Охваченные членством - Борис Алмазов

— Почему? Замечательная шапка. Модная и красивая!

— Я не могу! Такой овин на голове носит Евтушенко.

Он ломался с полчаса, наконец его осенило:

— Я подарю ее моему Мише! Это — зять. Ему нужен подарок. А шапка не испортится же, не испортится за два дня? Ведь правда? Ей ведь лучше на голове, чем в чемодане? Правда же? Да! Решено! Я подарю ее ему, Мише! — И он все никак не мог оторваться от зеркала. Все охорашивался, все постукивал шапку ладошками, придавая ей легкий, одному ому только видимый шарм.

Но все же, когда мы возвращались в гостиницу, он ныл:

— Вы втравили меня в эту глупую затею! Я теперь как пугало! Надо мной все будут смеяться! Не могу же я, как Евтушенко, таскать на голове овин. Он ходит вот в такой же канадской дребедени: черте что, п не шапка!

Но в гостинице пышная ухоженная дебелая дама-портье с огромной хризантемой на плече, в последнем приступе красоты и косметической молодости, глядя на Субботина, потрясенно всплеснула ручками:

— Ах! То найпрекрасне! То луке! Як то красно!

Настоящая русская шапка! Як то красно!

— Да! — торопливо хватая ключи и заливаясь румянцем, пробормотал поэт. — Да! Сибирь, знаете ли... Дальний Восток!

В лифте он хмыкал и прихохатывал:

— Не мог же я огорчить ее! Не мог же я сказать: «Мадам, эту русскую шапку мы купили тут за углом!»

А им, иностранцам, все равно! Ах, ну — пугало! Форменное пугало! — И он с удовольствием смотрелся в зеркало лифта. — Вылитый Евтушенко. Овин! Натурально овин! Кошмар, а не шапка!

Через год я увидел его в Москве с русской шапкой на голове. Он гордо нес ее как символ своей родины — Сибири!

А как же зять Миша?

«Ему не везло в тот вечер...»

Этот ковбойский анекдот рассказывается так:

«Ковбой Гарри пришел в салун, кинул на стойку доллар, получил рюмку виски, но шальная пуля ее разбила.

Кинул на стойку второй — последний доллар.

Рюмка виски... Шальная пуля...

С тяжелым вздохом Гарри поправил шляпу, вышел из салуна.

Свистом подозвал своего верного мустанга. Вставил ногу...»

Тут рассказчик делает вид, что забыл слово.

И слушатели подсказывают:

«В стремя!»

«В задницу! — кричит счастливый рассказчик. — Ему не везло в тот вечер...»

Профессор Ленинградского института театра, музыки и кинематографии, любимый студентами, красивый, интеллигентный, острослов, веселый и язвительный человек, Евгений Колмановский любил слушать мои песни под гитару. В Доме творчества

Писателей в Пицунде, где я единственный раз в жизни отдыхал со своим шестилетним сынишкой по писательской путевке, он частенько приставал ко мне:

— Хватит трепаться! Айда романсы петь!

— Петь так петь! — Я брал гитару и пел.

Естественно, «на голос» шли писатели.

Колмановский ревновал.

— Завтра, — говорил он, — уйдем куда-нибудь подальше. Только своей компанией. А то опять эта сволочь писательская набежит. На романсах не даст сосредоточиться! Ребенок, я точно говорю? Ты со мной согласен, начинающий бандит? — спрашивал он моего сынишку.

— Айда купаться! — отвечал Богдан.

— Вот. Ребенок со мной согласен. А купаться много вредно. И темно уже.

— А Тарас купается.

— Умные дети уже давно молока напились и на горшках сидят, а ты тут с отцом шляешься! Прекрати ныть!

В тот вечер он вдруг сам приволок гитару, заговорщицки перешептался с десятком отдыхающих, которых чем-то выделял из остальной писательской массы.

— Вечер обещает быть роскошным. Жена отыскала большую заброшенную беседку, будешь там как кабальеро. И вокруг ни души! Ни одной писательской рожи. Я точно говорю, ребенок? А? Юный гангстер!

— Айда лучше купаться!

— Прекрати! А то немедленно отправишься на горшок и спать!

— А Тарас купается!

— Не бери пример с хохлов и приобщайся! Гордись отцом! Ты гордишься отцом, маленький негодяй?

— Я купаться хочу!

— Вот стервец какой! Просто до изумления стервец!

Богдан брал дядю Женю за руку и, заглядывая ему в глаза, говорил:

— Купаться?

— В беседку!

— А купаться?

— Там будет видно... Удивительно упрямый стервец. Неужели и я был точь-в-точь такой же? Как-то со временем позабылось!

В беседку пробирались через густые колючие кусты по каменистой тропинке. Дамы повизгивали, мужчины прихохатывали. Звенели бутылки и стаканы в авоськах. Колмановский, в белых туфлях и белых брюках, мерцал в сумерках, как путеводная звезда.

— Богдан! Вперед, за мной! Мы с тобой как первопроходцы. Хотя вообще-то ты — первопроходимец. Шельмец этакий!

Деревянная заброшенная беседка была вся увита какими-то абхазскими лианами. Расстелили газеты на осклизлых зеленых старых скамейках. Но не успел я спеть романс, как он вдруг наклонился к моему уху и прошептал:

— Маэстро, тебя ничто не беспокоит?

— Нет.

— Посторонний запах...

— Нет.

— Богдан, тебе нравится здесь?

— Фигвам, — одобрил беседку мой сын. — Тута можно жить кабутто индейцы.

— Ты сильно заблуждаешься, любезный друг. Здесь не то что жить нельзя, здесь и минуту пребывать вредно. Даже опасно. Особенно для такого проходимца, как ты. Отец, ты не следишь за отпрыском.

Ты вообще куда приехал? К морю или по каким-то помойкам шляться? Уходим! Немедленно уходим к морю.

— Купаться?

— Надеюсь, что нет. А здесь ужасно! Сыро и душно, и темно! И ничего не видно. Ты согласен, негодяй?

— Тута хорошо. Тута фигвам!

— Фиг с ним, дорогой маэстро! И быстро уходим к морю!

Вся компания покорно тронулась в обратную дорогу. Богдан заскакал по камням впереди, а Колмановский приотстал. Когда я оглядывался, то видел, как он что-то старательно вкручивает в землю правым ботинком.

— Представляешь, какой кошмар, — сказал он шепотом, нагоняя меня. — Тут кругом нагажено! И я ступил! Ногой! Запах ужасный! Что делать? Допустим, ступню я оттер, но под каблуком... Немедленно пробежка по пляжу! По песку! Бегом! За мной, маленький пират! Такое невезение! Что за невезучий вечер!

На совершенно пустом пляже под тентом сидел украинский писатель Плачинда с внуком Тарасом, туго запеленутым в полотенце и одеяло. На языке Тараса Григорьевича Шевченко «письменник» костерил внука, которого едва смог вытащить из воды. Тарас стучал зубами и не спорил, восторженно глядя на темное ночное море и набегающие волны, готовый чуть согреться и побежать в воду опять.

Пока расстилали на пустых топчанах газеты, расставляли закуску, бутылки и женщины удивлялись, что это вдруг Колмановскому не понравилось в беседке, он с изяществом солиста балета Мариинки, вкручивая ступнями запятые, пошел к линии прибоя. Там, особым образом изогнувшись, чтобы не зачерпнуть морской воды, продолжил свой танец на мокром песке. Время от времени он останавливался и внимательно рассматривал подошву правой туфли, но было уже темно и ничего не видно. В какой-то момент этого занятия раздался истошный крик Тараса:

— Дядько, тикайтэ — бы хвыля накрые!

Колмановский совершил невероятный прыжок и

только благодаря ему избегнул огромного вала, накатившего на пляж.

— Не пора ли нам выпить и спеть? — возгласил он в полном счастье от того, что его план удался. Подмигивая мне, он продемонстрировал стерильно чистую, правда мокрую, подошву.

— Друзья! — сказал он, поднимая стакан. — Как прекрасно это море... и все такое...

— Дядя Женя,— перебил его Богдан. — У вас все штаны на заду лопнули!

— Как? Ты лжешь, маленький проходимец, — судорожно ощупывая себя, прошептал растерянный профессор.

— Не-а! — сказало безжалостное дитя. — Это когда вы у моря прыгнули. Надо было сразу купаться идти.

Не везло профессору в тот вечер.

Волшебная сила искусства

Утром на очень представительной Всероссийской конференции в Духовной академии Санкт-Петербургской епархии я выступал с докладом «Глобализация сознания у детей». Мне аплодировали, задавали вопросы. Седовласые батюшки согласно кивали, поддерживая мою тревогу за будущее России, и председательствующий на сем высоком собрании мой крестник игумен Александр гордился мною, увлажняясь взором.

А в перерыве ко мне подошел молодой священник и, заливаясь краской смущения, робко спросил, не я ли, мол, тот самый, который детский писатель. И когда удостоверился, что это я и есть, стал горячо пожимать мне руки, говоря:

— Боже мой, боже мой! Как я рад встрече с вами! Боже мой, ведь, строго говоря, благодаря вашим книгам я стал священником.

А вечером я пошел на юбилей знаменитого доктора -— сексолога и психолога Льва Щеглова, с которым дружу.

В огромном ресторане произносились речи и юбиляру вручались подарки. Среди даров особенно выделялся подарок устроителя выставки «Российский фермер» Михаила Злыдникова. Он явился с барышней в эстрадно-русском костюме и кокошнике, и собравшиеся предполагали, что она начнет петь развеселые частушки. Собственно, с них и началось, но закончилось стриптизом! Отчаянная стриптизерша скинула «как бы сарафан» и бодро заболтала бюстом чрезвычайного размера и устройства перед носом ошалевшего от неожиданности доктора-сексопатолога. Все было совершено в бешеном темпе, народ и ахнуть не успел, как мимолетное стриптизное видение ускакало из зала на бесконечных и безупречных ногах, сверкая ягодицами, как ускользающая в чащу леса лань.