Четвёртый ингредиент - Михаил Брук

       Случилось так, что именно в России начала двадцатого столетия БЕДНОСТЬ прочно обосновалась в крестьянской общине. «Состояние умов» в деревнях не позволяла человеку оторваться от сельского мира, коллектива, свято хранившего круговую поруку, земельный передел, идеи сомнительного равенства в нищете.

       Народники и марксисты видели в них ростки будущего общества. Империя - упрямого, несговорчивого противника, жившего по своим законам. Врага, ослабляющего государство изнутри.

      «Буревестники революции» переоценили способности «союзников», не желавших, да и просто не способных двигаться вперед, к «Светлому Будущему». Людей, обремененных ЗЕМЛЕЙ, свято чтивших первобытное РАВЕНСТВО. Придя к власти, фанатичные правители во имя торжества безумных идей объявили вендетту землепашцу и восторжествовали в миру, переставшим быть крестьянским. Но об этом чуть позже...

       Первые же попытки разрушить сельскую «коммунистическую ячейку»  предпринял Петр Аркадьевич Столыпин. Справедливо рассудив, что три четверти российских поданных, лишившись крепостной опеки, остались рабами. Рабами сельского схода, рабами своеобразно понятой социальной справедливости. Людьми, трудившимися на земельных наделах, сохранять, улучшать, беспокоиться о которых не имело смысла, раз они перейдут к соседу. Забота о дне  сегодняшнем, отсутствие цели и есть признаки РАБСТВА. 

    Потому-то аграрная реформа и началась с призыва «УНИЧТОЖИТЬ ОБЩИНУ». Какие бы резоны не приводились в оправдание, на практике сие означало: «ОТОБРАТЬ И РАЗДЕЛИТЬ» земли. Поставить ЛИЧНУЮ ВЫГОДУ над ОБЩИМИ ИНТЕРЕСАМИ. Интересами, ставшими мировоззрением. Интересами, укоренявшимися тысячелетиями.    

      Ум, честь и совесть нового курса, помимо Петра Аркадиевича представляли: датчанин А.А.Кофорд, не знавший русского языка, и юрист А.В. Кривошеин, понимавший в сельском хозяйстве не более чем его коллега в славянской письменности.      

      Воли хватало с избытком. Но результаты оказались плачевными. Общины не поддались. В северных губерниях на посулы не клюнул никто. В самых обнищавших центральных волостях всего пять процентов.

      Тогда решили поступить иначе. Вырвать крестьянина из объятий древних традиций, пообещав ему новые наделы на востоке страны…  

      В 1906 году власти, которым не давал покоя опыт Североамериканских Штатов Америки, додумались предложить беднякам пустующие земли Туркестана и Сибири. Безумие проекта состояло в том, что эти территории были практически не исследованы. Об их почвах знали понаслышке.

      «Желавших отправиться за тысячи километров набралось немного,- писали Петербургские ведомости. – Но 275 200 душ мужского пола, хоть и малая толика российских селян, но собравшись вместе, они обрели мощь библейского Потопа,  обрушившегося на азиатские владения империи. Шли не за золотом или алмазами. Шли за землей. Многие из них гибли в пути. Но и те, кому посчастливилось добраться до «краев обетованных» часто оказывались у разбитого корыта.

       Черная, маслянистая земля, так напоминавшая европейские черноземы, на следующий же год покрывалась белой солевой коркой, разрушавшей стены глинобитных домов и лишавшей поля плодородия».

       Людей направляли в далекие края, полагаясь лишь на устаревшие карты и случайные описания. Государственные службы, как часто случается, оказались неповоротливыми. Они не поспевали за спросом, а потому положились на русское «АВОСЬ». И крестьяне стали занимать первые приглянувшиеся участки.

       Засухи, соли, межевые споры – вот малая толика проблем, терзавших жертв «почвенной лихорадки». Отчаявшись решить их,  «Переселенческое управление» отправило делегацию в «Вольное экономическое общество»,  где работала «Почвенная комиссия» во главе с Павлом Владимировичем Отоцким.

     Первая встреча длилась не долго. Из сбивчивых объяснений он понял: ситуация в восточных районах страны накаляется с каждой неудачей. Еще один неурожайный год и трагедии не миновать, а потому тут же набросал записку:

       «Дорогой, Константин Дмитриевич! Есть возможность и средства для работы в Зауральских и Алтайских степях. Если нет других более срочных дел, то место начальника всех будущих экспедиций за Вами».

        Затем, взяв конверт, надписал: «К. Д. Глинке. Срочно. Передать в собственные руки». Отоцкий не сомневался, молодой энергичный профессор из уже знакомого нам Ново-Александрийского института не упустит такой возможности.

      Глинка находился проездом в Петербурге, и разыскать его не представляло труда. Поэтому Павел Владимирович ничуть не удивился, когда через час в его кабинет  влетел запыхавшийся претендент. «Я согласен»,- только и смог произнести он.

       Вряд ли кто-нибудь из них представлял, сколько сил потребуют поиски пригодных для освоения почв, как далеко от намеченных пределов проникнут снаряженные ими экспедиции. Ни тот ни другой даже не предполагали, что, в конце концов, запутавшееся в своих же планах «Переселенческой управление» выдаст на исследования небывалые для тех лет суммы.

       «Только ищите, только найдите земли для всей этой голодной, ревущей орды, - взывали к ним обезумевшие от страха чиновники, - не допустите новых бунтов!»

       «Почвенная комиссия» в те годы напоминала штаб действующей армии. В разные концы России рассылались приказы, разъяснения, карты, обратно шли срочные донесения, «трофеи». 

        «Для нас они стали дороже вражеских знамен и ключей от города, - вспоминал Отоцкий. – С какими только чудесами природы не пришлось столкнуться в Сибири! Кабинеты  «Вольного экономического общества» ломились от образцов самых необычных почв. Попадались здесь и светлые словно, подзолы, земли Якутии. Но их белесый  горизонт слагал не кварцевый песок, а соли натрия. Встречались сибирские черноземы. Но, рядом со своими европейскими собратьями, они смотрелись так же, как маленькие сибирские лошадки со скакунами донских и днепровских степей».

      «Все местные причуды порождены климатом Сибири, - полагал Глинка. – Резкие перепады от тепла к холоду, большая сухость приводит здесь к самым неожиданным комбинациям почв. Возьмите якутскую «лесостепь», не заметно переходящую в настоящую лесотундру. Сильные холода, вечная мерзлота становятся на востоке Сибири не только непреодолимой преградой для лесов, но и изменяют почвы».

       Впрочем, только ли почвы? Горные породы и минералы, долгое время считавшиеся инертными к действию климата, и те, как выяснилось, испытывают на себе его влияние. В тундре, например, полно каменных глыб, едва затронутых разрушением. А у отрогов гор, на юге Сибири, мощные пласты лесса, глины и песка. Почему?

       «Результат деятельности ветра, водных потоков, кислорода и углекислого газа воздуха», - объясняли геологи.

        «Но, ведь «жернова» природы есть и на Крайнем Севере, - возражал Глинка, - а песков и глин здесь значительно меньше. Выходит работа ветра, воды, растений и микробов напрямую зависит от солнечного тепла. Чем его больше, тем мельче истираются породы, быстрее идут химические реакции. Иными словами, действует все тот же ЗАКОН ЗОНАЛЬНОСТИ, открытый Докучаевым».

         Более семи лет, с 1906 по 1914 годы, руководил Константин Дмитриевич «армиями» изыскателей. Сотни отрядов удалось снарядить в знойные равнины Туркестана, отправить на юг Сибири и Дальний Восток. К 1909 году уже готова опись пустующих земель Средней Азии, через восемь месяцев – перечень почв Дальнего Востока. Бум шел на спад. Страсти улеглись, беда миновала. Тысячи крестьянских семей удалось расселить в необжитой «вселенной», именуемой Российской империей.

      И наступила тишина. Затишье… перед бурей…

СТАТСКИЙ СОВЕТНИК.

 «Старик». «Серый кардинал». «Диалектическое и социалистическое».  «Марксисты» от земледелия. Сталинские миллиарды. Две буханки в одни руки.  Травополье и древние греки. Динамика жизни. В ожидании чуда.  «Фатальная неизбежность».

        Просторные, светлые здания близ Петровского парка на окраине Москвы в 1918-19 годах больше походили на райские экзотические островки, раскинувшиеся в бурном море исторических перемен. Здесь никогда не гасло электрическое освещение. А с наступлением холодов из труб валил густой дым. Мировая война, революции, казалось, обошли стороной Сельскохозяйственную академию. Сюда, как в былые времена, даже ходил трамвай. А в одном из корпусов, в огромном кабинете заседал настоящий статский советник, Василий Робертович Вильямс. Правда, теперь его величали профессором, академиком, реже государственным советником, но перемены титула не изменили барских привычек. А мелькнувшая у парадного подъезда новая с меховым воротником шинель и вовсе наводила благоговейный трепет на сотрудников.