Рассказы о вещах - Михаил Ильин

Сырую шкуру — козью, овечью или телячью — вымачивали сначала в воде, чтобы сделать ее помягче. Потом соскабливали ножом мясо и клали шкуру в воду с золой. После такой обработки шерсть легко снималась ножом. Готовую шкуру натирали мелом и выглаживали пемзой. Получалась тонкая желтоватая кожа, одинаково чистая и гладкая с обеих сторон.

Чем тоньше был пергамент, тем он дороже ценился. Ухитрялись выделывать такой тоненький пергамент, что целый свиток помещался в скорлупе ореха. Такой любопытный свиток, содержавший в себе все двадцать четыре песни «Илиады», видел собственными глазами римский оратор Цицерон.

Края кожи обрезали так, чтобы получался большой кожаный лист. Этот лист складывали вдвое, и из нескольких таких листов составляли тетрадь. Не все знают, что «тетрадь» слово не русское, а греческое и значит по-русски «четверка» или что-то в этом роде. Таких слов, перекочевавших к нам из Греции, немало. Например, «сорок» — это греческое «тессараконта».

Легко сообразить, почему «тетрадь» значит «четверка»: тетради обыкновенно состояли из четырех листов, сложенных вдвое. Потом стали складывать кожу и в четыре, и в восемь, ив шестнадцать раз. Так в конце концов получились книги разных размеров: в четвертую долю листа, в восьмую, в шестнадцатую и т. д.

На пергаменте стали писать с обеих сторон, а не только с одной стороны; как на папирусе. Это тоже было большим преимуществом. И все-таки, несмотря на все свои достоинства, пергамент долго не мог окончательно вытеснить папирус. Кожу употребляли для переписки сочинений начисто, но когда рукопись попадала в лавку книгопродавца, ее копировали там, перенося на папирусные свитки. Так произведение писателя путешествовало с воска на пергамент, с пергамента на папирус и в виде папирусного свитка доходило до читателя.

Но чем дальше, тем меньше и меньше папируса выпускали египетские фабрики. А когда Египет завоевали арабы, подвоз папируса в европейские страны и совсем прекратился. И вот тогда-то пергамент оказался победителем.

Победа эта была, правда, невеселая. Великая Римская империя была разгромлена за несколько сот лет до этого полудикими народами, пришедшими с севера и востока.

Бесконечные войны привели в запустенье богатые некогда города. Не только образованных, но и просто грамотных людей с каждым годом становилось меньше и меньше. И когда пергамент оказался единственным материалом для переписки книг, писать на нем стало почти некому.

Большие копировальные мастерские римских книготорговцев давным-давно закрылись. Только во дворцах королей можно было увидеть писца, заполняющего витиеватыми, затейливыми буквами свитки дипломатических грамот. Да в монастырях, затерянных среди дремучих лесов и пустынных равнин, можно было найти монаха, переписывающего книгу для спасения души.

Сидя в своей келье на стуле с высокой спинкой, монах тщательно переписывает житие святого Себастьяна. Торопиться ему некуда. Каждую букву он выписывает аккуратно и заботливо, не боясь лишний раз оторвать перо от бумаги. Пишет он или каламом — тростниковым пером, или птичьим пером, заостренным и расщепленным. Все чаще и чаще можно встретить в это время гусиные или вороновы перья.

Чернила тоже не те, которыми писали римляне или египтяне. Для пергамента придумали особые, прочные чернила, которые впитывались в кожу так крепко, что их нельзя было смыть. Делали их, да и теперь очень часто делают, из сока чернильных орешков, железного купороса, камеди или гуммиарабика.

Есть люди, которые думают, что чернильные орешки — это орешки, растущие на чернильном дереве. Но чернильного дерева так же не существует, как не существует молочных рек и кисельных берегов. Чернильные орешки — совсем не орешки, а наросты, образующиеся иногда на коре, листьях и корнях дуба. Сок орешков смешивают с раствором железного купороса (это красивые зеленые кристаллы, которые получают, растворяя железо в серной кислоте); образуется черная жидкость, в которую для густоты прибавляют гуммиарабик. Вот рецепт этих чернил, сохранившийся в старой русской рукописи того времени, когда была уже изобретена бумага:

Орешки чернильные в ренском вине на солнце или в тепле

мочити. Посем тую водку из скляницы желтую, процедя сквозь

полотенце и орешки выжав во иную скляницу положите и ку

поросом чернящим, в муку растертым, запустити и почасту

ложкою помешивати, в тепле же несколько стояти дней,

и тако будут добрые чернила.

А в тот состав надобно орешков как много прилучится

ренского — чтобы в нем орешки потонули. Купоросу прежде

по малу присыпати, дондеже мера возьмет. А имей отведы

вати пером на бумазе, и егда счернеют, тогда приложи мерку

камеди раздробленной ради утверждения и потом пиши

потребное.

Старинные чернила отличались от наших одной странной особенностью. Пока ими писали, они были очень бледными и чернели только спустя некоторое время. Наши чернила лучше только потому, что к ним добавляют немного краски. Поэтому они хорошо видимы и тому, кто пишет, а не только тому, кто читает.

Заговорившись о чернилах, мы забыли о нашем монахе. Прежде чем начать писать, он тщательно разлиновывает страницу. Для этого у него имеется свинцовая палочка в кожаной оправе. Это прабабушка нашего карандаша. Недаром немцы до сих пор вместо «карандаш» говорят "свинцовая палочка" (der Bleistift).

Проведя по линейке две продольные черты, чтобы отделить справа и слева поля, монах проводит потом поперечные линии для строк. Свинец пишет слабо, но для линования лучшего не надо. Затем, благословясь, он принимается за первую строчку. Если он умеет рисовать, он рисует первым делом большую заглавную букву, с которой начинается первое слово фразы. Вместо S рисует дерущихся петухов, вместо Н — двух сражающихся воинов. У некоторых переписчиков заглавные буквы — это целые картинки. Иной такое нарисует, что и не приснится никогда: львов с человеческими головами, птиц с рыбьими хвостами, крылатых быков — одним словом, всяких невиданных чудовищ.

буквы эти выводятся не черными, а цветными чернилами — красными, зелеными, голубыми. Большей частью начальные буквы были красными. Оттого-то первую строку каждого отрывка мы и называем красной строкой, хотя в книгах у нас все буквы одного цвета.

Разница еще в том, что мы нашу красную строку начинаем, отступив от полей, а средневековые писцы делали наоборот: красная строка у них заезжала на поля. Значит, красные строки тогда были не короче, а длиннее всех других строк.

Нарисовав начальную букву или оставив для нее пустое место (потом кто-нибудь другой нарисует), монах принимался медленно выводить одну за другой каждую строчку текста.

Делал он это не спеша, чтобы чего-нибудь не напутать. Книги тогда писали только на латинском языке, а язык этот знали хорошо немногие. Переписывая непонятные слова, легко было напутать. И действительно, ошибок в средневековых рукописях множество. Если переписчик замечал ошибку, он подчищал рукопись ножичком. Ножичек этот был не похож на наши перочинные ножи. Он не складывался. Острие было короткое, широкое, напоминавшее по форме лист. Буквы переписчик ставил тесно одну около другой: пергамент был дорог, его приходилось беречь. Ведь на толстую книгу из телячьей кожи нужно было целое стадо телят. Случалось, что пергамент приносили в дар монастырю благочестивые миряне: какой-нибудь рыцарь, награбивший много золота на больших дорогах, купец, вернувшийся из опасного путешествия в заморские страны, владетельный граф, приехавший помолиться покровителю монастыря святому Себастьяну. Но это бывало редко.

Экономя место, переписчик многие слова сокращает: вместо «человек» он пишет «чк», вместо «люди» — «лю», вместо «Иерусалим» — «Им».

Так работает монах целые недели и месяцы. Чтобы переписать том в пятьсот страниц, нужен по крайней мере год. Болит вечно согнутая спина, слезятся усталые глаза, но старик не жалуется. Ведь в то время как он пишет, святой Себастьян смотрит с неба и подсчитывает, сколько букв вырисовал монах своим каламом, сколькими бороздами — линейками- пропахана страница. Каждая новая буква — это отпущенный, прощенный грех. А грехов у смиренного монаха Гундогинуса много. Если их не отмолить, попадешь в ад, в самое пекло, в объятия дьявола.

Проходит час, другой, хочется отдохнуть, разогнуть спину. Но это нечестивое желание, его нашептывают бесы, которых много водится около каждого человека. Недавно один монах рассказывал, что другой монах ему говорил, будто бы он собственными глазами видел целый выводок бесенят с крысиными мордочками и длинными хвостами. Этот народец только и думает-о том, как бы помешать богоугодному делу — толкнуть руку, опрокинуть чернильницу, посадить кляксу посреди страницы.

Вот наконец книга закончена. Брат Гундогинус любовно рассматривает страницы, похожие на поле, усеянное цветами. Красные и голубые буквы мелькают на каждой странице.