Привязанность - Изабель Фонсека

— Слушай, почему бы тебе не спросить об этом у него самого? Пап! Это Джин! Джон Эвери, слезай оттуда сейчас же! Дилан! Выйди. Немедленно.

Прошло так много времени, что Джин гадала, уж не решила ли Мэрианн попросту заняться чем-то еще, и пыталась думать о чем-нибудь здоровом, благотворном, продлевающим жизнь. (Она понимала, что отвращение к самой себе углубляло и ее раздражение своей сестрой, той женщиной, которая меньше всех на свете могла пасть жертвой кого-нибудь наподобие Дэна.) Но она тут же сбилась с этого пути: все было не так, как если бы Билл стоял прямо перед ней, — тогда Джин удалось бы восполнить собою саму себя, но, ох, нет, теперь она чересчур измучена. Наконец она услышала, как трубка переходит из рук в руки, а затем раздался глубокий голос, который она так любила. Она всегда думала, что если бы Билл Уорнер был певцом, то походил бы на Джонни Кэша[69].

— Привет, милая. — В его голосе чувствовалась усталость, одышка.

— Папа! Как ты?

— Со мной все хорошо, дорогая. Просто хотел дать тебе знать, что завтра ложусь в больницу — нет, погоди минутку, во вторник, после продленного уик-энда, для небольшой процедуры. Совершенно факультативной, ничего серьезного. Может, я рассказывал тебе о своей аневризме. Собираюсь до нее добраться, прежде чем она доберется до меня. Выпишусь в пятницу, самое позднее.

Как не похоже на отца прибегать к эвфемизмам, говорить «процедура» вместо «операция». Об аневризме он когда-то упоминал, но это казалось таким отдаленным, расширение артерии, приводящее к взрыву, что Джин представляла его себе не более живо, нежели космическое столкновение.

— Действительно, вроде бы быстро. Где ты это делаешь?

— В Колумбийской пресвитерианской больнице. Самой лучшей. Там такие вещи делают каждый день, по дюжине в день, по нескольку тысяч каждый год. Это практически то же самое, что сходить к дантисту.

— Значит, ты решил отправиться туда прямо сейчас.

— Ты же знаешь своего старика — как только раздобываю информацию, то уже не могу не действовать. Лучше всего от этого избавиться. Мерзавка непременно когда-нибудь лопнет — может, через полгода, может, через пять лет. Я буду спать гораздо лучше, если мне больше не придется об этом думать. И я окончательно договорился с самым главным специалистом.

— Пап, я бы хотела приехать.

— Что ж, Джинни, ты знаешь, что ничье лицо я не хотел бы видеть больше, чем твое, но, если честно, в этом нет необходимости. Я выпишусь быстрее, чем ты сюда доберешься. Как Виктория? Марк там тоже с тобой?

— Прекрасно, прекрасно. У нас все отлично. — Что сказал бы ее дорогой, обожаемый папочка, если бы узнал, насколько у нее все отлично: у Джин, королевы порно и страстной прелюбодейки. — Папа, я уже на полпути в Нью-Йорк. Я могу перемахнуть через океан, и все. Я хочу этого.

— Дорогая, я знаю, что могу быть с тобой откровенным. Я просто разберусь с этим, правда, ничего серьезного, и приезжай, погости как следует, когда я не буду весь не в себе, не буду бредить из-за наркоза.

— Ну, может, тогда немного позже. Я закончу со своими птицами через неделю-другую. — После первого своего визита в центр вместе с Филлис Джин докладывала Биллу, как продвигается проект «Beausoleil» — инстинкт подсказывал ей, что это его захватит, и это действительно его захватило.

— Боже мой. И все они готовы к тому, чтобы их выпустили?

— Почти — хотя есть кое-какие сомнения насчет моего малыша Бада, которого, быть может, придется продержать немного дольше. Самый маленький — помнишь?

— Конечно, помню. Что ж, прекрасно. Нас со стариной Бадом будут держать под наблюдением. А в один прекрасный день мы тоже все преодолеем, и тогда нас вернут. На лоно девственной природы.

Джин совсем не нравилось, как это звучит. «На лоно девственной природы». Перед ее умственным взором представал разжиженный космос, отвратительно неприспособленный для обитания, через который она катапультируется с нечеловеческой скоростью. Как ее несчастный брат, крутящийся в холодном, темном море.

— Пап, я на тебя рассчитываю. Дай мне знать. Я сразу прыгну на самолет. — Рассчитываю на то, что ты не умрешь, имела Джин в виду, надеясь, что это не прозвучало в ее голосе.

— Не беспокойся, милая, я буду тебя ждать. Будем все время на связи. Пока, дорогая.

Он всегда отходил от телефона внезапно, а Джин никак не могла привыкнуть то ли к этой его манере, то ли к обусловливаемому ей уколу ничем не смягченного одиночества — уколу, которого можно было бы избежать с помощью растянутого прощания. Дитя Депрессии, Билл до сих пор не мог не беспокоиться о счете за телефон. На этот раз он убрел прочь, не положив трубку, и Джин не была уверена ни в том, что он знает о необходимости нажать на кнопку — телефон, разумеется, беспроводной, — ни в том, надо ли ей дождаться возвращения Мэрианн.

Она услышала шаги, становившиеся все громче, они как будто шли по некоему школьному коридору прямо к кабинету директора — ходячий нагоняй. Джин напряглась — и впервые задумалась о том, как чувствуют себя маленькие мальчики при появлении Мэрианн. Потом Мэрианн нажала на кнопку, не проверив, остается ли Джин на связи, и линия омертвела.

Джин позвонила матери, полная решимости составить план действий, но, когда Филлис сказала, что «приезжать нет никакой необходимости», она поняла это как упрек в том, что она еще не там.

— С ним сейчас Мэрианн.

— Знаю, мама. Я только что с ним разговаривала. Папа говорит, что это простая процедура.

— Верно, дорогая. Но я полагаю, что ничто не бывает совершенно простым, когда тебе восемьдесят.

— Семьдесят девять, — поправила Джин. Когда она повесила трубку, пообещав координироваться с сестрой, то сказала себе, что ей необходимо разобраться со всем этим, и чем скорее, тем лучше. Джин требовалось подышать воздухом. Она взяла свою сумку и направилась наверх, в гостиную. Виктория и Викрам устроились на софе перед телевизором, разбросав по полу путеводители, а стоявшие на подлокотниках софы открытые картонные коробки с пиццей походили на ноутбуки.

Они планировали летнее путешествие по Индонезии, с транзитной остановкой на Сен-Жаке. Марк и Джин официально это одобрили. Всего девять месяцев спустя после взрывов на Бали они скрывали свое беспокойство относительно терроризма на политической и религиозной почве (принцип молнии), вместо этого считая, что им повезло избавиться от большой, разрывающей год поездки, ото всей ее бесцельности, опасностей и дороговизны. Они передали им свои мили для начисления авиалиниями призовых очков, ассигновали деньги на отели, а Марк, она была в этом уверена, увенчает это наличными: «плановая экономика», которую отстаивала Вик.

Вик и Викрам легонько держались за руки и цепенели, глядя на экран. «Животный магнетизм» — это не метафора, подумала Джин, приостанавливаясь, чтобы на них посмотреть. Оба они даже не осознавали этого, но им необходимо было касаться друг друга, осуществляя контакт в какой-нибудь точке, пусть даже этот контакт был не более чем касание колена кончиком пальца. За чем это они так серьезно наблюдали? За липосакцией — операцией по отсасыванию жира.

— Скоро вернусь, — сказала она, замешкавшись в дверном проеме, словно решая, куда двинуться дальше — на Сен-Жак или прямиком в Нью-Йорк. Но в ответ услышала только шум отсасывающего жир устройства, которое так захватило Викрама и Викторию, и выскользнула наружу незамеченной.

Следующее ее движение будет зависеть от новостей от Скалли. Шагая по Альберт-стрит, она думала, что ей удалось родить одной, потому что, ну, она не была одна. Рядом с ней был Скалли. И Виктория тоже была с ней радом. Теперь же рядом была только Джин, тот же страх, тот же доктор, то же соперничество за время Марка. Знакомое ожидание, знакомая тревога. Только вот ребенка в конце этого не будет. Что же в таком случае будет в конце? Она едва могла это перенести, когда ей воображалась этакая атака на нее саму из какого-то из нижних кругов дантова ада, того, что был забит, если ей не изменяла память, неверными женами.

И когда она свернула на Парквей, влившись в воскресный поток семей, возвращающихся из зоопарка, ее одолело, затравило свежее осознание своего безрассудства — того самого, которое прежде она оправдывала таким же безрассудством со стороны Марка. Папа вот-вот должен был лечь в больницу, меж тем как она предпочла возню в обители порно с этим наркоманом бесчестного наслаждения. Оно похоже на липосакцию, подумала она, — такое же отвратительное и, возможно, опасное, потакающее низменным желаниям и совершенно излишнее. В сущности, это хуже липосакции, которая, по крайней мере, не предполагает еще и неверности. Джин остановилась, чтобы обменяться горестными взглядами с мопсом — или не мопсом: китайский шарпей, значилось на табличке. Его карамельная шуба выглядела размера на четыре больше, чем надо, а шерсть завивалась именно так, как если бы весь его щенячий жир отсосали пылесосом. Такие тревожные карие глаза, погребенные в этих складках, — на ее взгляд, ему не могло быть больше пяти-шести недель отроду. Где его мать? И где все остальные мопсики? А затем все сделалось на удивление ясным. Что бы ни сказал Скалли, она отправится прямо в Нью-Йорк, самым мощным из инстинктов возвращаемая на первоначальную территорию. Она отправится домой.