Лёд - Владимир Сорокин

Макс Алешин, 20 лет, анархист.

Когда я получил систему «LЁD», то сразу решил пробировать ее в нашей коммуне. Это такой крутой выселенный дом. Его будут реставрировать и потом заселят буржуями. Там нет ничего, даже электричества. Но мы эту проблему решили – подсосались ночью к соседнему ларьку. И я влез в этот шлем, подключился. Сначала – охуенно темно и молоток этот ледяной хуярит меня в грудную кость. Чувство такое обломное, не в кайф. Потом какая-то хуйнища полезла в голову: воспоминания совсем древние. Будто я еще в Электростали, пацан маленький, выбегаю утром в наш двор, а там зима охуенная, сугробы, дети разные гуляют с мамашами. А моя мать – дворничиха. И она возле третьего подъезда ломом колет лед: хуяк! хуяк! хуяк! Приятный звук такой. А я иду по двору, как космонавт, на хуй: меня бабка одела в кучу одежи, как кочан капусты. А на ногах валенки с галошами, под ними снег хрустит, как сахар. А в руке у меня лопатка, и я подхожу к сугробу и начинаю из него лопаткой делать космический корабль – копаю, копаю, а мать все колет и колет. И вдруг я дико хочу ссать, потому что перед выходом не поссал, потому что дико хотел гулять. А идти ссать домой не хочется – подниматься на четвертый этаж, потом бабка меня распакует, поведет в сортир, дико все долго. И я копаю, копаю, а мать все колет и колет. А потом я начинаю ссать в валенки, даже не ссать, а так понемногу подпускать. И так тепло в валенках. Но потом вдруг как-то хуево. И я копаю палубу, а сам начинаю хныкать от злости. А мать колет и улыбается мне. И я вдруг начинаю рыдать. Блядь, так сильно, что ничего не вижу, в сугроб валюсь и реву, реву, реву. А мать думает, что я играю. И все колет свой ебаный лед, а я реву до изнеможения. А потом так устаю, что лежу, блядь, в этом сугробе, как в гробу. И пальцем не могу пошевелить. И тут вдруг – хуяк! И я на острове. Остров, на хуй, в море. И я стою в круге, где двадцать три тысячи людей стоят и молча за руки держатся. И я тоже держу левой рукой руку какой-то девки, а правой – старика. Пиздец, на хуй! А потом – хуяк, в сердце толчок такой, как приход, – один, другой, третий… двадцать третий! И раз – мы все в нирвану, блядь, уплываем, и свет

Владимир Кох, 38 лет, бизнесмен.

По-моему, это все очень сомнительно. Я испытал только:

1. жалость, тоску, печаль (когда я почему-то вспомнил, как мы с тремя школьниками забили камнями кошку).

2. слабость, смертельную усталость (когда я перестал рыдать).

3. эйфорию (когда я очутился в громадном круге себе подобных, затрепетал сердцем и вдруг стал исчезать и все кругом тоже, становясь светом

Оксана Терещенко, 27 лет, менеджер.

Я очень хотела попробовать систему «LЁD». Даже не потому, что много слышала про нее. Еще давно, кажется года три назад, когда японцы нашли Тунгусский метеорит, вернее, то, что от него осталось, а русские и шведские ученые открыли «эффект Тунгусского льда», я была очень заинтригована этим событием. Это открытие обещало революцию в сенсорике. И вообще, мне нравилась вся история с Тунгусским метеоритом, что это – огромная глыба льда, причем лед с особой кристаллической решеткой, которого нет в природе. Лед, упавший с неба, глыбища, которую никак не могли найти, но оказывается, кто-то ее нашел и втихаря ковырял. Куда девали этот лед? Что с ним происходило? Кто были эти люди? Так и осталось загадкой. Зато теперь, когда ученые синтезировали этот необыкновенный лед, стало еще интересней. И когда мне в нашей фирме сообщили, что я попала в двести тридцать первоиспытателей, я просто обалдела! Это был большой сюрприз для меня. Включил меня в список 230 наш коммерческий директор, даже не спросив моего согласия. Просто он видел, как я шарю в Интернете и слежу за «ТФ». И когда я по воле рока оказалась среди первоиспытателей, он сказал, что я должна попробовать приставку здесь, в нашей фирме, на глазах у сотрудников. И все это поддержали! Делать нечего, вчера я приехала как всегда к 9.30 вместе с коробкой. Там уже все ждали. В зале упаковки сдвинули пачки к стенам, поставили посередине директорское кожаное кресло. Две сотрудницы помогли мне надеть нагрудник, вставили в молоточек кусок льда, все включили в сеть, я подключила к ней шлем, надела его, нащупала пальцем на проводе кнопку пуска и нажала. И сразу же молоточек стал клевать меня льдом в грудь. А в шлеме было темно. Это было смешно и немного щекотно: тук, тук, тук, тук, как птица стучит и стучит мне между грудей! А смешно было потому, что я представила себя со стороны: сидит в купальнике и шлеме менеджер фирмы, что-то клюет ее в грудь, все стоят и смотрят – чего будет! Но ничего не происходило – в шлеме темнота. И я стала волноваться. Дело в том, что я вообще-то не люблю темноту. И когда сплю одна – всегда включаю свет. Это у меня с детства, по-моему, лет с десяти. Дело в том, что мой отец выпивал и, когда приходил пьяный домой, грубо обращался с мамой. Мы жили в военном городке, в двухкомнатной квартире, в маленькой комнате спали они, а в большой – я. И я несколько раз слышала, как отец ночью насиловал мать, то есть она не хотела, а он брал ее, пьяный, силой. И она плакала. А я однажды не выдержала, встала и включила в своей комнате свет. И отец сразу затих. Он даже не ругался на меня. А потом я просто стала часто это делать. И стала бояться спать в темноте. И когда я про это думала, сидя в темном шлеме, я вдруг очень ярко вспомнила один случай из детства. Как-то летом меня мама уложила спать днем, а сама ушла в магазин. И я проснулась – никого нет дома. Только холодильник стучал. Он был большой и пузатый, громко работал и всегда стучал и качался: стук, стук, стук. Я оделась, пошла к двери, а она заперта. Я подошла к окну и увидела во дворе маму. Она стояла с соседкой. Они разговаривали о чем-то веселом, обе смеялись. И я стала бить по стеклу и кричать: «Мама, мама!» Но она не слышала меня. А холодильник все стучал и стучал. А я ревела и смотрела на маму. И самое ужасное было то, что она меня не слышит. И мне стало так ужасно грустно от этого яркого воспоминания, что начала плакать. А потом просто зарыдала в голос, как девочка. Но в этом рыдании было что-то очень приятное, родное, чего уже никогда не вернешь. Поэтому я совсем не стеснялась, даже наоборот, рыдала как можно откровенней. Это тянулось долго, у меня сладко сердце замирало, слезы текли и куда-то засасывались так приятно. Так это было горько-горько, но очень приятно. И я одного боялась: что кто-то из сотрудников испугается да и стащит с меня шлем! Но все оказались политкорректными! В общем, я вдоволь нарыдалась, молоточек со льдом все бил и бил меня в грудь. И наступил какой-то удивительный покой, просто чудо какое-то, словно душа полетела над землей и все увидела и поняла, что людям некуда спешить. И это так здорово, что я просто замерла вся, чтобы что-то не нарушить, чтобы это не кончилось. А покой все плыл и плыл, и в сердце просто как будто цвели цветы. И вдруг все ярко засверкало: появилось изображение на внутреннем экране шлема. Это был океан и кусок суши в этом бескрайнем синем океане, и на этой суше стояли мы – 23 тысячи прекрасных людей! Мы все держались за руки, образуя огромный круг, в несколько километров. Нам было хорошо и комфортно стоять так. Мы ждали какой-то решающей минуты, чего-то важного, я просто вся превратилась в ожидание чего-то, словно Бог должен сойти с неба к нам. И вдруг наши сердца как бы проснулись разом. Это было потрясение! Как будто громадный орган заиграл в нас. И наши сердца стали как бы петь по нотам, поднимаясь все выше и выше. Это сердечное пение в унисон было ни с чем не сравнимо. У меня просто все тело отнялось и из головы все вылетело. А ноты все шли и шли наверх, как хроматическая гамма – выше, выше, выше! И когда они дошли до самой высшей точки, случилось настоящее чудо. Мы стали терять свои тела. Они просто куда-то утекали, исчезали. И все вокруг тоже – и берег, и волны, и небо, и воздух свежий морской – все как бы рассасывалось, как облако. Но в этом не было никакого ужаса, наоборот, вся моя душа радовалась этому исчезновению. Это было незабываемое мгновение. Я растворялась, растворялась, как кусочек сахара. Но не в воде. Там свет

Михаил Земляной, 31 год, журналист.

Можно смело сказать: сегодня мы живем в эпоху системы «LЁD». Вчера мы еще жили в эпоху кино. Момент, когда я стоял в круге и вдруг стал исчезать, и засиял свет

Анастасия Смирнова, 53 года, химик-органик, профессор.

«Феномен Тунгусского льда» (ФТЛ) заинтересовал меня сразу, как и многих ученых. Потрясала воображение принципиально новая кристаллическая решетка космической ледяной глыбы, упавшей сто лет назад в Сибири. Этот сложный многогранник мы всем отделом изготовили из картона, раскрасили под цвет льда и подвесили к люстре. Он висел над нашими головами, кружился, сверкал гранями, обещая научную революцию. И она пришла. Открытие Самсонова, Эндквиста и Камеямы – это не просто Нобелевская премия и международное признание. Открытие SEK-вибраций – это мост в будущее новых биотехнологий. Система «LЁD» – первая ласточка. Это всего лишь пробный шар, пущенный человеческим гением. Я не удивилась, что попала в число двухсот тридцати счастливцев. Получив систему, мы всем отделом каждый день испытывали ее. Но я была первой. И могу честно сказать: потрясающе! Сначала были слезы и чрезвычайно острые детские воспоминания, потом опустошение, покой и – полет! И какой полет! Это что-то сродни коллективному оргазму, я почувствовала, что свет