Иудаизм. Древнейшая мировая религия - Николас де Ланж

5. Десять Сефирот (диаграмма из еврейского манускрипта, написанного в Италии в 1577 году). Названия Сефирот сопровождаются соответствующими им божественными именами, а линии показывают взаимосвязи между ними. Наверху, над первой Сефирой, – Эйн Соф, Бесконечное, из которого исходят эманации Сефирот. Национальная библиотека Франции.

К сожалению, в период расцвета рационализма в XIX веке мистической традицией пренебрегали (более того, ругали ее). В наши дни она вышла из забвения и оказалась предметом научных исследований. Тем не менее, хотя некоторые ее гимны составляют часть синагогальной службы и даже включаются в реформистские богослужения, ее богословские идеи едва ли пользуются большим влиянием в наши дни. Это влияние в основном ограничено, строго каббалистическими и хасидскими кругами.

Богослужение как источник теологии

Пожалуй, самым влиятельным источником богословских представлений в наши дни является богослужение. Причины очевидны. Здесь нет нужды специально задумываться о библиографии и прорабатывать какие-то особые книги, присматриваясь к различиям между подходами и школами. Богослужение преподнесено «на блюдечке с голубой каемочкой» и совершается почти повсеместно. Достаточно ходить в синагогу каждую неделю, чтобы усвоить, даже не прилагая к тому усилий, множество богословских идей.

Однако каковы эти богословские идеи? Важно понимать, что одно дело – традиционные богослужения, складывавшиеся постепенно и без активного вмешательства редактора, и совсем другое – богослужения современные, отредактированные вполне определенными людьми (чаще комиссиями раввинов), которые пытались очистить текст от отживших концепций и вставить новые.

Традиционные богослужения не отвергают библейского учения о Боге. Они относятся к нему предельно серьезно и часто цитируют Библию, причем цитируют все три ее части (Тора, Пророки, Писания), как бы подчеркивая их единство. Однако они также вносят новую струю, ставя библейские идеи рядом с идеями из других источников часто философского и мистического характера. В результате у них не всегда получается сохранить верность Библии: подчас образ Бога в богослужении несколько отличается от того, который можно составить на основании Библии.

Возьмем пример из утренней молитвы. Используются слова, которые Бог произносит в Книге Исаии: «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и творю зло. Я, Господь, делаю все это» (Ис 45:7)[89]. Согласно данному отрывку все от Бога: не надо думать, что у света – один источник, а у тьмы – другой. Этот тезис о единстве Божием высказан здесь с такой бескомпромиссностью, что многих он несколько коробит: неужели зло также создано Богом? Поэтому во всех богослужениях в текст внесена поправка: «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и творю все».

Этот случай богословской чуткости не единственный: так или иначе он присущ всему богослужению. Основные идеи, выдвинутые философами, сформулированы в молитвах и гимнах, причем соединены с библейскими аллюзиями и аргументами. Соответственно молящийся не только узнает принципы, но и начинает глубоко о них задумываться. О некоторых примерах мы уже говорили в предыдущей главе, а показать, как может использоваться гимн для передачи богословских учений, лучше всего на примере гимна «Йигда́ль». В нем отражены «Тринадцать принципов» Маймонида.

6. Во время утренней молитвы в будни надевают тефиллин (филактерии). Это две черные коробочки, которые прикрепляют к голове и к бицепсу руки. В них вложены маленькие свитки пергамента, на которых от руки начертаны четыре отрывка из Торы. Эти отрывки (Исх 13:1-10 и 11-16; Втор 6:4-9 и 11:13-21) заповедуют повязать слова Господа на руку как знак, а также на лоб как символ и напоминание. Фотография Эммануэла де Ланжа.

Велик Бог и прославлен:

Сущий и не ограниченный временем.

Уникальный в своей уникальности, Он Един,

сокрытый в своем бесконечном единстве.

У Него нет ни тела, ни субстанции, ни формы;

ни один образ не может передать Его святость.

Предшествовал Он всему сотворенному, Первый,

и не имело начала Его первенство.

Он вечный Господь, и весь мир

возвещает о Его величии и владычестве.

Мужам, избранным, чтобы прославить имя Его,

Он дал изобильные дары пророчества.

Не было в Израиле пророка,

подобного Моисею, видевшего Его лицом к лицу.

Через него, пророка «верного в доме Его»,

Бог дал своему народу единую истинную Тору.

Никогда не отменит Он свой закон,

и не заменит его на какой-либо другой.

Он провидит тайны наших сердец

И знает заранее конец всех вещей.

За всякие благие дела Он дает должную награду,

но карает грешника за грех его.

В конце Он пошлет нам Помазанника,

чтобы спасти тех, кто ждет окончательного спасения.

Наш любящий Бог воскресит мертвых;

Вовеки будет имя Его благословенно с хвалою![90]

Бог в ХХ веке

Герман Коген и его наследие

Как мы уже сказали, с Германом Когеном начинается не только новое столетие, но и новая эпоха в еврейских размышлениях о Боге. Коген подводит черту под периодом, в котором количество публикаций заметно опережало качество: в основном авторы пытались показать созвучие иудаизма германской культуре. В поздних текстах Когена мы видим, как еврей выходит за эти барьеры и обретает собственный голос. Одна из особенностей богословского дискурса Когена будет впоследствии характерна для еврейского богословия XX века: это принцип корреляции.[91] О Боге невозможно мыслить вне человека, а о человеке – вне Бога. Следовательно, несмотря на пропасть, разделяющую их, человек и Бог связаны между собой. Бог – Творец, а человек – творение; Бог посылает откровение и искупление, а человек обретает их. Ни одно из этих событий не имеет смысла вне участия другой стороны.

Своим примером Коген вдохновил молодое поколение евреев Германии. Среди немецко-еврейских теологов XX века выделяются следующие три фигуры: Лео Бек (1873-1956), Франц Розенцвейг (1886-1929) и Мартин Бубер (1878-1965).

Сейчас Лео Бека помнят особенно за героическое и подвижническое духовное руководство, которое он осуществлял будучи заключен нацистами в концлагерь Терецин. Однако в свое время он был известен также своими книгами, особенно «Сущность иудаизма» и «Этот народ, Израиль»[92].

У Бека много апологетики, как, впрочем, и у Розенцвейга и Бубера. Все они пытались показать, что иудаизм – отнюдь не чудовище, каким его часто изображали. Однако в отличие от своих предшественников XIX века, они не ограничивались защитой, но, так сказать, переносили войну в лагерь противника.[93] Название книги «Сущность иудаизма» перекликается с названием книги, которую чуть раньше написал христианский теолог Адольф фон Гарнак[94]. Более того, хотя Бек и не упоминает Гарнака напрямую, свое произведение он задумал как еврейский ответ ему. Начинает Бек с разграничения, которое проводил еще Мендельсон:

В иудаизме нет догматов, а потому нет и ортодоксии (в том смысле, какой обычно вкладывают в выражение «религиозная ортодоксия)[95].

В иудаизме «роль человека описывают заповеди: делай благо – вот начало мудрости»[96]. Однако либеральный еврей Бек живет уже в иную эпоху, чем его предшественник Мендельсон. Это видно, например, в следующем утверждении:

Долг человека по отношению к человеку предшествует его познанию Бога, а познание Его – это процесс поиска и вопрошания, а не акт обладания.

Именно через осознание собственных и чужих духовных нужд человек приходит к пониманию и обретает веру в Бога. Здесь Бек – представитель XX века. Для него «заповеди» – это прежде всего нравственный закон (как и гласят принципы либерального иудаизма), а Бог – Сущность, которая сообщает смысл и ценность нравственному поведению человека (как и гласит унаследованная Беком философская традиция). Однако Бек идет дальше Когена, когда говорит о Боге как «тайне». Что ж, это понятно: в конце концов Бек был учителем и проповедником, а Коген – профессором философии. По словам Бека, отличительная особенность иудаизма состоит в отношениях между человеком и Богом, особенно уникальном еврейском представлении о тварности человека. «Хотя Он непостижим и неисследим, мы происходим от Него».[97] Вообще Бек придавал очень большое значение непознаваемости Бога. То, что он писал о встрече с Богом, сближает его с Розенцвейгом, Бубером и Хешелем. Однако его богословские выкладки носили осторожный и гипотетический характер: ведь он сам подчеркивал, что в иудаизме нет догматов.