Колокола весны - Анатолий Никифорович Санжаровский

системы…[159] Инвалид… Война тело изурочила. А система — и душу и все извилины мёртво спрямила на свой ранжир. Нет Человека… А то, что от него осталось… Хочешь ноги вытирай, хочешь — засылай строить светленькое будущее где угодно, в любой точке мира хоть для отдельно взятого папуасика. Только голодно крикнет «Щас!», штаны на верёвочке поддёрнет и побежит строить.

— Ойко! Что за чушь вы катите? Да вы переспали на солнце! Перегрелись!

— Он у нас ве-ли-ко-му-у-у-у-у-че-ник… Развяжи кто ему крылья — из него выскочил бы новый Ломоносов! Да кто развяжет? Система? Она мастерица лишь завязы-вать… Кто лучше него знает, где ему жмёт? Кто лучше него знает его узелки? И никто, ни-кто их за него не развяжет… Не сможет… А если б я лично мог… стал бы развязывать?.. Не знаю… Надо же! Заставил-таки этот пирожок ни с чем искупаться меня сегодня!

С низкого берега Гордей картинно пощупал ногой воду, поморщился и — не в охотку, да нужда! — бросился к бутылке с потухлыми в лиловых сумерках пятью звёздочками.

Несколько мгновений Раиса в оцепенении следила, как крепкорукий Гордей, с ленивой весёлостью напевая вполголоса:

— Ехал чижик в лодочке

В капитанском чине,

Не выпить ли водочки

По этой причине, -

метровыми сажёнками ломил к тем невидимым, призрачным звёздочкам.

А потом будто очнулась, стремительно пошла прочь.

К селу.

В Синих Двориках уже зажигали чистые, воскресные огни.

Послесловие

Вконец рассорился я со своей судьбой.

И что? Не бросила меня, идёт со мной.

В.Сысоев

Все положительные сдвиги

До нас доходят в виде фиги.

В.Овсянников

О нет, не может клоун суетливый

С лиловой нарисованной улыбкой

Быть грозным укротителем медведя!

И выключил я глупый телевизор,

Где снова угрожал Москве Обама.

Юрий Поляков

Через толщу лет случай снова привёл меня к моему герою.

Вечерело.

Где-то вдалеке слышался «гром — нескромный соавтор молнии».

Как жестоко уходит время…

Жизнь заметно помяла, sosтарила Валерия Павловича.

— Как вы тут с Гордеем?

— А… Сплюшка Гордей проспал себя на диване. А я в бестолковой вечной суетне рассыпал себя по России. Два Обломовых. Два пустоцвета…

Как я понял, он с отчаянно-ожесточённой настойчивостью продолжал лепить свои рекорды к датам.

Ему не хотелось сейчас распевать о новостях и он молча подал мне местную газету, подолбил ногтем по отчёркнутому куску текста. Тут всё расписано. Читай!

«На сегодняшний день главный рекорд «деда-амфибии» в том, что он… умеет ходить по воде. Его фирменный трюк такой: погрузившись в воду по грудь и совершая под водой движения ногами, он идёт по воде, держа в руках какой-нибудь плакат сообразно очередной памятной дате.

— Я человек-поплавок, — шутит он. — В воде не тону.

А начинал «человек-амфибия» с «цветочков». К юбилею Победы Валерий Павлович простоял в воде как пустая бутылка 1418 секунд (по количеству дней, в течение которых шла Великая Отечественная война). В честь 55-летия Победы за три часа 40 раз влез на трёхметровый шест, прошёл по воде в воронежском Дворце подводного спорта 10 километров и, непрерывно шагая15 часов по стадиону

своего села, нашагал около 80 километров.

Дальше были новые рекорды к новым датам В честь 60-летия Победы в Сталинградской битве Валерий Павлович прокатил автопокрышку диаметром около метра по территории района на расстояние в 201 километр. А в честь годовщины Курской битвы прошёл по нижнедевицкому пруду 1418 метров с любимым транспарантом в руках «В лабиринтах мечты».

Свой новый удивительный рекорд неутомимый пенсионер установил в честь 65-летия Победы над Германией. Во славу русского оружия он в полковничьей форме довоенного образца и с детским пистолетиком наперевес с 23 июня по 16 августа прошёл те же 1418 километров по детскому лабиринту, построенному во дворе местной школы. Для интересующихся сообщим, что расстояние от входа в лабиринт до выхода 20 метров. В день дед на глазах изумлённых школьников и учителей наворачивал по лабиринту по 27–29 километров, то есть больше 1300 ходок туда-обратно…»

— Ну, не наскучило мотаться с детским пистолетиком?

— Надоело… Всё остонадоело…

— Так брось.

— Понимаю, пора б бросить эту безнадёгу. А не могу. Дело всей жизни как кинешь? Всю ж жизнь горел желанием влететь в Книгу рекордов Гиннесса. Всё княжит-воеводит во мне такая Мечта… Я завалил их бумагами со своими рекордами. Они и не знают, что со мной делать. Говорят, у них ещё нет номинаций, под которые можно было бы подпихнуть мои «подвиги». Думают над своими номинациями… Целую вечность уже думают…

Старается шурик из последних сил… Впору хоть заноси его в эту Книгу рекордов лишь за те гигантские старания, которые он в надрыве прилагает, чтобы всё-таки хоть бочком вжаться в неё. Наверное, по напористости здесь ему равных в мире нет. Две ж трети жизни с настырностью самоубийцы рваться в Книгу… Везде пишет, везде доказывает. Какие трюки ни выделывай — не видят, не ценят, не заносят.

— И ты на что-то ещё надеешься?

— А как же без надеи? Надежда крякает[160] последней…

— Ты почётный гражданин Синих Двориков. Тебе этого мало?

— Маловатко. Надо под конец дней всё ж вскочить в Книжищу. Хочу, чтоб весь мир меня узнал. Как только засвечусь у товарисча Гиннесса, тут же брошу запузыривать свои рекордюги. Я в том почтенном возрасте, когда уже твёрдо отличаешь большой палец от мизинца. Знаю, чего хочу.

— А как дела на личном фронте?

— В косяк… Без перемен…

— Всё отважно мечтаешь о четвёртой свадьбе в Версале?

— Я не Андрейчик,[161] — горько улыбается. — Меня на Версаль не купишь. Я ещё попрыгаю на своей свадебке на Луне или на худой конец на Солнце. Выберу местечко почудней… Пока не определился…

— Чего тянешь? Поскорей определяйся.

— Хо! А куда спешить? На-а-айду свою половинушку… На всякий горшок обязательно сыщется своя крышка… Мужчина ж, как коньяк. Чем старше, тем вкуснее! Какие мои годы? Семьдесят — разве это годы? Вон сомалиец Ахмед Мухамед Доре в сто тринадцать подженился в шестой раз на целинке. Моложе на 95 лет! Во тётка!.. Так у того Ахмедки от пяти «вторых половинок» восемнадцать спиногрызиков. Мне хотя б одного… Да что мне Ахмед? Я и Кимуру,[162] и саму бабку Танзилиху[163] ещё обставлю!

— Мда… Всё без перемен. Сколько ж ты разбежался княжить?

— Вон Адам,