Гиршуни - Алекс Тарн

На столе бубнила, свистела, верещала связь, вокруг ходили чьи-то ноги в армейских ботинках, я камнем лежала на полу, а надо мной качалось испуганное, залитое слезами лицо Светки; Светка шевелила губами, но я не слышала ни единого ее слова — одну лишь бубнящую связь, а может быть, не слышала и связи, и все это мне только казалось.

Светка плакала и потом, в больнице, после которой все понеслось как-то совсем уже несуразно быстро, понеслось, как покатилось под гору, камнем под гору, камнем. Где-то в этом качении я потеряла и своего ребеночка — выронила, даже не заметив, да и как можно что заметить в таком безостановочном грохоте, в таком камнепаде.

Прокатилась больница:

— Здравствуйте, я ваш психолог, я хочу вам помочь…

Прокатился мой дом со страдающими родителями:

— Анюточка, поди приляг, приляг…

И снова психолог:

— Вам станет намного лучше, если вы начнете говорить…

И кровать — все равно какая, лишь бы можно было лечь в нее вниз лицом, камнем.

И похороны, на которых плакали все, кроме меня, и военный раввин пел высоким голосом, и ранины ребята стреляли в воздух.

И снова психолог:

— Вам станет лучше, если вы начнете плакать…

И снова родители:

— Поплачь, Анюточка, поплачь…

Все они отчего-то стремились выжать из меня слезы. Зачем? Тем более что слез во мне не осталось: каменная лава выжгла их напрочь, вместе с ребеночком, вместе с жизнью. Зато говорить я могла. Могла, но не хотела. О чем говорить? О потерянной сережке? Да и вообще, не говорить со мной следовало, а убить. По меньшей мере убить. Потому что на самом деле это я была виновата в Раниной смерти. Я наказала бы себя сама, но операторам не полагалось оружие.

— Светка, почему нам не выдают М-16?

— А зачем? — отозвалась моя подруга и всплеснула руками. — Господи, наконец-то заговорила! Анюточка, милая…

Мы стояли с ней во дворе раниного дома, куда Светка вытащила меня подышать: имелось в виду — свежим воздухом, но в действительности — дымом ее сигареты. Шел пятый день шивы. Светка с сожалением отбросила окурок и повисла у меня на шее.

— Ну как зачем… — сказала я. — Для самообороны.

Светка резко отстранилась.

— Э-э, подруга дорогая, ты что это такое задумала? — мы знали друг друга со второго класса, и эта стерва всегда читала меня без проблем. — Давай я тебе морду набью, а?

— Набей, — согласилась я. — Только набить — мало.

С этого момента Светка не отходила от меня ни на шаг. Вообще-то, она и прежде не отходила, но с этого момента — в особенности. Не знаю, как ей удалось это устроить — ведь мы обе числились на службе. Молчать я уже не молчала, но разговаривала только по необходимости, а необходимость такая возникала редко. Удивительно, как много люди болтают, и все впустую. Лучше бы смотрели по сторонам. Глаза, в отличие от языка, даны человеку не просто так. Глазами он может увидеть опасность. Оставь немого в джунглях — он может выжить там до глубокой старости. А слепой? Слепой не уцелеет и дня. Разве может слепой угадать приближение хищника? Спастись от стремительного зигзага ядовитой змеи? Уклониться от автомата, нацеленного в него из шахты лифта?

— Теперь ты за меня смотришь, — сказал Рани. — Будешь моими глазами, не возражаешь?

Это были его последние слова, обращенные ко мне:

— Не возражаешь?

Нет, я не возражала. Он сделал меня своими глазами, он вложил свою жизнь в мои руки, и я могла только радоваться тому, что это были именно мои руки, а не чьи-то чужие, бесчувственные, не знающие наизусть его сильное тело, его шелковистую кожу, кожу оленя. Он доверил мне свою жизнь, и я подвела его.

— Ты полная идиотка! — кричала мне Светка. — Приди в себя, ты, дура! Зачем обвинять себя в том, в чем ты не можешь быть виновата?! Ну как ты могла увидеть, что происходит внутри здания?! На лестничной клетке?! Ну?! Ты ведь уже сто раз слышала эту историю…

Я и впрямь слышала эту историю уже сто раз, а может, и больше. Я читала ее в газетах и в оперативном отчете. Ребята уже выходили из здания, когда Рани решил проверить лифт. Вернее, не просто лифт — лифт уже проверялся, а собственно его крышу. Рани остановил кабину между этажами, взялся обеими руками за створки автоматической двери и раздвинул ее. И Убейди, который все это время сидел на крыше лифта, нажал на спусковой крючок. У Рани не было ни единого шанса. Очередь вошла ему прямо под воротник бронежилета, в ключицу, порвав артерию на короткой дороге к сердцу. Он умер мгновенно, сразу, хотя его друзья, запоздало изрешетив в пять стволов проклятую крысу, и взывали потом к вертолету с врачом. Он умер из-за того, что не увидел, не остерегся, не успел увернуться. Он умер из-за меня, из-за своих не сработавших, вовремя не предупредивших глаз.

Все это было ясно как день, настолько, что всякие споры выглядели излишними, так что Светка, повозмущавшись, притихла, хотя и продолжала пасти меня с прежним вниманием. Продолжала, пока ей не пришла в голову сумасшедшая, типично светкина идея. Примерно через месяц после раниных похорон Светка принесла и торжественно положила передо мной какие-то армейские бланки.

— Что это?

— Просьба о зачислении на курсы снайперов. Заверенная начальством. Подпиши.

— Что-что?!

— Ты, бля, кончай выкобениваться, поняла? — прорычала Светка. — Я за эти два бланка с полковником переспала. Если говорю «подпиши», значит, подписывай. Ну?!

Я подписала. Поначалу единственным светкиным аргументом был тот самый, неизвестный — в том смысле что неизвестно, существующий ли — полковник, объект половой взятки, но затем моя подруга постепенно обнаружила и более связную логику.

— Настоящие снайперы работают парами, и это в самый раз для нас с тобой, — говорила она. — Ты умеешь наблюдать, а я — действовать. Ты — лучшие глаза в мире. Я — лучшие руки-ноги. Вот увидишь, мы там всех перестреляем.

— Где «там», Светка?

— Неважно. Где угодно. Вот увидишь. Ты, главное, вовремя подписывай, а я все устрою.

И тут она вдруг заплакала — не из-за подписей, а потому, что я улыбнулась — впервые после долгого окаменения. Поди не улыбнись такой Светке.

Помню, как мы приехали в Кирию за последним разрешением. Курсы стоили дорого, желающих более чем хватало, и поэтому армия старалась максимально затруднить процесс утверждения заявлений. Сонная секретарша показала нам на ряд стульев в коридоре напротив двери с табличкой «Капитан Альграбли». Там уже сидели несколько крутых парней с потертыми винтовками на коленях. На нас парни посматривали со снисходительным недоумением. Прошло минут сорок, пока динамик над входом не прохрипел, наконец, мою фамилию.

— Давай, — проговорила Светка, суетливо оправляя на мне гимнастерку. — Не облажайся, я тебя очень прошу. Помни, я за это…

— …с полковником спала, — продолжила я, заражаясь ее лихорадочным волнением. — Я помню, Светочка. Я постараюсь. Клянусь тебе, я постараюсь…

Капитан Альграбли оказалась женщиной. Когда я вошла, она что-то писала и, не глядя, указала на стул. Я послушно села. Через минуту капитан отложила ручку, подняла голову, и я сразу поняла, что зря Светка крутила с полковником. Еще несколько месяцев назад капитан Альграбли была лейтенантом и командовала военным патрулем на центральной автобусной станции Иерусалима. Увидев меня, она сначала оторопела, а потом сладострастно улыбнулась.

— Так-так, — сказала она, вглядываясь в мою единственную сережку. — Устав-то по-прежнему нарушаем, а?

Я встала и вышла из кабинета. Светка нетерпеливо переминалась у двери. Крутые парни меланхолично изучали крутую линию ее зада.

— Ну что?

Я развела руками.

— Не судьба, Светик. Даже не заходи. Тебя, с твоими клешами, ждут там две недели тюрьмы… как минимум.

Динамик прохрипел чью-то фамилию.

— Вот уж хрена, — свирепо сказала Светка и твердой рукой отодвинула привставшего было парня с М-16. — Теперь моя очередь.

Через минуту тишина за дверью была нарушена истерическими криками на два голоса — настолько громкими, что крутые парни начали ерзать и переглядываться, а секретарша в конце коридора проснулась, зевнула и принялась хрустко чесаться подмышками. Затем все снова смолкло примерно на четверть часа, и я уже начала подозревать, что двумя неделями гауптвахты Светке не отделаться. За убийство должностного лица при исполнении дают пожизненное как высшую меру. Хотя вроде бы военный трибунал может и казнить… или нет? Но тут дверь приоткрылась, и выглянувшая капитан Альграбли приглашающе махнула мне рукой. Я зашла.

— Вот, — неловко сказала капитан, протягивая разграфленный лист. — Садись, пиши.

Глаза у нее были красные. На капитанском мостике сидела Светка и, шмыгая носом, заполняла свой бланк. Нас приняли. Уже потом, подкрашиваясь в туалете, Светка подвела итог: