду…
– Не будешь?!
– Да не буду, не буду…
Ермаков взобрался на холм и огляделся, сняв кепку. Стройка начиналась здесь. Прямо возле холма лежали штабелями плиты, гравий, черные кубы битума, мотки проволоки, шлакоблоки. Чуть поодаль тянулся котлован с торчащими из него сваями. На той стороне стояли тракторы, кран и два экскаватора. Ермаков улыбнулся, расстегнул забрызганный грязью плащ и подставил грудь весеннему ветру. Со стороны городка послышались два продолжительных гудка. Постояв немного, он подхватил чемодан, сбежал с холма и зашагал вдоль разбитой тракторами дороги. Не успел он пройти и полкилометра, как его догнала телега, запряженная худой пегой лошаденкой. Сидящий на телеге мужик приподнял рваный молохай и наклонил седую голову:
– Здравица желаем, барин.
– Здравствуй, – ответил Ермаков.
– В Старые Выселки, стало быть?
– В Старые Выселки. Ты оттуда?
– Точно так. Садитесь, подвезу вас.
– Нет, спасибо, братец. Ты лучше чемодан мой доставь в дом вашей барыни. Я пешком дойду.
– Ну, как угодно…
Мужик принял на телегу чемодан и хлестнул лошадь.
Оркестр бодро заиграл «Брызги шампанского». Андрей стал искать глазами Ольгу, но в мелькании танцующих пар попадались незнакомые лица.
– Я здесь! – громко закричала она из зарослей ивняка.
Ее молодое тело мелькало меж ветвей, растрепанная коса струилась по плечам.
– Но что же ты… – раздался страстный шепот комсорга, и Сергей, нащупав в темноте его руку, вложил в нее лимонку.
Полозов сжал ее, стал покрывать поцелуями шею и грудь:
– Мы скоро поженимся, милая… уедем отсюда… украду я тебя… на зло всей твоей родне украду…
– На зло, Валентин, никому ничего делать не надо, – завуч подошел к нему, расправил мятый галстук. – И вообще. Если твой товарищ провинился перед дружиной, сподличал, надо не самосуд устраивать, а пойти к вашему председателю и попросить собрать экстренное собрание. И все открыто разобрать. Понятно?
