Белокурые бестии - Маруся Климова

Через некоторое время жена стала звонить ему и требовать денег — и он никогда ей не отказывал, давал — ведь у них же дети… Правда, в газете, куда ему удалось устроиться работать, деньги ему платили очень редко — к нему там относились снисходительно и смотрели на него свысока…

Саша признался Марусе, что и теперь, как тогда в армии, любил слушать радио, особенно по ночам, когда далекие голоса, английские, французские, итальянские вещают о чем-то непонятном, неведомом, и он кажется себе маленькой, потерянной, крошечной песчинкой в этой бесконечной далекой вселенной… И еще, с тех пор он не мог спокойно видеть бомжей, однажды летом он шел мимо Екатерининского садика и там в кустах вдруг заметил, что кто-то шевелится, он присмотрелся — двое бомжей разложили на траве газетку и аккуратно поставили на ней угощение: бутылочку стеклоочистителя, два плавленых сырка и четвертинку хлеба. Саша чуть не заплакал от жалости и умиления, он так живо вообразил себя на их месте, что ему стало не по себе. И он проникся еще большей признательностью к другу, совершенно бескорыстно приютившему его.

На пресс-конференции в Эрмитаже, с которой вчера возвращался домой Саша, Маруся была тоже, правда на крышу она не пошла, так как ей надо было пораньше вернуться домой. Традиционный для такого рода мероприятий фуршет на сей раз проходил в просторном директорском кабинете, где были заранее раставлены столики с бутылками с водой, белой и зеленой, с соками, шампанским, и белым вином «Монастырская изба». Пожилая перекошенная журналистка с косматыми седыми волосами и красными рачьими глазками за толстыми стеклами очков задала свой традиционный вопрос: «А сколько будет стоить вход на выставку?» «Недорого, всего двадцать рублей.» «Ну и ну, двадцать рублей, как в баню. Так что же — в бане чистота, а здесь красота!» Она радостно заулыбалась, и в очередной раз протянула сморщенную ручку, изуродованную артритом, к бутылочке с ярко-зеленой водой «Тархун». Эту журналистку Маруся встречала практически везде, на всех выставках, артистических тусовках, премьерах спектаклей и фильмов и даже на показах мод. Она ходила сгорбленная, в одной ее руке всегда была старая потрепанная кошелка, и она всегда первой набрасывалась на предложенное в качестве фуршета угощение. Эта пожилая журналистка всегда носила с собой полиэтиленовый пакетик, деловито доставала его из кошелки и складывала туда съестное, если же с ней рядом оказывался кто-нибудь из коллег, она, не поднимая глаз, поясняла: «Мне еще сегодня ехать на Лесной проспект, там будет пресс-конференция. Вы туда собираетесь?» — и, не дожидаясь ответа, тихо отходила в сторону, продолжая жевать зажатое в иссохшей руке печенье.

Другая журналистка, работавшая на петербургском радио, Кармелита, с апоплексически красным лицом и ярко раскрашенным красной помадой огромным ртом и огромными вытаращенными глазами под иссиня-черными бровями при первой же встрече сообщила Марусе, что она близко знакома с консулом и атташе по культуре Франции, так что если что, то Маруся всегда может к ней обратиться. Маруся слушала ее очень рассеянно, все это ее не очень интересовало. Однако на одном из приемов она действительно подошла к консулу и демонстративно, чтобы Маруся видела, с размаху хлопнула его по плечу и громко произнесла: «Ну че, как дела? Ах, блядь, еб твою мать, как тут все на хуй, культурно! Выставка-то ничего! А где этот хуй?» — видимо, она имела в виду атташе по культуре Франции. Маруся с изумлением выслушала эту ее тираду, консул же воспринял все очень спокойно, с истинно французской галантностью, добродушно кивая в такт каждому ее слову, может быть потому, что он приехал в Россию совсем недавно и не очень хорошо говорил по-русски. Потом Кармелита стала рассказывать Марусе, что она уезжает в Германию, так как вышла замуж за немца, и вообще, в эту страну больше на хуй не вернется. Но вчера на пресс-конференции, ровно через месяц после того приема, она появилась снова, в ярко красном пидажке и желтой шелковой блузке, и сказала, что пока что будет ездить туда-сюда, и еще подумает, переезжать ли ей навсегда в эту хуеву Германию…

Костя не знал, как осознает себя Маруся, но он сам от своего «я» уже давно избавился, ведь в Древнем Египте, например, и в Китае, да и в Европе в Средние Века этого «я», индивидуума, в нынешнем понимании не существовало вовсе. Так что Костя уже осуществил сдвиг лет этак на семьсот-восемьсот по меньшей мере, и то, что Маруся перед собой видела в данный момент, был не совсем он, а только его оболочка, не менее иллюзорная, чем тот факт, что он лежит на диване в своей комнате, а не находится на капитанском мостике в открытом море под звездным небом.

На эту тему, кстати, у Хайдеггера, есть замечательная цитата…

Костя вскочил с дивана, подбежал к книжной полке и, выхватив из длинного ряда книг немецкое издание «Sein und Zeit» в золоченом кожаном переплете, подарок Кати, стал лихорадочно его перелистывать в поисках нужной цитаты, но, так и не обнаружив того, что искал, с яростью изо всех сил швырнул книгу об пол.

Маруся вздрогнула — резкий, как выстрел, хлопок упавшей книги вывел ее из полугипнотического забытья, в которое ее часто повергали длинные костины рассуждения. Это ее сомнамбулическое состояние тоже часто выводило из себя Костю, так как иногда ему вдруг начинало казаться, что она его совсем не слушает, а просто спит, а иногда ему, вроде бы, было совсем все равно, слушает его кто-нибудь или нет, так как при разговоре он никогда не обращался непосредственно к собеседнику, а сидел, напряженно уставившись в одну точку, и Марусе даже казалось, что он с таким же успехом мог бы говорить не с ней, а со стеной.

Ее вообще пугали резкие перепады костиного настроения, так же, как и образ бушующего моря, к которому он постоянно возвращался в своих речах. Всякий раз после своего очередного попадания в дурдом, Костя подробно описывал ей свои мании и видения, которые его посещали в ненормальном состоянии, и Маруся прекрасно помнила, как в Париже Костя тоже воображал себя капитаном, и к чему это привело. Но самый большой испуг Маруся пережила много лет назад, в тот год, когда Костя впервые угодил в дурдом.

Маруся возвращалась домой поздно вечером из детской поликлиники, куда по настоянию Кости накануне устроилась работать уборщицей, предварительно тоже предав торжественному сожжению свой диплом. По мнению Кости, ей просто необходимо было так поступить, потому что именно такому испытанию подвергали себя арабские принцы, отправляясь на улицу в нищенском одеянии просить милостыню прежде, чем их посвящали в суфиев, ибо только так они могли постичь бренную сущность мира, мирской славы и знатности. А Маруся была дочерью номенклатурного начальника, дипломата, что, по нынешним меркам, примерно соответствовало арабским шейхам…

Маруся открыла входную дверь и только успела включить свет, как из глубины коридора на нее набросился Костя, обхватил ее за шею и стал душить, вся левая половина его лица вздулась, опухла и представляла из себя один сплошной синяк, она с трудом высвободилась, оттолкнула его и стремительно понеслась вниз по лестнице, выскочила на улицу в одних джинсах и шерстяной кофте, без пальто и шапки, хотя была уже поздняя осень, шел мокрый снег и было довольно холодно… Маруся села на первый подошедший трамвай, благо они еще ходили, и поехала на нем до кольца, потом обратно, до другого кольца, и так ездила туда-сюда до поздней ночи, в трамвае было хотя бы тепло, она все пыталась прийти в себя после неожиданного костиного нападения. Вскоре Костю забрали санитары…

Позднее Костя объяснил Марусе, что он вовсе не собирался ее душить, а просто незадолго до ее прихода его вдруг осенило, что пророчество Ницше о Белокурой Бестии, на самом деле, относится вовсе не к мужчине, а к женщине, что в целом соответствует и грамматической форме этого выражения: Белокурая Бестия — это ведь она , а не он , и почти сразу же ему пришло в голову, что Белокурая Бестия это и есть Маруся, более того, в ней воплотились Вечная Женственность, Маргарита из «Фауста» Гете, Незнакомка Блока, Жанна д Арк, а заодно еще и статуя Свободы, и Родина-мать с Пискаревского кладбища, точнее, вся их гранитная мощь, так как одновременно она была еще и Смерть с длинной стальной косой, которой теперь будет косить налево и направо всех костиных врагов, расчищая ему, последнему Мессии и Спасителю Мира, путь к окончательной победе над миром. А так как это именно он подготовил ее Приход, то пока его миссию можно было считать оконченной, и он мог спокойно сидеть дома и отдыхать, дожидаясь, пока она не позвонит ему по телефону, чтобы доложить о проделанной работе и пригласить принять последний торжественный Парад Победы, во время которого прекрасные обнаженные по пояс девушки, сподвижницы Маруси, современные амазонки, будут стройными рядами подходить к Косте и бросать к его ногам знамена поверженного противника.