Потанцуй со мной - Анна П. Белинская

Свожу колени вместе и поправляю складки на юбке, когда вижу, как Романов прощается с собеседником и направляется к водительской двери.

Ой-ой-ой! От предвкушения щекочет под ребрами, и я воспламеняюсь точно жидкость для розжига. Знаю, что за эту смелую выходку мне достанется, но я так этого жду, как не ждала повышенной стипендии, которую так и не разу не получила.

Романов садится за руль и сдвигает кресло назад до упора. Откидывает голову на подголовник и смотрит вперед в лобовое.

— Накажешь меня? — наматываю локон на палец и забрасываю ногу на ногу, оголяя бедро, — папочка!

— Убью, — выплевывает Романов.

— Только нежно, — хохотнув мурлычу я.

Костя поворачивает ко мне голову и долго рассматривает мое лицо, будто видит впервые. В нем больше нет налета веселья, игривости и гнева. В нем что-то другое: волнующее и заставляющее мое сердце трепыхаться. Я тоже больше не улыбаюсь. Хочу его обнять, очень крепко стиснуть и прижаться к груди, хочу чувствовать его руки, умеющие дарить ласки и безопасность, хочу его губы, наглые, грубые, алчные.

Не задумываюсь, когда перекидываю ногу через разделяющую нас консоль и оказываюсь у него на коленях. Я сама впиваюсь в его губы словно вампир и пью поцелуи. Моя юбка откровенно задралась до пупка, потому что его руки уже вовсю хозяйничают на моих ягодицах: сминают, сжимают, поглаживают.

Его глухие стоны взрывают во мне желание, перерастающее в безусловную потребность близости, и я хватаюсь за ремень его джинсов. Кусаю за подбородок и хнычу, костеря эту дурацкую застежку.

— Юль, Юль, успокойся, — Костя убирает мои руки с ремня и прижимается своим лбом к моему. Дышит рвано, надсадно, прерывисто. — Мы на парковке.

— Мне плевать, — тянусь снова к губам. — Я хочу.

Громко выдыхает мне в губы, обжигая дыханием.

— Что ж ты творишь? — каждое слово порхает по моим губам, а я ловлю их касание. — Ты — моя расплата за грехи.

— Тогда тебе очень повезло, — улыбаюсь.

Ощущаю уверенное прикосновение к затылку, и моя щека вжимается в потрясывающуюся от смеха мужскую горячую грудь. Я точно кисель растекаюсь в объятиях любимого мужчины и мне так хорошо, что хочется плакать.

— А я экзамен на пятерку сдала, — по-детски бубню, пуская слюни в его белоснежную рубашку. Хочу хвастаться, хочу, чтобы он мной гордился.

— Тогда папочке придется поощрить свою девочку, — усмехается Романов и начинает бессовестно ржать.

*Ярлунг Цангпо — самый глубокий каньон в мире, расположенный в тибетских Гималаях.

36. Константин

Выхватываю из рук Юльки ключи от квартиры. Она слишком долго копается. Изнывая нашим общим желанием, не попадает в замочную скважину. У меня горит не только в трусах, но и в груди, и если я сейчас же не раздену ее, то поощрение начнется прямо здесь, у стены ее квартиры.

Мы вваливаемся в прихожую, на ходу сбрасывая вещи на пол и раздевая друг друга. Я и так слишком долго держался в ресторане, куда повез свою отличницу обедать. Лосось поперек горла костью встал, и я жрать нормально не мог, потому что фантазии распаляли ветром бушующее пламя в грудине. Эта юбка вместе с длинными гольфами… м-м-м…

Я абсолютно уверен, что вырядилась Хулиганка так, чтобы меня спровоцировать и на нервах моих старческих поиграть. Нельзя так с мужиками великовозрастными, ох, нельзя. У меня давление подскочило, как только увидел ее на парковке университета, да и до инфаркта, чувствую, не далеко. Она играет, а я с ума схожу. От того, что зримее разница возраста сразу становится. И тогда в душе крысой мерзкой скребётся вопрос: «Зачем на себя девчонку зацикливаю? Жизнь ей зачем разрушаю? Не создан я для отношений долгосрочных и рентабельных, так на кой черт время со мной ей терять?».

Но не могу ничего с собой поделать. Желание, похоть, влечение все доводы в голове затмили, что не в силах отказаться и остановиться по собственной воле. Пусть либо сама остановит, либо дьявол в чистилище утащит.

Я даже не понимаю, как мы на диване очутились, да и времени рассматривать квартиру Суриковой некогда стало. Стаскиваю с Юльки футболку, с себя рубашку, джинсы с носками. Разворачиваю девчонку к себе спиной и за молнию юбки хватаюсь. С такой скоростью я не раздевал и не раздевался со времен пубертата, когда башку сносило от одного вида женской задницы, облаченной в обтягивающие лосины на уроке физкультуры.

Я себя не узнаю. Я люблю секс, и я далеко не нежный любовник, но то, что сейчас со мной происходит — полный звездец, размером с Вселенную. И сделала со мной всю эту гадость не опытная обольстительница, а девчонка с сиреневыми локонами и в белых гольфах.

Юлька снова тянется к носкам, но я вновь обрубаю все её потуги. Чертов старый извращенец, фетиширующий от вида ее ножек в носках.

Громко дыша, хватаюсь за край ее трусиков, но получаю ощутимый шлепок по рукам. Че за дела?

Смотрю на Сурикову, пытаясь пелену с глаз сморгнуть.

— Подожди — подожди. Романов, ты как пещерный человек, — Юлька подбирается вся и позу какую-то странную принимает, лежа на боку, одну ножку чуть вперед выставляя. — Давай, ну… поговорим? — глазами хитрыми стреляет.

Че?

Я сейчас реально не ослышался? Поговорим? Поговорим, блть?

— Я похожа на Клеопатру? — Юлька трясет копной волнистых волос и по груди ладонью совсем не изящно проводит.

Я не знаю, как мой Романов-младший постоянно держится и терпит все ее препоны, но лично моя челюсть уже давно упала ниже плинтуса. В данную секунду мне хочется одного — тупо заржать. Откуда в ее голове рождается подобное дерьмо? Как она генерирует свои вопросы и по какой схеме их решает озвучивать?

— Ты похожа на Дженнифер Псаки*, - устало усаживаюсь у нее в ногах и закрываю ладонями лицо. Полный трындец, твою мать.

— В смысле? — Сурикова подскакивает и оскорбительно выпячивает глаза.

— Такую же херню несешь, — у меня яйца кипят и в крутую скоро сварятся, а она поговорить хочет.

— Дурак ты, Романов, — обижено отодвигается и колени острые руками обнимает.

Твою мать. «А я говорил, я говорил, — подзуживает внутренний дьявол. — Связался с малолеткой, вот теперь вытирай все ее сопли и загоны расхлёбывай. Плохо тебе жилось? Так будет еще херовее».

— Юль, ну ты чего? — подползаю к обиженке и на грудь голову ее бедовую себе укладываю. В трусах спокойно, как в морге. В груди буйно, как на