Эсхатологический оптимизм. Философские размышления - Дарья Александровна Дугина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смысловая канва романа Андрея Белого — это история переплетения и взаимодействия двух клонов, двух копий, даже можно сказать, двух двойников — отца псевдо-Аполлона и сына псевдо-Диониса. Для самого Белого это противостояние и есть код Петербурга, и шире — образец инфернальной России.
Почему инфернальной? Потому что в ней нет ничего аутентичного, русского, подлинного, народного. В ней есть все инородное. И западническое государство, и имперско-бюрократическая Россия, и механический социализм в равной мере абсолютно несвойственны русскому духу.
Вспомните, ведь Белый хотел назвать эту трилогию «Восток и Запад». Кажется, это Блок посоветовал назвать роман «Петербург». В первой версии названия должно было подчеркиваться, что Петербург и является Западом, по отношению к остальной России, к нашему внутреннему Востоку.
Куда взлетает Петровский конь?
Я бы хотела отметить интересное размышление юного революционера Дудкина из романа про судьбы России. Он говорит про то, что фигура коня Медного всадника, который стоит на двух задних копытах и как бы вздымается на дыбы, является символическим сценарием, символом России, которая имеет возможность пройти по четырем разным путям развития. В первую очередь, Дудкину кажется, что петровский конь отрывается от пьедестала, и тем самым отрывается от народа и скачет в темную бездну. В этом прыжке государство исчезает, уходит. Такая оторвавшаяся от фундамента Россия и есть Россия Петра и продолжателей его дела. Здесь почва народного духа уходит у правящего класса из-под ног. С другой стороны, завезенный с Запада социализм, также может символизироваться этим прыжком, отрывом от традиций, русской культуры. В таком случае и он понесет Россию прочь от ее корней.
Есть у Дудкина, однако, и еще одна довольно парадоксальная и интересная интерпретация: конь может в своем порыве прыгнуть в воздух и раствориться в небе. Вот это уже вертикальный образ полноценной солнечной аполлонической России. Этот образ Белый допускает, но при этом его «Петербург» — отнюдь не такая Россия. Белый о нем упоминает, говорит о четвертом измерении, о возможности выхода и преодоления, о возможности взлета и восхождения, о своего рода трансгрессивном опыте. Русский конь может покинуть западническое нерусское инферно. Но эта линия у Белого начертана лишь тонким контуром и не является главной смысловой точкой сборки всего произведения.
С другой стороны, у Дудкина есть и еще одно предположение: может быть, этот буйный конь, который, возможно, даже по ошибке, взобрался на пьедестал, в какой-то момент вновь спустится на землю и сможет дальше продолжить свой естественный земной органичный путь? Бросок в небо — вариант небесный, а спуск в народный горизонт — вариант земной. Вот эти две интерпретации уже могут быть, действительно, соотнесены с аполлоническими и дионисийскими линиями русского Логоса.
Тем не менее, надежда на то, что конь взлетит ввысь, в романе не реализовывается. «Петербург» Белого — это все же Петербург инфернальный, в котором, столкнувшись, два гибрида, два ложных начала бешено конфликтуют, но так и не могут прийти к разрешению и образовать новое смысловое начало.
Когда читаешь роман Андрея Белого, он производит сильное эмоциональное впечатление. Безусловно, он встраивается в ту ось, которую задал уже Гоголь, описывая свой Петербург — автономные носы чиновников, которые свободно бродят по проспектам, прямолинейные и квадратные петербургские улицы и скверы, тщательно записывающие свой бред сумасшедшие бюрократы, положивший все богатство мира в казенную шинель Акакий Акакиевич, темные и безысходные тупики падения нищих художников и обреченных унылых дам легкого поведения. Что-то подобное мы видим и в Петербурге Достоевского — атмосфера, вполне способствующая явлению бесов. Но при этом, если у Достоевского и Гоголя (в особенной степени — у Достоевского), параллельно существует смыслообразующая сакральная ось, вокруг которой у русского человека происходит трудное формирование полноценного духа, — как ориентир, как надежда на взлет, на бросок медного коня в небеса, — у Андрея Белого этого нет.
Почему у него не возникает эта ось? Возможно, потому, что он уже не пронизан духом православия, отошел от него, погрузился в довольно плоские неомистические учения — прежде всего, под влиянием русских штайнерианцев и самого Р. Штейнера.
Заплесневение России
«Петербург» Белого — это процесс заплесневения России, это церемония погружения ее в подземное царство, где больше нет Аполлона, светлого верховного начала, где государство представлено симулякром и бездушной выродившейся бюрократической системой, где патриархат (прежде всего отношения отца и сына) подорван и представляет собой отчужденный формализм, переходящий в восстание. А «Дионис терзаемый», который у греков и в классической культуре был богом, преодолевающим дуальности, представлен в фигуре сына-студента, зачатого, кстати, варварским путем. В романе подчеркнуто, что Николай Аполлонович был зачат, когда его отец фактически изнасиловал его мать. Получается, что такой Дионис — это черный двойник, шут, дубль. Как шут он становится красным домино, паяцем, юродивым без Христа.
Так пронзительно Андрей Белый описывает Анти-Россию. И если у Вячеслава Иванова, и у всей культуры Серебряного века, к Аполлону отношение вполне серьезное, — даже когда над ним иронизируют, он представляет собой бога, — то здесь, у Белого, Аполлон Аполлонович Аблеухов — это уже не бог, а его черная копия.
В завершение хотела бы процитировать фрагмент из романа, где Николай Аполлонович, псевдо-Дионис, черный Дионис, говорит о своем отце — о псевдо-Аполлоне. Как он его видит.
«И понял я, что все, что ни есть — есть отродье. Людей-то нет, все они — порождения. Аполлон Аполлонович — это тоже порождение. Неприятная сумма из крови, из кожи. А мясо потеет и портится на тепле. Души не было, плоть ненавижу»[113].
Мы видим у Белого не архетипы и Логосы, а их симулякры, их тени, помещенные в область инфернального. Отталкиваясь от них, трудно прийти к полноценной метафизической и поэтической топологии, поскольку вся ткань «Петербурга» образует семантическое болото — город возвращается к своим корням. Этот духовный кризис Серебряного века, напластование подмен, много говорит о последних периодах Российской Империи и отчасти объясняет ее будущий коллапс.
И все же надежда есть — если конь Медного всадника взмоет в неизъяснимую глубь русского неба…
Политический субъект популизма и проблематика «несчастного сознания»
Двойные стандарты Запада
Я живо интересуюсь проблематикой феминизма и время от времени посещаю посвященные ей мероприятия. Нельзя не заметить, как нашему обществу западные кураторы настойчиво навязывают тематику
