Иудаизм. Древнейшая мировая религия - Николас де Ланж

Наличие столь неоднозначных чувств и нерешенных противоречий не позволяет четко описать взаимоотношения евреев с Богом. Проблема усугубляется тем, что официального символа веры не существует. В случае с такими религиями, как христианство, можно взять за отправную точку официальное вероучение, а дальше оговорить моменты, в которых конфессии расходятся во мнениях или в которых популярная практика расходится с теорией. Об иудаизме надо рассказывать иначе, поскольку любые обобщения спорны, в том числе такое расхожее обобщение, как «самое главное в иудаизме – вера в Бога». Без сомнения, в общепринятом каноне еврейских богословских текстов, существование Бога – предпосылка столь фундаментальная, что даже высказывать ее подчас считалось излишне дерзновенным (ее ошибочность невозможно и помыслить!). Между тем есть много евреев, причем не только марксистов, которые столь же глубоко уверены, что Бога нет.

Что сказать о Боге в эпоху неверия и сомнения, когда многие евреи, желающие верить в Бога, ощущают себя брошенными и преданными Им? Разумеется, подобные вопросы возникают не впервые в истории, но после Холокоста их стали задавать чаще. К тому же многие евреи (особенно в государстве Израиль, но не только) считают, что о Боге можно было говорить лишь в былые эпохи, менее научные и более легковерные. Корректно ли отмахнуться от подобных мнений как от чуждых еврейству?

В качестве отправной точки в размышлениях можно взять следующий факт: практически все евреи, включая ортодоксальных раввинов, согласны, что еврей, не верящий в Бога, все равно еврей. Более того, многие считают, что даже еврей, обратившийся в христианство, остается евреем. Богословские воззрения такого человека легко сбросить со счета, поскольку они отражают постулаты другой религии. (Хотя с этим аргументом не все столь просто, сколь может показаться на первый взгляд.) Аналогичным образом можно отделаться и от еврейского атеиста: дескать, атеизм по определению находится за пределами еврейства.

Однако атеизм легко переходит в агностицизм, а агностицизм – в религиозный скептицизм и споры о том, что мы можем (по мнению теистов) знать и сказать о Боге. Пожалуй, даже некоторые ортодоксальные раввины согласятся с многочисленными еврейскими мыслителями разных столетий, которые говорили о непознаваемости Бога и несовершенстве, неадекватности любых человеческих представлений о Нем.

Вопрос о познаваемости Бога обсуждался, в частности, средневековыми философами. В XV веке Иосиф Альбо заметил: «Если бы я знал Бога, я был бы Богом». Согласно распространенному мнению всякие наши высказывания о Боге так или иначе ошибочны. Все качества, которые люди приписывают Ему, экстраполированы из человеческого опыта, который совершенно отличается от Божьего.

...тайна чьего могущества намного превосходит

Наше разумение, как и сам Ты непостижим для нас.

Все могущество – Твое, окутанное таинственным покрывалом,

Основа всего:

Сокрыто от философов Имя Твое...[74]

Философы неоплатонического и аристотелианского толка соглашались, что сущность Божия непознаваема. Мы можем знать лишь деяния Божии, но даже они, как считал Маймонид, показывают не то, что Бог есть, а то, что Он не есть.

Каббалисты идут еще дальше по пути апофатики. Философы, установив невозможность сказать о Боге нечто путное и осмысленное, наговорили немало. Каббалисты же проводят четкую грань между Богом, каким мы Его знаем, и подлинной сущностью Божией, именуемой на иврите Эйн Соф («Бесконечное»). Эйн Соф познать невозможно. Даже Сефирот, которые как бы содержатся в Боге, не имеют познания Эйн Софа. Эйн Соф не играет роли в сотворении и откровении, не может быть объектом медитации, изучения и молитвы, которые достигают лишь Сефирот.

Споры о познании Бога были обусловлены широким интересом к природе Божьей (и в свою очередь способствовали этому интересу). В самом существовании Бога ни философы, ни каббалисты не сомневались. Впрочем, они и жили во времена, когда практически все люди (как евреи, так и язычники, с которыми они общались) считали такие вещи самоочевидными. Интересно, как они повели бы себя в нашу атеистическую и агностическую эпоху: ведь даже религиозные евреи высказывают серьезные сомнения в Божьей возможности действовать в мире.

Впрочем, хотя популярность атеизма вкупе с привычкой ставить под сомнение все ортодоксальные взгляды отличает наш век от прежних, нельзя сказать, что нынешний радикализм полностью уникален. Возьмем, к примеру, важный вопрос о том, находятся ли события (как в жизни каждого отдельного человека, так всего человечества) под властью человека или Бога; управляется ли мир исключительно Божественным Промыслом или люди властны над своими поступками. Описывая войны Хасмонеев в Израиле, бушевавшие во II веке до н.э., Иосиф Флавий сообщает о наличии среди тогдашних евреев трех «философских школ». Различия между ними он формулирует следующим образом:

В это время существовало среди евреев три секты, которые отличались различным друг от друга мировоззрением. Одна из этих сект называлась фарисейскою, другая саддукейскою, третья ессейскою. Фарисеи утверждают, что кое-что, хотя далеко и не все, совершается по предопределению, иное же само по себе может случаться. Секта ессеев учит, что во всем проявляется мощь предопределения и что все, постигающее людей, не может случаться без и помимо этого предопределения. Саддукеи совершенно устраняют все учение о предопределении, признавая его полную несостоятельность, отрицая его существование и нисколько не связывая с ним результатов человеческой деятельности. При этом они говорят, что все лежит в наших собственных руках, так что мы сами являемся ответственными за наше благополучие, равно как сами вызываем на себя несчастья своей нерешимостью[75].

Говоря о «предопределении», Иосиф Флавий имеет в виду не слепую случайность, а волю Божию. Вообще полемика о степени божественного вмешательства в человеческие дела имеет неожиданно современное звучание и напоминает аргументы, звучащие в государстве Израиль. Хотя уподоблять нынешних секуляристов древним саддукеям не вполне корректно, – саддукеи не только верили в Бога, но и богословски исключали какое-либо отношение Бога ко злу, – все-таки между ними есть нечто общее. Ессейская позиция по данному вопросу близка к воззрениям тех, кто отказывается признавать Израиль как современное государство: дескать, когда Богу будет угодно, Он избавит свой народ, а самовольно торопить события не следует. Таким образом, умеренный религиозный подход соответствует фарисейскому: что-то определяется Богом, но что-то зависит и от человека.

Отсюда просматривается одна из причин, по которым еврейская теология сейчас находится в упадке. Секуляристы не видят смысла обсуждать Бога. Даже разговаривать о Боге – крупная уступка тем, кто верит в Бога и Его могущество. На другом конце еврейского спектра ортодоксы также не настроены на дискуссию: все, что мы знаем о Боге и о требованиях, которые Бог предъявляет к человечеству, содержится в богооткровенной Торе. Традиционные учения можно поставить под вопрос лишь в том случае, если усомниться в учении о богодухновенности. А если это сделать, все здание может рухнуть. Поэтому теологией занимаются лишь те, кто не согласен ни с атеизмом, ни с идеей, что Бог в буквальном смысле продиктовал Моисею всю Тору (включая учения Талмуда). Они подвергаются нападкам и справа, и слева, оказываясь (во всяком случае, в Израиле) в серьезном меньшинстве.

В диаспоре ситуация совершенно иная: секуляристы менее активны и менее сплоченны, чем в Израиле, поэтому сторонники «откровения» нападают не столько на них, сколько на прогрессивный религиозный сектор (который в Израиле мал и еще не прижился). Соответственно, еврейская теология развивается только в диаспоре, особенно в Америке. В настоящее время она существует, главным образом, в прогрессивном иудаизме.

Еще одна причина богословского упадка – влияние Шоа. Многие авторы заново поставили старый вопрос, сложнейшую проблему классической теологии: как совместить благость и всемогущество Творца с наличием в мире столь ужасного зла?[76] Между тем масштабы зла мешают даже думать о нем. Как заметил Артур Коген, «лагеря смерти – это реальность, которая по самой своей природе стирает мысль и человеческую программу мышления».[77]

Неверно думать, что люди, пережившие Холокост, разуверились в Боге. Напротив, как показывают исследования, многие евреи как были верующими, так и остались. Более того, у некоторых вера даже укрепилась. Не столь уж мало и таких, кто уверовал в Бога именно в концлагере.[78] И все-таки, ни выжившие, ни теологи не смогли решить загадку: «Как всеблагой и всемогущий Бог допустил Холокост?» Этот вопрос не дает покоя еврейским мыслителям. Правда, отмечают, что ничего уникального в нацистском Холокосте нет: абсолютно любой случай страдания ставит все те же вопросы. Данной проблеме посвящена библейская Книга Иова. И все же, то ли вследствие своих масштабов, то ли по какой-то иной причине, Холокост положил конец очень яркому периоду еврейской богословской мысли, начавшемуся в Германии на заре XIX века. Впрочем, некоторые теологи действительно обратились к проблематике Холокоста, но число их невелико, а выкладки осторожны, неуверенны, лишены дерзновения, да и вообще не выходят на уровень еврейской богословской классики прошлого.