Золотой дождь - Джон Гришэм

Сердце у меня просто разрывается, когда я вижу, что она так страдает. Как бы я хотел сесть рядом и, может быть, даже обнять её и поболтать о всякой всячине. Но если она замужем, где же, черт возьми, её муж? Она смотрит в мою сторону, но, мне кажется, не видит меня.

Ее сопровождающий в розовой куртке появляется ровно в десять тридцать, и она поспешно старается овладеть собой.

Он ласково поглаживает её по голове, говорит какие-то утешительные слова и осторожно разворачивает кресло. Уезжая, она очень медленно поднимает глаза и улыбается мне сквозь слезы.

Я чувствую искушение пойти за ней, держась на некотором расстоянии, и узнать, в какой она палате, но беру себя в руки. Позже я думаю, что хорошо бы найти человека в розовой куртке и выспросить у него хорошенько разные подробности. Но я не двигаюсь с места. Я пытаюсь позабыть о ней.

Ведь она ещё просто ребенок.

На следующий вечер я прихожу в гриль-бар и сажусь за тот же столик. Я прислушиваюсь к той же деловой болтовне тех же самых постоянно спешащих людей. Я навещаю ван Ленделов и ухитряюсь дать удовлетворительные ответы на все их бесчисленные вопросы. Я наблюдаю за другими акулами, раздобывающими корм в этих мутных водах, и не обращаю никакого внимания на немногих возможных перспективных клиентов, которые, кажется, только и ждут, чтобы на них напали добытчики.

Несколько часов отдаюсь наукам. Я очень сосредоточен. Никогда ещё я не испытывал такого непреодолимого желания овладеть знаниями.

Смотрю на часы. Время приближается к десяти, и мое рвение ослабевает. Начинаю глазеть по сторонам. Я стараюсь сохранять спокойствие и усердие, но каждый раз вздрагиваю, когда кто-нибудь входит в гриль-бар. За одним из столиков ужинают две санитарки. Одинокий служитель читает книгу.

Ее вкатывают в пять минут одиннадцатого, и тот же благородный старик осторожно подвозит её кресло к тому месту, которое она показывает. Келли выбирает тот же столик, что вчера, и улыбается мне, пока старик пристраивает её поудобнее.

— Апельсиновый сок, — просит она. Ее волосы так же распущены, как накануне, но, если я не ошибаюсь, она наложила немного косметики на лицо и подвела карандашом глаза. Она даже подкрасила бледно-розовой помадой губы. Эффект потрясающий. Вчера я не понял, что она совершенно не накрашена. А сегодня чуть-чуть макияжа делает её ослепительно прекрасной. Глаза у неё ясные, блестящие и совсем не грустные.

Ее сопровождающий ставит перед ней апельсиновый сок и повторяет то же, что вчера:

— Вот, Келли. Значит, говоришь, через тридцать минут?

— Можно и через сорок пять, — отвечает она.

Келли потихоньку потягивает через соломинку сок и рассеянно посматривает на другой конец столика. Я сегодня много думал о ней и давно составил план действий. Выжидаю несколько минут, притворяясь, что не замечаю её присутствия, и усиленно листаю «Адвокатское обозрение Элтона», а затем медленно встаю, словно собираюсь выпить чашечку кофе. Я останавливаюсь у её столика и говорю:

— А сегодня вы лучше выглядите.

Она явно ожидала услышать нечто подобное.

— Но я и чувствую себя сегодня гораздо лучше. — Она улыбается чудесной улыбкой, обнажающей совершенные зубы. Какое великолепное лицо, даже несмотря на безобразный синяк!

— Вам принести что-нибудь?

— Да, я хотела бы выпить кока-колы. Сок горчит.

— Конечно. — Я ухожу, вне себя от радостного возбуждения.

У автомата самообслуживания я наливаю два больших бокала с безалкогольными напитками, расплачиваюсь, ставлю их на её столик и смотрю, как бы в совершенной растерянности, на стул, стоящий напротив неё.

— Пожалуйста, садитесь, — приглашает она.

— А можно?

— Пожалуйста, мне надоело разговаривать только с санитарками.

Я сажусь и наклоняюсь в её сторону.

— Меня зовут Руди Бейлор. А вас — Келли…

— Келли Райкер. Приятно познакомиться.

— Взаимно. — На неё одно удовольствие смотреть и с расстояния двадцати шагов, но сейчас, когда я в четырех, я просто балдею. Глаза у неё бархатно-карие, и в них сверкает насмешливая искорка. Она изысканно хороша.

— Извините, если я вас побеспокоил вчера вечером, — говорю я, очень волнуясь, как бы разговор не оборвался. Мне нужно узнать о ней многое.

— Но вы меня не побеспокоили. Извините, что я сделала из себя настоящее зрелище.

— Почему вы сюда приезжаете? — спрашиваю я, словно она не имеет никакого отношения к больнице, а я здесь свойский парень.

— Чтобы не сидеть все время в палате. А вы почему здесь?

— Я готовлюсь к экзаменам на адвоката, а здесь тихо.

— Так, значит, вы собираетесь стать адвокатом?

— Точно. Несколько недель назад я окончил юридический колледж и получил работу в одной фирме. Как только сдам экзамен, смогу приступить к обязанностям.

Она начинает пить колу через соломинку и делает легкую гримаску, немного переменив положение тела.

— Тяжелый перелом, да? — спрашиваю я, кивая на её ногу.

— Да, лодыжка. В неё вставили спицу.

— А как это случилось? — Вопрос мой столь естествен, что и ответ, конечно, должен быть совершенно таким же.

Но не тут-то было. Она колеблется, и глаза сразу наполняются слезами.

— Это домашняя травма, — говорит она, словно уже затвердила это туманное объяснение.

Что, черт возьми, это значит? Домашняя травма? Она что, упала с лестницы?

— О! — откликаюсь я, будто мне что-нибудь ясно. Меня беспокоят её запястья, потому что они оба забинтованы, а не в гипсе. Не думаю, что тут тоже переломы или вывихи. Может быть, они поранены.

— Это длинная история, — бормочет она в промежутке между глотками колы и отворачивается.

— Вы давно здесь?

— Два дня. Врачи хотят посмотреть, как стоит спица. Если не прямо, будут все переделывать. — Она замолкает и поигрывает соломинкой. — Разве не странное это место для занятий?

— Да нет, честное слово. Здесь тихо и много кофе. И всю ночь открыто. А у вас на руке обручальное кольцо. — Это обстоятельство волнует меня больше всего.

Она смотрит на кольцо так, будто забыла, что оно при ней.

— Ага, — говорит она и долго смотрит на соломинку. Кольцо простое, без полагающегося в таких случаях бриллианта.

— Где же тогда ваш муж?

— Вы задаете слишком много вопросов.

— Но я же без пяти минут адвокат. Нас натаскивают во время учебы.

— Зачем вам это знать?

— Странно, что вы все время одна, с травмами, а его рядом с вами не видно…

— Он приходил раньше.

— И теперь он дома с ребятишками?

— У нас нет ребятишек. А у вас?

— Нет. Ни жены, ни детей.

— А сколько вам лет?

— Теперь вы задаете много вопросов, — отвечаю я улыбаясь. Ее глаза сверкают. — Двадцать пять. А вам?

Она с минуту раздумывает.

— Девятнадцать.

— Но вы ужасно рано вышли замуж.

— У меня не было выбора.

— О, извините.

— Да нет, ничего. Я забеременела, когда мне едва исполнилось восемнадцать, вскоре вышла замуж; а через неделю после свадьбы случился выкидыш, и с тех пор все катится под откос. Ну вот, вы удовлетворили свое любопытство?

— Нет. То есть да. Извините, о чем вы хотели бы поговорить?

— О колледже. В каком колледже вы учились?

— Это колледж Остин-Пи. Юридический колледж при Мемфисском университете.

— Всегда хотела учиться в колледже, но не получилось. А сами вы из Мемфиса?

— Я здесь родился, но вырос в Ноксвилле. А вы?

— В маленьком городке, час езды отсюда. Мы уехали, когда я узнала, что беременна. Моя семья чувствовала себя опозоренной. А его семья — просто рвань. Надо было уезжать.

Под всем этим скрываются какие-то тяжелые семейные обстоятельства, и я не хочу затрагивать больную тему. Она дважды упомянула о беременности, хотя дважды об этом можно было бы умолчать. Но она одинока, и ей хочется поговорить.

— И тогда вы поехали в Мемфис?

— Мы бежали в Мемфис, здесь нас поженил мировой судья, классная была церемония, а потом я потеряла ребенка.

— А чем сейчас занимается ваш муж?

— Чем подвернется. Много пьет. Он конченый игрок, который все ещё мечтает пробиться в большой бейсбол.

О таких подробностях я её тоже не спрашивал. Но уже вообразил, что он был лучшим спортсменом в средней школе, а она самой хорошенькой веселушкой там же, и вместе они составили стопроцентно американскую пару, стали мистером и мисс «Подымай выше» — самой красивой, прекрасной, спортивной и перспективной в смысле успеха парочкой, прежде чем как-то ночью забыли про кондом и попались. Их постигло несчастье. Они почему-то решили не делать аборта. Может, они успели окончить среднюю школу. Может, и нет. Упав во всеобщем мнении, они бежали из типичного американского городка, чтобы затеряться в безвестности большого города.