Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае - Эван Ознос

Иногда Ай казался неспособным к сотрудничеству. Однажды его попросили создать скульптуру, чтобы заполнить место в Копенгагене, обычно занимаемое статуей Русалочки работы Эдварда Эриксена, на время отправленной в Шанхай. Вместо того, чтобы предложить на замену статую, Ай решил установить видеоинсталляцию – постоянную закольцованную съемку Русалочки в Шанхае. Датчане сочли разработанную им гигантскую камеру наблюдения непривлекательной. “Но такова наша жизнь, – сказал на это Ай, – все в том или ином смысле под наблюдением. И это некрасиво”.

Всякий китайский активист взвешивал аргументы за и против протеста, и не последнее по важности место занимало его знание о том, что случится, если правительство потеряет терпение. Вспомнить хотя бы судьбу Гао Чжи-шэна. В 2005 году Гао был юристом, восходящей звездой – в 2001 году Министерство юстиции сочло его одним из десяти лучших адвокатов страны. Чем больше он преуспевал в суде, тем более непримиримым он становился, тем упорнее хотел взяться за опасное дело сторонников “Фалуньгун”. Гао посадили в тюрьму за критику исполнения законов правительством, но он не остановился. Однажды в сентябре 2007 года к Гао приблизилась группа людей. Он почувствовал сильный удар в шею. На голову ему надели мешок.

Гао куда-то увезли, принялись избивать и пытать током. “Потом два человека вытянули мне руки и прижали к земле, – написал он в свидетельстве, переданном за границу. – Они зубочистками протыкали мои гениталии”. Пытки продолжались четырнадцать дней. Еще пять недель Гао держали под арестом. Наконец его освободили и велели не рассказывать о том, что случилось, иначе, мол, в следующий раз “это произойдет перед твоей женой и детьми”. Когда журналист нашел его пару лет спустя, Гао отказался от борьбы: “У меня нет возможности продолжать”.

Ай Вэйвэй снова перечитал фразу: “В Китае нет диссидентов” и принялся слать сообщения десяткам тысяч своих подписчиков. Он пытался понять, что правительство хотело этим сказать:

Все диссиденты – преступники.

Лишь у преступников возникает желание стать диссидентом.

Разница между преступниками и не-преступниками в том, диссиденты ли они.

Если вы думаете, что в Китае есть диссиденты, вы – преступник.

Причина, по которой в Китае нет диссидентов, – все они преступники.

Кто с этим не согласен?

Партия, увлекшись борьбой с диссидентами классического типа, пропустила информационный потоп. Из-за того, что интернет давно перерос границы, определенные ему цензорами Отдела, контроль над Сетью поручили нескольким учреждениям, в том числе Управлению по делам интернета. Там не скрывали масштаб задачи. Замдиректора Лю Чжэнжун признался: “Самая серьезная наша проблема – в том, что интернет до сих пор растет”.

При прежнем положении вещей цензоры полагались на “анаконду на люстре” – самоцензуру СМИ, – но в интернете невозможно понять, кто может сказать что-либо опасное, до тех пор, пока он это не сделает. Цензоры научились удалять комментарии быстро, но недостаточно быстро, чтобы не позволить их распространить, сохранить и усвоить. Слова сначала произносили и повторяли на разные лады, а уж потом цензурировали.

Это привело к еще одной проблеме: цензура – когда-то загадочный и незримый процесс – теперь оказалась на виду. Когда власти блокировали какую-нибудь запись в блоге Хань Ханя, это было не то же самое, что изъять из почтового отделения рукопись Лю Сяобо. Это видели миллионы пользователей интернета, которые в ином случае жили бы, ничего не зная о цензурной опеке. Это знак, как сказал мне Хань, что “есть нечто, что вы хотите от меня скрыть. И теперь мне действительно хочется об этом узнать”.

Поклонники Ханя, взрослея, усваивали, что “если нечто пытаются скрыть, то, значит, это правда”. Хань отмечал:

Я не могу писать о милиции, о лидерах, о политике, о системе, о судах, о многих моментах истории, о Тибете, о Синьцзяне, о массовых собраниях, демонстрациях, о порнографии, о цензуре, об искусстве.

Лучшее, на что могла рассчитывать партия, – это предотвращать обсуждения в интернете до их начала, то есть автоматически фильтровать “опасные” запросы в поисковике. Так как новые политические проблемы возникали ежедневно, цензорам приходилось постоянно обновлять словарь запрещенных слов, напоминающий список инструкций для СМИ, которые я получал на телефон. Управление по делам интернета рассылало инструкции, иногда несколько раз в день, сайтам по всей стране. Слово могло быть разрешенным сегодня и запрещенным завтра. При попытке написать его в поисковике “Байду” появлялось сообщение:

Результаты поиска не могут быть показаны, поскольку они могут нарушать соответствующее законодательство.

Но люди быстро приспособились. Чтобы обойти фильтры, иероглифы стали заменять на звучащие похоже, и получалось нечто вроде кода, секретного языка. Так что когда цензоры запретили словосочетание “Хартия-08”, лин ба сяньчжан, люди стали называть ее линьба сяньчжан. (И никого не волновало, что это “лимфатические узлы уездного судьи”.)

Правительство вступило в гонку воображения. Самым сложным временем года был июнь, годовщина карательной операции на Тяньаньмэнь, и люди придумывали способы ее обсудить. Помимо терминов, всегда находящихся в черном списке – “4 июня”, “1989”, “демократические протесты”, – цензоры пытались запретить кодовые слова так быстро, как люди изобретали их. Я читал последний список запретных слов, и он сам по себе был памятником тем событиям:

Пожар.

Подавление.

Исправление.

Никогда не забудем.

На случай, если цензоры не справятся с ситуацией, у партии имелось последнее средство: выключатель. Пятого июля 2009 года мусульманское уйгурское меньшинство в городе Урумчи начало протестовать против действий милиции, разнимавшей дравшихся ханьцев и уйгуров. Протест перерос в насилие, и почти двести человек погибло – по большей части ханьцы, на которых нападали из-за их этнической принадлежности. Последовали ответные атаки на уйгурские кварталы, и, чтобы помешать людям организоваться, власти отключили сервис эсэмэс, междугородние телефонные линии, почти полностью заблокировали доступ в интернет. Цифровой блэкаут длился десять месяцев. Экспорт из Синьцзян-Уйгурской автономной области снизился более чем на 44 %, но партия была готова смириться с огромным экономическим ущербом, лишь бы устранить потенциальную политическую опасность. В Китае слишком много входных и выходных каналов, чтобы осуществить блэкаут по всей стране, но даже ограниченные меры произведут могучий эффект.

Восстание в Синьцзяне стало поворотной точкой. Ху Шули и журнал “Цайцзин” доказали, что журналистские расследования могут быть популярными. Чем больше информации получали китайцы, тем больше они хотели получать. Ху Шули увеличила штат втрое, доведя его более чем до двухсот репортеров. Редакция пригласила в качестве бизнес-менеджера бывшего инвестиционного банкира Дафну У, и та за два года утроила объем продажи рекламы. Теперь он доходил до 170 миллионов юаней. У и Ху планировали экспансию далеко за рамки бумажного журнала. Они мечтали о “полноценной, интерактивной медиаплатформе”, объяснила мне У, оглядывая Пекин из окна кабинета. Она говорила как босс из Кремниевой долины: “Неважно, каким устройством вы пользуетесь. Мы хотим поставлять качественную информацию”.

Когда предприятие стало более доходным и рискованным, отношения Ху Шули с покровителем Ван Бомином разладились. Чем больше она путешествовала и изучала издательское дело за границей, тем выше становились ее запросы. Она желала построить предприятие, работающее по международным стандартам, а у Вана были другие приоритеты: он начал издавать журнал, чтобы немного заработать и наслаждаться статусом медиамагната – а не становиться политическим мучеником. Он тревожился. Когда я заговорил о Ху, его лицо приобрело озабоченное выражение, свидетельствовавшее, что он получил больше, чем просил: “Мы не знали, что это приведет к такому риску”.

Весной 2009 года правительство велело журналистам “Цайцзина” прекратить расследование финансовой коррупции в системе государственного ТВ и отказаться от обсуждения ряда других чувствительных тем. “Но они все равно продолжили!” – Ван нервно затянулся сигаретой. Разоблачения нравились читателям, но не рекламодателям: “На одной полосе их реклама, а на соседней – статья о том, что эта компания – жулики. Вы не можете себе представить, какие нам поступают звонки! ‘Цайцзин’ никогда не публикует положительные отклики. Корпорации говорят с Шули, надеясь, что выйдет хорошая статья. Но они всегда негативные!”