Эмпузион - Ольга Токарчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он предпочитал принадлежать к тому миру, который его еще не знает, и в отношении которого у него еще есть время определиться. Войнич предпочитал рискнуть, что тот мир когда-нибудь тоже его разочарует, и ему придется вновь куда-нибудь убегать, поехать в какое-то другое, более удаленное место, чтобы не попасть в объятия того прекрасно известного, безнадежного состояния, в котором он является лишь досадой для самого себя и других. И он уже почти что осознавал – что болезнь случилась с ним в очень благоприятном моменте его молодой жизни, давая ему шанс на то, чтобы переформулировать себя, и что, собственно говоря, он должен быть счастлив, что очутился здесь, в этом небольшом силезском курорте, выстроенном над водами подземного озера.
Из всех предписанных ему процедур Войнич сразу же сердечно возненавидел Regenbad18, душ с температурой от шести до восьми градусов, которым в течение несколько десятков секунд мучили его полуголое тело, стимулируя тем самым защитные силы организма. С самого начала он старался его избегать и жаловался врачу на повышенную температуру или же "слабость", еще и потому, что душевое устройство обслуживал пожилой мужчина с фигурой военного, герр Шварц, который поливал несчастных пациентов с каким-то садистским удовольствием, когда те вздрагивали от ледяной воды. Войнич одной рукой придерживал свои купальные кальсоны, а второй заслонял чувствительные соски, а герр Шварц перемещал шланг с продырявленным наконечником по его бледному, дрожащему телу. Герр Шварц постоянно пытался устыдить Мечислава, покрикивая на него, будто на кадета: "Ну, парень, не нюнь! Побольше сильной воли! Будь мужчиной, а не бабой!". И еще: "Солдат, внимание!". А еще Войнич должен был поддаться процедурам, названным Strahlendusche19, которые заключались в том, чтобы заднюю часть головы поливали два раза в день холодной водой. Такие купания должны были пробудить деятельность кожи, усилить и закалить все тело Войнича, а прежде всего: укрепить организм от воздействия погодных условий.
Иногда Мечислав был близок к плачу, а герра Шварца, который проживал в Лангвальтерсдорфе, от всего сердца ненавидел. Помимо него там же работал еще некий Бадемайстер, которого называли просто Оскаром – громадный и толстый амбал, с лысой головой, обычно молчаливый и мягкий.
Когда озябший Войнич выходил, наконец-то, из-под рук палача Шварца, Оскар сильно натирал его шершавым полотенцем и вымешивал его несчастную плоть, словно тесто, растирая по спине разогревающее масло.
В самом начале своего пребывания на курорте Войнич жаловался на легкие поносы и гастрит. Наверняка, все это было результатом перехода на новую пищу и приспособления к здешнему климату и к воде. Доктор Семпервайс прописал ему прием пепсина и – по вечерам – порошка Довера, к которому здесь были весьма привязаны: его образовывала смесь из одной части опиума, одной части порошка рвотного корня и восьми частей молочного сахара, что действовало и как потогонное, и как снотворное средство.
Любимым местом Войнича в курхаусе был зимний сад, в который можно было зайти из столовой, где цари шесть громадных столов, за которыми были способны прокормиться, поочередно, все пациенты. Обеды приносили Мечиславу немало стресса, поэтому он размышлял над тем, а не отказаться ли от столования здесь и не перейти на кухню Опитца и Раймунда.
Лечебный душ в санатории доктора Бремера (карикатура начала XX века)
Войнича обслуживали в последней смене, когда в столовой было уже пустовато и – что самое главное – не было тех поляков, поскольку они ели первыми. Обычно он садился в компании пожилой супружеской пары из Швеции и двух такого же возраста русских дам, которые плохо говорили на каком-либо языке, кроме родного, потому и не нужно было силиться светскими беседами. Обед всегда был необычно вкусен. Например, сегодня: жареная форель в миндальном соусе, местная специальность, к тому печеный корень скорцонеры и запеченная с большим количеством шкварок и лука картошка. И еще жареное яйцо, очень желтое и посыпанное укропом. На десерт щербеты с различными вкусами. Войничу больше всего нравился ежевичный. Мечислав быстро понял, что после столь обильной еды хорошо помогает кофе, которое он пил в зимнем саду за ажурным металлическим столиком с видом на парк. Садился он таким образом, что никто не мог к нему пристать, и просматривал немецкие газеты, в которых с неподдельным интересом читал объявления и заметки, посвященные моде.
Здесь росли3огромные филодендроны с дырявыми листьями и пальмы, которые растопыренными пальцами пытались открыть большие окна и выбраться наружу. В наиболее солнечных местах стояли кактусы, один более двух метров в высоту, а чуть подальше находились растения, названий которых Мечислав не знал. Здесь царила большая, чем где угодно, сырость, здесь чувствовался прекрасный запах распушенной земли и, вроде бы как, озона. Кресло из ивовых прутьев, на котором Войнич усаживался со всем удобством, деликатно потрескивал при каждом движении – этот тихий звук напоминал ему замечательные моменты, когда очень давно они с отцом и дядей поехали в Залещик и там сидели над холодной мелкой рекой в креслах из ивовой лозы, а дядя принес мороженное в вафельных рожках. Вкус того мороженного на всю жизнь обозначил для Мечислава все мороженные стандарты, и все другое мороженное он постоянно сравнивал с тем.
В этом ивовом кресле в зимнем саду курхауса его посещали воспоминания. Он и не знал, что их вон сколько, ведь он был молодым человеком и никогда ранее так сильно не раздумывал о себе. Оказалось, что ему помнятся мелкие события, совершенно неважные, ну, к примеру, такое, когда однажды он получил от дяди несколько мелких монет и спустился в колониальную лавку купить себе грильяжный конфет. Подойдя к стойке, он выяснил, что в карманчике, куда он пару минут их положил, ничего нет. Изумление его было огромнейшим, он прощупывал все места на одежде, пытаясь почувствовать форму монет, но деньги пропали. ГеррМинцер, который уже подавал ему бумажный пакетик со сладостями, глядел на него со все большим раздражением, затем вообще разозлился и попросил следующего клиента.
Маленький Мечись вышел из лавки и расплакался в подворотне дома. Потом он тщательно, сантиметр за сантиметром, он обыскал дорогу, по которой он шел из своей квартиры на втором этаж до лавочки
