Гибель Императорской России - Павел Курлов

В предыдущем изложении событий я указывал, сколь неправилен был господствовавший взгляд о неограниченном влиянии Распутина на дела государственного правления. Я приводил фактические данные, что высшие назначения не могут быть приписаны ему, хотя естественно допустить, что при доверии и мистицизме Государя, мнения Распутина о том или другом человеке не проходили бесследно, когда Император по личному убеждению или иным данным сам останавливался на выборе определенного лица.

Я считаю необходимым обосновать высказанное мной мнение личными впечатлениями моего знакомства с Распутиным и отрицательными отзывами маньяка Пуришкевича.

Никогда я никаких назначений, наград или других милостей при содействии Распутина не получал, невзирая на ходившие по этому поводу слухи, оказавшиеся настолько вздорными, что чрезвычайная следственная комиссия с первых же дней исключила меня из компании так называемых «распутинцев». Впервые я беседовал с Распутиным зимой 1912 года у одной моей знакомой, которая, относясь сердечно ко мне, по-видимому, хотела помочь через него в том тяжелом положении, которое я переживал от всех преследований по делу смерти П. А. Столыпина. Внешнее впечатление о Распутине было то же самое, какое я вынес, когда, незнакомый ему, видел его в кабинете министра. По всей вероятности, хозяйка рассказала ему обо всех моих невзгодах, хотя о деле убийства П. А. Столыпина он знал из других источников, но я ни в какие разговоры с ним по этому поводу не входил. Распутин отнесся ко мне с большим недоверием, зная, что я был сотрудником покойного министра, которого он не без основания мог считать своим врагом. Я ни одной минуты не думал обращаться к нему с какой бы то ни было просьбой, и потому наш разговор носил общий характер. На этот раз меня поразило только серьезное знакомство Распутина со Священным писанием и богословскими вопросами. Вел он себя сдержанно и не только не проявлял тени хвастовства, но ни одним словом не обмолвился о своих отношениях к царской семье. Равным образом я не заметил в нем никаких признаков гипнотической силы и, уходя после этой беседы, не мог себе не сказать, что большинство циркулировавших слухов о его влиянии на окружающих относится к области сплетен, к которым всегда был так падок Петербург.

Вторая встреча произошла летом 1915 года. Приехав в столицу на несколько дней из Риги, я по обыкновению поспешил посетить моего давнишнего врача и старого друга П. А. Бадмаева и застал у него Распутина. Знакомство их меня нисколько не удивило, так как П. А. Бадмаев, будучи глубоко верующим христианином, относился весьма отрицательно ко всякому проявлению мистицизма, но тщательно его изучал путем личного знакомства с различными людьми, выдвигавшимися на этом поприще. Ранее я видел у него странника Митю и других старцев и юродивых. К Распутину он относился с большим вниманием, видимо желая разгадать его личность, особенно ввиду того, что П. А. Бадмаев искренно обожал Государя Императора и Его семью.

В своих глубокомысленных рассуждениях, преисполненных клеветы над умиравшим Распутиным, его убийца Пуришкевич не оставил в покое и П. А. Бадмаева, приписывая ему снабжение Распутина особыми порошками, которые подчиняли ему волю членов царской семьи. Это необходимо было Пуришкевичу, заботившемуся всегда только о популярности, чтобы как-нибудь подкрепить в глазах читателей свои собственные предположения о безусловном и почти рабском подчинении Государя и Императрицы Распутину, нелепость и ложность которых не оставляла в нем никаких сомнений, если только допустить, что у него в момент предательского убийства в спину были какие-либо соображения, кроме страха ответственности.

Между тем никто из царской семьи никогда у П. А. Бадмаева не лечился; никогда не лечился у него и Распутин, а многочисленные пациенты П. А. Бадмаева, в числе коих я сам был в течение 18 лет, прекрасно знают, что никаких особенных средств у П. А. Бадмаева не было. Безусловно веря медицинским познаниям последнего, я, как и все русские, с большим беспокойством следил за ходом постигшей Наследника болезни, а потому послал генерал-адъютанту Дедюлину телеграмму с предложением использовать для августейшего больного испытанные мной от кровоизлияния средства П. А. Бадмаева, что встретило полное противодействие со стороны придворных врачей.

При этом свидании Распутин живо интересовался войной и, так как я приехал с театра военных действий, спрашивал мое мнение о возможном ее исходе, категорически заявив, что он считал войну с Германией огромным бедствием для России. В дальнейшей беседе он впервые коснулся своих отношений к Царскому Селу. Говорят, что он тщетно убеждал Государя Императора не вступать в эту войну,— это еще раз подтверждает отсутствие исключительного влияния Распутина в делах государственных. Будучи противником начатой войны, он с большим патриотическим подъемом говорил о необходимости довести ее до конца, в уверенности, что Господь Бог поможет Государю и России. Таким образом, у Распутина было гораздо более развито национальное чувство, чем у многих его обвинителей в стремлении к сепаратному миру и влиянии в этом отношении вместе с «немцем» Штюрмером на Императрицу. Из этого следует, что обвинение Распутина в измене было столь же обосновано, как и опровергнутое уже обвинение Государыни. Я не забуду очень характерную фразу, которая сорвалась у Распутина в этом разговоре: «Иногда целый год приходится упрашивать Государя и Императрицу для удовлетворения какого-нибудь ходатайства».

Несоизмеримо далеко до «исключительного» влияния!

Несколько раз пришлось мне говорить с Распутиным и в последние месяцы его жизни. Я встречался с ним у того же П. А. Бадмаева и поражался его прирожденным умом и практическим пониманием текущих вопросов даже государственного характера. Он был ярым сторонником продолжения работ Государственной Думы, несмотря на ее антиправительственные выходки, и каждый раз повторял о необходимости наладить продовольственный вопрос, правильное разрешение которого, по его мнению, являлось единственным средством спокойствия в стране.

В бытность мою товарищем министра внутренних дел мне неоднократно докладывали о кутежах Распутина, во время которых он никогда не осмеливался допускать инсинуации на царскую семью, которые приписывались ему петербургскими великосветскими сплетниками, вроде рассказа о его непочтительном отзыве о великой княжне Ольге Николаевне, за что он был будто бы избит каким-то офицером.

Приведенное мое мнение о Распутине, как это ни странно, подтверждается все тем же Пуришкевичем в его рассказе о «высоко патриотическом подвиге» его убийства. Даже Пуришкевич не дерзает повторять подобные слухи, а напротив, не допускает и мысли о справедливости басен, преисполненных грязи по отношению к Императрице и Ее дочерям. Не останавливаясь ни перед чем, чтобы оправдать свой позорный поступок, совершенный им будто бы для спасения Государя и России от чрезмерного влияния Распутина, он не приводит ничего в его подтверждение, кроме отрицательных возгласов: «Где же честнейший и благороднейший А. Д. Самарин?[17], где начальник дворцовой канцелярии князь Орлов? Где генерал Джунковский? Где фрейлины княжна Орбелиани и Тютчева? Их нет при дворе, ибо они дерзнули поднять свой голос против Распутина».

Помимо того, что и фактически не все эти сведения верны, так как, напр., княжна Орбелиани до конца своей жизни проживала во дворце и умерла почти на руках Императрицы, едва ли правильно и заключение, что остальные поименованные лица должны были оставить свои посты из-за выступления против Распутина. Я позволю себе привести здесь простой житейский пример. Большинству из нас приходилось иметь прислугу, которой особенно дорожишь, несмотря на сознаваемые иногда дурные ее стороны. При первом указании, всегда находящихся для этой цели людей, на эти свойства мы любезно благодарим. При вторичном указании — с благодарной улыбкой пожимали плечами и, наконец, при последующих повторных настояниях негодовали и просили не вмешиваться не в свое дело. Какое же основание отказывать в этом человеческом свойстве самодержавному Монарху? У него негодование на непрошеное вмешательство и повторение все тех же нападок естественно влекло за собой удаление настойчивых советников, причем это удаление никогда не выражалось в резкой форме, а являлось лишь устранением таких лиц с тех мест, на которых они, в силу неправильно понятых своих обязанностей, считали такое вмешательство возможным. Доброта Государя проявлялась и в этих случаях. Князь Орлов был назначен на высший пост помощника Наместника Его Величества на Кавказе по гражданской части, а генерал Джунковский был оставлен в свите. Я не могу заподозрить, что эти случаи были результатом мести Распутина: он был несомненно добрым человеком и неоднократно высказывал чувство христианского прощения своим врагам.