Тени черного леса - Алексей Щербаков

— А ты думал? В конце-то концов, мы что? Наши в Польше постоят, да и когда-нибудь уйдут. А ему в этой стране жить! Я разобрался немного. Эти друзья, с которыми тебе довелось повоевать, да и тот же Ковалевский… Знаешь, если их сила возьмет, то Мысловскому останется только в СССР сматываться. Как твой товарищ Мирослав, который чуть ли не всю жизнь сидел у нас. А если бывал на родине — то нелегально… Эти демократы — они нашим друзьям не простят…

— Жаль мужика. Так и не пожил в своей Польше…

Мельников не стал упоминать, что, собственно, поляк-то и затеял весь этот бардак. Что ж, с мертвых спрос короткий.

— Товарищ капитан, тут есть одно интересное обстоятельство… — Сергей доложил о странном отряде.

— Забавно. Пойдем-ка, поглядим. Может, кто-то и остался лежать. Если они, конечно, мертвых с собой не утащили.

Они прошли по той самой улочке, по которой им не удалось уйти ночью. Возле кустов, из которых вели по Мельникову огонь, уже топтались солдаты Войска Польского.

В кустах лежали двое. Оба они были в немецком камуфляже, без знаков различия. Сапоги на ногах — тоже немецкие.

При виде Елякова, польские солдаты вытянулись.

— Пан капитан, документов не обнаружили, но вот что мы нашли у одного.

Солдат протянул Елякову бумажник. Обычное такое потертое изделие из искусственной кожи. Внутри лежала монетка в два пфеннига. Старая, 1914 года чеканки. Это ладно. Солдаты всех стран часто таскают в карманах разные подобные штуки — вроде как талисманы. Более заинтересовала Елякова и Мельникова хранившаяся тут же фотография — на которой были сняты какая-то миловидная молодая женщина и мальчик лет пяти. Вроде бы ничего необычного. Изрядно потрескавшаяся карточка, с потертыми углами. Таких Сергей видел сотни — и своих, и чужих. А вот надпись на обороте… «Ждем и любим» — было написано по-немецки.

— О как… — протянул Сергей. В самом деле, трудно представить, чтобы даже не солдат, а то ли бандит, то ли партизан таскал чужой снимок. Значит, немец?

— Пан капитан, а вот еще… Это мы нашли в другом кармане. — Солдат протянул Елякову достаточно плотную пачку купюр. Это были советские сотенные. Причем новенькие и хрустящие, судя по их виду, не бывавшие в употреблении.

— Интересный набор, — подвел итог Еляков. — Так ты говоришь, Мельников, постреляли и убрались?

— Так точно. Те вон, что со школы, они перли, как на буфет. А эти увидели, что каша заварилась серьезная, — так и отошли.

— И вот ведь что интересно. Гляди, куда улочка ведет. Не понял? Они пришли с восточной стороны…

Сергей тут же вспомнил начало этой истории — литовцев, очутившихся в Восточной Пруссии. А ведь из этого городка до границы с СССР — рукой подать. Да и до Литвы — один переход. Круг начинал смыкаться.

— Ну что, лейтенант, пошли теперь беседовать с твоим другом.

В коридорах школы пахло пороховой гарью. Как оказалось, особых разрушений немецкий зенитный громобой зданию не нанес. Все-таки кирпич — он и есть кирпич. Из двадцати миллиметров его не особо разнесешь. Так что огневой налет был удачным скорее в психологическом плане — сломал волю к сопротивлению. На втором этаже, возле одной из дверей стоял польский автоматчик. Увидев подходивших Елякова и Мельникова, он посторонился. Видимо, Мысловский отдал приказ пускать их без всяких вопросов.

Помещение за дверью было чем-то вроде учительской. Тут сохранилось несколько столов и стенные шкафы — в некоторых виднелись даже кое-какие книги. Окна кабинета выходили на противоположную площади сторону — поэтому даже стекла уцелели. В углу сидел Мысловский. Судя по его темным кругам вокруг глаз, он не спал уже несколько суток. Стоявшая на столе банка из-под американской колбасы была полна окурков. Да и табачный дым в помещении, казалось, не клубился, а прессовался слоем на слой.

Отравлять воздух пану надхорунжему помогал пленный. Он сидел напротив Мысловского, сгорбившись, держа в пальцах дымящуюся папиросу. Только теперь Сергей его по-настоящему разглядел — раньше не до того было.

Пленный был полноватым, но довольно крепким человеком с одутловатым желтоватым лицом. У него тоже под глазами имелись синеватые мешки. Но происхождение они имели явно несколько иное, нежели у сотрудника польских «органов». Если принять во внимание красный нос, можно было заключить: пан в последнее время явно много и часто прикладывался к бутылке.

— Ну, лейтенант, я могу тебя поздравить, — обратился Мысловский к Мельникову. Несмотря на крайне усталый вид, поляк выглядел очень довольным. — Советских орденов у тебя хватает, теперь, глядишь, прибавится и польский. Вы, конечно, наделали глупостей… Да не оправдывайся, — махнул он рукой. — Я знаю, кто все это затеял. Мирослав. Его методы. Да, ему теперь все равно. Наградят посмертно. Но ведь все-таки важен результат… Сташевский!

На крик явился автоматчик.

— Отведи клиента куда-нибудь передохнуть. И глаз с него не спускай! А то кто знает, что ему в башку взбредет. А мы пока с русскими товарищами посовещаемся.

Когда пленного увели, надхорунжий рассказал, что имел право рассказать о результатах затеянной Сергеем и Мирославом заварухи, которая в результате переросла в операцию по ликвидации. Мельников часто сталкивался с такими делами на фронте. Как-то, уйдя в рейд, они крепко вляпались. По собственной глупости потеряли троих и, что самое гнусное, немцы отсекли им путь отступления. От безысходности разведчики захватили какой-то блиндаж и заняли там круговую оборону. Наши подошли через несколько часов. Блиндаж оказался очень важным узлом немецкого укрепрайона. Потом, в рапортах начальству, начальство обрисовало дело таким образом, будто так оно и было задумано с самого начала. Впрочем, Копелян уверял, что множество великих исторических битв на самом деле разворачивалось примерно по такой же схеме…

Вот и здесь. Авантюра в духе батьки Махно вылилась в блестящую операцию польских спецслужб. Деревенька-то эта оказалась веселым местом. Командир всей этой братии Кшиштоф Лисовский был своеобразной личностью. При немцах он занимал какую-то не слишком высокую, но и не низкую должность в польских формированиях, чего-то вроде полицаев. В этой должности плотно контачил с паном Ковалевским. Как и тот, Лисовский, с помощью своих политических друзей после освобождения Польши выдал свою службу немцам за агентурную работу на все ту же милую структуру — НСЗ. Хотя, как уверял Мысловский, он работал по принципу «и нашим, и вашим». Впрочем, вся суть НСЗ в этом-то и состояла. Русских, а уж тем более украинцев, эти деятели ненавидели куда больше, чем немецких оккупантов.

Стараниями своих друзей Лисовский в послевоенном бардаке и сел в этой деревне. Формально это были «силы самообороны» числом в пятнадцать человек. На самом-то деле их было около пятидесяти. Но главное — Лисовский осуществлял координацию с несколькими такими же структурами в окрестностях — с шатающимися по лесам вовсе нелегальными отрядами.

Все это замешивали самые крайние польские националисты, которые были намерены любыми способами не допустить установления в Польше власти ППР[46] — то есть просоветской силы. Весь расчет был на конфликт между союзниками. Националисты полагали, что западники Польшу Сталину уж никак не отдадут. Так вот, Лисовский и такие, как он, должны были создать нелегальные боевые структуры, которые после передачи Польше части Восточной Пруссии внедрятся туда. А дальше — все просто. Дождаться вывода советских войск — и тогда начать всерьез разбираться со своими политическими противниками и дожидаться помощи Запада.

— Но теперь всем этим будут заниматься более серьезные наши люди. А у вас, как я понял, есть вопросы по нашему конкретному делу…

— А он как, разговорчивый? — спросил Еляков.

— Да, я с ним уже хорошо поработал. Он такое сообщил, что наши с вами тайны — это мелочь.

Лисовского снова доставили в кабинет. Еляков поглядел на него серьезным взглядом и сразу взял быка за рога:

— Я — сотрудник народного комиссариата государственной безопасности СССР капитан Еляков. И дело обстоит так, пан Лисовский. Ваши игры в политику — это дело Польши. Но вы пошли и поперек наших интересов. Вы понимаете, что это значит? Тут, у вас на родине, может произойти то, а может другое. Не мое дело рассуждать о политике. Но я вас уверяю — из Сибири все польские дела будут вам совершенно безразличны. Там вам уже никто не поможет. Так что у меня такое предложение. Вы нам рассказываете, что нас интересует, — и русские оставляют вас в покое. А нет — продолжим наши разговоры за нашей границей. Благо вас взял в плен наш человек, а до границы близко. Как вы догадываетесь, заступаться здесь за вас никто не станет.

Лисовский слегка побледнел. Дело для него оборачивалось и вовсе плохо. Он понимал: угодить в зубы русским — то же, что в пасть крокодилу. Тут еще была надежда, что политические друзья выручат. Там, за недалекими полосатыми столбами с надписью «СССР», такой надежды уже не было.