Палач, сын палача - Юлия Андреева

По согласованию с Миллером и фон Шпее главному инквизитору Кельна начали поступать доносы, сообщающие о том, что кардинал Олеариус Мартесон является опасным вероотступником и колдуном.

Поначалу главный инквизитор не желал верить написанному, но день ото дня писем приходило все больше и больше. Причем все они были анонимными, а кому верить, если не анонимам? Все же знают, что только страх перед дьяволом мешает истинному христианину поставить свою подпись, а страх не бывает беспочвенным.

Одновременно с главным инквизитором письма получали и уважаемые люди города, которые в свою очередь начали требовать проверки подозрительного кардинала.

И вот, наконец, настал час мести. В тот день кардинал Олеариус Мартесон как обычно читал проповедь. Дело происходило в церкви Святого Якова. После проповеди он благословил паству и уже собрался уходить, как вдруг хорошо одетый приезжий привязался к нему с просьбой растолковать какое-то место из святого писания. Кардинал хотел было уже отклонить смиренную просьбу приезжего, но в этот момент к нему подошел служка той же церкви и сообщил, что на улице сильный ливень, и если его Высоко Преосвященство не хочет вымокнуть до нитки, пока будет добираться до кареты, ему лучше переждать непогоду в храме.

Поняв, что ему все равно некуда деваться, кардинал предложил незнакомцу присесть на одну из скамеек, после чего они погрузились в долгий разговор. Пока же они говорили, не замеченный ни кем в церковь проник мальчик, который встал возле дверей, как будто бы тоже пережидая дождь.

Неожиданно разговор был прерван, в церковь ввалились человек десять вооруженных до зубов военных, которых вел коренастый человек в костюме судебного исполнителя Кельна.

– Итак, господа стражники, извольте видеть. Вот мальчик и башмаки, которые час назад в присутствие вас всех были смазаны свиным жиром. Как видите, он стоит у дверей, из-за чего наш драгоценный кардинал Олеариус Мартесон не может выйти из церкви! Смотрите внимательнее, вам предстоит свидетельствовать в суде!

Глубоко оскорбленный происходящим Олеариус Мартесон поднялся и направился к страже, требуя, чтобы его обвинитель немедленно назвал себя и прекратил шутовство.

– Священник и должен находиться в церкви! Где же ему еще быть?! – наставительно загремел он.

– Только разве это ваша церковь? – ехидно поинтересовался судебный исполнитель. Стоящие возле дверей солдаты напряглись было, услышав зычный голос кардинала, но после вопроса судебного исполнителя они словно начали оттаивать, на лицах многих появились подобия улыбок.

– Я читал проповедь и потом разговаривал с этим господином, – Олеариус Мартесон повернулся к своему недавнему собеседнику, но того и след простыл.

– Проповедь вы окончили читать час назад. Что же до собеседника – то, как мне думается, это был дьявол! Взять его, – скомандовал судебный исполнитель, записывая что-то в свою тетрадь.

– Я сидел здесь, пережидая дождь! – попытался возразить кардинал.

В этот момент кто-то из военных распахнул перед ним дверь, показывая залитую солнцем площадь.

– Мы стояли перед дверьми храма, ожидая, когда можно будет войти, и что-то не заметили никакого дождя! – укоризненно покачал головой судебный исполнитель. – Целый час, матерь божья, а ведь для того чтобы арестовать какую-нибудь ведьму, мы обычно выжидаем всего десять минут.

Кардинал был тотчас взят под стражу, его обыскали, сняв для этой цели всю одежду, затем, кое-как натянув облачение единственное с целью прикрыть срам, связали, заткнули кляпом рот и понесли на руках через весь город в тюрьму.

Глава 15

Букетик фиалок

Следователи часто используют фразу, что обвиняемая созналась без пытки, и это означает неоспоримую виновность. Я заинтересовался, стал расспрашивать и узнал, что на самом деле их пытали – но только в железных тисках с ребристыми зажимами, которые сдавливали голени, прессуя их как пряники, выжимая кровь и причиняя нестерпимую боль.

Клаус тяжело переживал потерю Клер. Долго и безрезультатно он стучался во все кельи монастыря, спрятавшего за своими стенами бывших узниц, тряс участвовавших в налете рыцарей и даже самого Фридриха фон Шпее. Но ни кто так и не смог ответить ему, куда же пропала несчастная узница.

Наконец, поняв, что произошла чудовищная ошибка и девушка осталась в тюрьме, Клаус, поругавшись с отцом, отправился обратно в Виттенберг, где продолжал ходить вокруг да около тюрьмы, планируя штурм и спасение любимой.

Все было бесполезно, после недавнего налета стены тюрьмы сделались еще более неприступными, чем были до этого, а наученная горьким опытом охрана из кожи вон лезла, желая загладить прошлую вину.

В отчаянии юноша бросился обратно в Вюрцбург, чтобы упасть в ноги к фон Шпее, но тот тоже ничем не мог помочь, единственно пообещав, что будет молиться о душе несчастной.

Клаус вновь вернулся в Виттенберг и попал прямехонько на казнь Клер. Несчастный и не имеющий ни сил, ни средств, для того чтобы чем-то помочь девушке, Клаус Миллер купил у цветочницы крошечный букетик фиалок и, закрепив его на плече, встал напротив столба, к которому палач как раз в этот момент привязывал Клер.

В толпе говорили, что девушка примирилась с церковью и получила последнее утешение. Полными слез глазами Клаус наблюдал за казнью, стараясь стоять таким образом, чтобы Клер видела его и знала, что она не одна. На какое-то мгновение их глаза встретились, и сердце Клауса затрепетало от вдруг поразившей его жалости и любви. Он не знал, узнала ли его Клер, помнила ли она лицо пару раз приходящего к ней в камеру мальчика? Помнила ли букетики фиалок, которые он приносил ей?

Сам Клаус почти не помнил лица юной пленницы, черты расплывались, преображаясь в невиданную и прекрасную картину любви, которую он сам себе рисовал мысленным взором.

В его мечтах Клер была то прекрасной принцессой, которую он, верный и преданный рыцарь, вызволял из башни, где она была заточена жестоким тираном. Клаус ясно видел, как блестит в свете луны его кираса и развивается орденский плащ. Он видел Клер в блестящем белом платье и серебряной накидке. Как он несет ее на руках и она целует его.

Дальше фантазии Клауса почему-то не распространялись. Он только видел, как спасал Клер то от бандитов, напавших на ее карету, то от морских разбойников, бравших на абордаж корабль. Он был герцогом, который приказывал немедленно освободить девушку из тюрьмы, и священником, который, прокравшись в тюрьму, подсыпал сонного зелья тюремщикам и страже и спасал Клер.

Когда костер отпылал, букетик на плече Клауса сделался совершенно черным, а его бархатный камзол, плащ и волосы насквозь пропахли гарью и запахом сгоревшей человеческой плоти. Приметив юношу и понимая, что в таком состоянии он не должен оставаться один, жена местного палача пригласила его в дом, где Клаус смог умыться и немного собраться с мыслями.

Когда спустя час домой явился сам палач, Клаус попросил его продать что-нибудь из вещей казненной, так как, согласно закону, все вещи Клер должны были перейти в личную собственность казнившего ее палача. Тот покопался в сундуке, вытащив оттуда ладанку, в которой ничего не было. Должно быть, хранившаяся там святыня потерялась во время взятия Клер или была похищена кем-нибудь из следователей, считавших, что в амулете ведьмы сокрыта магическая сила.

Не было никакой гарантии того, что эта вещь когда-либо принадлежала Клер, но Клаус горячо поблагодарил за оказанную ему милость, низко поклонившись палачу и его жене.

Рассматривая ладанку, Клаус попросил палача продать ему немного пепла оставшегося от сожженной.

Этот пепел затем был положен в ладанку, которую Клаус носил у сердца всю свою жизнь.

Повесив талисман на шею, Клаус высыпал из кошелька все свои деньги, желая отблагодарить палача за помощь, но тот взял лишь положенное ему, покормив юношу и пожелав ему скорее возвращаться к родителям.

Но вместо того, чтобы вернуться к отцу в Ортенау, Клаус прямехонько направился в деревеньку под Оффенбургом, где нашла себе приют семья Филиппа Баура.

Едва увидев грузную фигуру бывшего второго палача Оффенбурга, Клаус сразу же направился к нему и без лишних проволочек попросил бывшего палача помочь ему в одном важном деле. Дело было секретным, поэтому, отдав распоряжение служанкам собрать на стол, Филипп пригласил Клауса в свою комнату, где юный Миллер попросил Филиппа нанести ему какое-нибудь увечье, после которого он не смог бы сделаться палачом, продолжая семейную традицию. После смерти Клер сама мысль находиться близ тюрем и судов, а тем более пытать кого-либо казалась ему кощунственной.

Выслушав юношу, Филипп долго не мог придти в себя. Да, он мог искалечить Клауса. Мог сделать так, что его рука отсохла бы или ноги перестали ходить. Но он слишком боялся Петера Миллера, человека не раз приходившего ему на помощь, Миллера, которому бы не понравилось, если бы Филипп сделал что-нибудь против жизни или здоровья его единственного сына.