Согдиана - Явдат Ильясов

Наконец он жестоко заболел. Десять дней метался на шкуре оленя, хватался за голову, кричал. На одиннадцатый день он так ослаб, что не мог даже пошевелиться. Жрец Алингар не отходил от его постели и лечил повелителя настоем из целебных трав.

- Неужели я умру так рано? - шептал Спантамано сухими губами. Жрец отвечал заклинаниями.

Варахран и Баро на целых три дня исчезли куда-то и, вернувшись, сразу же явились к предводителю. Алингар как раз поил Спантамано жидкой мясной похлебкой. Сделав пять или шесть глотков, потомок Сиавахша отстранил чашку и устало опустился на шкуру. Варахран и Баро сидели у входа и не спускали с вождя суровых глаз. Спантамано удивлялся этим людям. Их редко покидало спокойствие.

- Ну, что скажете? - спросил он чуть слышным голосом.

- Нехорошо, - ответил Варахран.

- Плохо, - повторил Баро.

- Что нехорошо? - Спантамано вздохнул. - Что плохо?

- То, что ты делаешь.

- А что мне делать? - уныло возразил потомок Сиавахша. - Все рухнуло. Мечтам - конец. Вы этого не понимаете, так как ничего не потеряли. Попробуйте посидеть в моей шкуре хоть день, тогда узнаете, каково мне.

Чеканщик и пахарь помолчали, потом Варахран сердито сказал:

- Мы ничего не потеряли? А где мой отец? Он погиб у Зарафшана. Где мать, братья, сестры? Их убили юнаны. Где Согдиана? Она так же далека от нас, как и от тебя.

- И мой отец пропал, - добавил Баро. - И я не знаю, что делается дома. Но я не довожу себя до исступления, как потомок Сиавахша.

Спантамано медленно приподнялся на локте и уставился на двух товарищей. Как он забыл? Ведь у них тоже горе. Но почему они держатся так мужественно? Какая сила поддерживает их?

- Мы давно вместе, - пробормотал потомок Сиавахша, - но я... не понимаю вас. Неужели вы... так загрубели у плугов и наковален... что самые тяжкие утраты не задевают глубь ваших сердец?

Варахран и Баро переглянулись. Чеканщик опустил голову. Пахарь переменился в лице, сгорбился и задышал шумно, как бык, везущий громоздкую поклажу. И састар догадался: он жестоко обидел этих простых и отзывчивых людей.

Спантамано долго не произносил ни слова, потом оглядел себя всего, истерзанного и грязного, и сказал с горестной усмешкой:

- Я отпрыск священного рода... И я считал себя первым человеком Согдианы. Но теперь я вижу... (у меня хватит смелости сказать прямо) я вижу: Варахран и Баро, два безвестных бедняка, лучше, во много раз лучше меня. - Он закусил губу, вздохнул и поглядел на двух людей просветлевшими очами. - Скажите, люди... скажите мне, в чем ваша сила?

И столько было в его глазах душевной чистоты, а в голосе - покоряющей ясности, что Варахран и Баро встрепенулись. Жалко до слез этого несчастного бузургана! Они почувствовали к нему такую привязанность, какой не испытывали еще никогда. Несмотря ни на что, это добрый человек; им хотелось, чтобы он стряхнул со своей души оковы и снова обрел способность петь.

- В чем наша сила? - задумчиво переспросил Варахран. - Словесный узор мне дается трудней, чем узор на серебре... поэтому скажу коротко: мы дети чистого корня.

- Мы происходим от здорового начала, - пояснил Баро.

- Как? - Спантамано смутился. - Не понимаю.

- Ну, - Варахран замялся, подыскивая слово, - мы... росли на открытой земле, пили речную воду... нас ветер обвевал, понимаешь? А тебя отравил воздух дворцов. Поэтому ты рвешь на себе волосы из-за мелочей... тогда как мы их не замечаем.

- Не замечаете?

- Да. Мы видим главное.

- А что главное, по-вашему?

- Мир. Свобода. Хлеб.

- И ничего больше?

- Ничего.

- Не много.

- А чего еще надо?

- Как ты сказал? - Спантамано широко раскрыл глаза. - "А чего еще надо?"

- Да.

- "Мир, свобода, хлеб", - повторил изумленный Спантамано. Великое открытие! И хотя Спантамано понимал еще смутно, в чем оно состоит, у него радостно забилось сердце, - как у человека, который вот... вот сейчас вспомнит забытый им лучезарный сон. - И правда, - прошептал согдиец. Чего еще надо? - Ведь в этих трех словах: "мир, свобода, хлеб" - все! - Он грустно улыбнулся. - А мы, жалкие человечки, места не находим себе из-за всяких пустяков. Да, вы благородней и чище меня. Нам, поганым, никогда не дорасти до вас, великих в своей простоте.

Он безнадежно махнул рукой.

Варахран и Баро опять переглянулись, на этот раз удивленно, - вот уж не думал до сих пор ни тот ни другой, будто он велик и всякое такое...

- Ты не отчаивайся, - мягко сказал Баро. - Свет еще не погас для тебя.

Спантамано встрепенулся.

- Разве?

- Конечно! Ты не такой, как другие бузурганы. Я не знаю, почему. Видно, и впрямь ты потомок Сиавахша, и твое сердце - это сгусток солнечных лучей. Тебе надо просто очиститься от грязи... прилипшей к твоей душе, когда ты общался с такими, как Бесс и Ороба. Пусть алмаз покрывается пылью, он все равно остается алмазом. Оботри его - опять засверкает.

- Очиститься? - вскричал Спантамано. - Теперь, когда я уподобился дикой свинье, валяющейся в вонючей луже? Поздно!

- Не поздно, твердо заявил Варахран.

- Одевайся, - сказал Баро. - Пойдем!

- Куда?

- Там узнаешь.

Потомок Сиавахша опустил глаза, пожевал отросший ус, потом вдруг вскинул голову и спросил:

- Для чего все это?

- Что? - не понял Варахран.

- На что вам Спантамано?

- А-а. - Варахран сурово сдвинул брови. - Нам нужен вождь. Понятно?

Спантамано посмотрел на друзей и молча поднялся.

Они достигли заснеженных гор, возвышающихся на белой равнине. В лощине меж двух горбатых бугров, укрывшихся от ветра, приютилось глинобитное селение. Такие селения стояли кое-где в пустыне; в них массагеты проводили зиму.

- Тут живет Танаоксар, - пояснил чеканщик. - Говорят, ему двести лет.

- Танаоксар раскрывает рот лишь тогда, когда страну постигает великое бедствие и народу требуется совет мудрого старика, - добавил Баро.

- Примет ли он меня, если так? - усомнился потомок Сиавахша.

- Он ждет тебя, - коротко ответил Варахран. Видимо, он и Баро не напрасно пропадали целых три дня.

Селение представляло собой загон для скота, обнесенный толстой жилой стеной. Через отверстия в крыше стены вился дымок. Самый большой столб дыма поднимался над плоским строением, одиноко стоящим напротив узких ворот. То был храм огня. Здесь и жил Танаоксар, старейшина и верховный жрец захудалого кочевого рода.

Варахран сказал правду - тут давно ждали гостей. Массагеты в облезлых шкурах, не чинясь, открыли ворота. Под ногами людей скрипел мерзлый снег. Спантамано проводили до храма. Он вздохнул и вошел внутрь.

В святилище пылал огромный костер. У закопченных стен были сложены кучи хвороста - их запасли для поддержания неугасимого огня. Против входа, перед темной нишей, сидел на возвышении, закрыв глаза, выпрямив плечи, скрестив ноги и положив руки на острые колени, голый бронзовый идол. Отблески костра играли на выпуклостях изваяния и окрашивали в розовый цвет что-то белое, виднеющееся на его голове, груди и бедрах. Спантамано удивился присутствию идола в таком неподходящем месте. Согдийцы не держали в храмах огня изображений богов или живых существ. Впрочем, массагеты тоже поклоняясь огню, не признавали учения Заратуштры.

Но где же Танаоксар? И вдруг Спантамано услышал медлительный голос:

- Ты пришел, Спантамано?

Согдиец вздрогнул и обернулся. Никого! Только идол, безжизненный и равнодушный ко всему на свете... Но вот идол наклонился вперед и протянул прямо перед собой сухую темную руку. Спантамано увидел изможденное лицо, редкие седые волосы, падающие на плечи, белую серебристую бороду.

- Танаоксар!

Спантамано пал ниц перед возвышением. Танаоксар опустил руку на колено и вновь окаменел. Неужели это живой человек? Или Спантамано просто почудилось, что идол двигался? Но старик с усилием разлепил губы и сказал, неторопливо выбирая слова:

- Танаоксар не видит тебя, Спантамано. Он уже давно не видит того, что его окружает. Взор слепца обращен к прошлому. Перед ним пролетают тени минувшего... проходят люди, жившие много лет назад. А тебя, живущего сейчас, не видит дряхлый Танаоксар. Но зато он слышит твой голос, Спантамано. Слышит стук твоего сердца.

Старец умолк. Он долго-долго не раскрывал рта. И Спантамано показалось, будто Танаоксар заснул. Огорченный согдиец хотел уже уйти, но массагет заговорил опять:

- Скажи, человек, зачем ты явился ко мне?

Не утомят ли тебя мои слова, отец?

- Нет. Меня... уже ничего не утомляет. Рассказывай.

- Я страдаю, отец... - Потомок Сиавахша вздохнул; вздох его походил скорей на стон. - С детских лет я всегда к чему-то стремился. Искал богатства. Хотел славы. Жаждал женской ласки. И что же? Все оказалось пустым, как дым вот этого костра. Уже ничего не радует меня на земле. Чувствую, конец мой близок, и нет мне утешения, ибо я не знаю, для чего жил и для чего страдал. Скажи: есть ли на свете что-нибудь, что примирило бы человека с грядущим? Или человек самой судьбой обречен мучиться здесь и с мукой уходить туда, во тьму, кляня и жизнь и смерть?