Метаморфозы жира. История ожирения от Средневековья до XX века - Жорж Вигарелло
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, несмотря на различия, здесь есть нечто общее. В обоих случаях наличие излишней полноты определяется по одному и тому же признаку — потере «гибкости стана»[882], пусть этот стан и оценивается с разных точек зрения. Это фундаментальный принцип. Главенствующий критерий оценки — «стройность» талии, остальные части тела не имеют такого значения. Тонкая талия настолько важна, что на ней одной может сфокусироваться вся ностальгия по красоте: «А какая у нее была когда-то тонкая талия…»[883],[884] Стройность талии создает привлекательность рыночной красавицы, описанной Золя, которая казалась «сильной», но на самом деле таковой не была: у «прекрасной нормандки» «мощное тело богини»[885], округлые руки, «красивая» «подвижная» талия, «развевающиеся юбки»[886], «огромная»[887] грудь.
Во второй половине XIX века все озабочены похудением, в первую очередь это касается женской фигуры. Модные журналы оказывают на читательниц давление, в статьях звучат истерика, тревога и ужас: «Полнота! Это же кошмар каждой женщины»[888]. Не отстают и модистки — в их речах больше, чем раньше, стройность ассоциируется с молодостью, они все время клянутся, что благодаря их узким платьям и накидкам клиентки «будут выглядеть стройнее и моложе»[889]. Лиза из романа Золя «так затягивается в корсет, что дышать невмоготу»[890], и критика ее соперниц совершенно понятна: если она так «затягивается», говорят они, «значит, она в раздетом виде ужасна»[891]. Эти подозрения заходят все дальше. Намеки на скрытые недостатки повторяются, как если бы одежда больше не должна прятать особенности фигуры. В романах и на картинах полно аллюзий на корсеты — «открытые» и «закрытые». В письмах, мемуарах, рассказах постоянно упоминается нечто скрываемое. На гравюрах Анри Буте, названных попросту «Вокруг дам», изображено множество «обычных» женщин, нижнее белье которых наводит на мысли об их истинных размерах[892], что говорит о серьезных изменениях в культуре и современном мире.
Меняются и значения слов: например, термин «дородность» приобретает совершенно новый смысл. В Академическом словаре 1884 года слово embonpoint однозначно определяет «жирного человека», тогда как согласно Словарю французского языка Эмиля Литтре, составленному в 1866 году, дородность — это «хорошее состояние тела». Дородность перестала быть «соразмерностью» и превратилась в «недостаток»[893]. «Дородность» открывает дорогу «жиру».
Демонстрация тела
Стремление скрыть лишнее в конечном счете приводит к осознанию необходимости похудения. Постепенно увеличивается количество свободного времени, в конце века одним из признаков изменений в культуре становится пребывание на пляже и морские купания. Все более открытые туалеты создают впечатление, что тело выставляется напоказ. Все более «свободные» взгляды замечают всевозможные несовершенства. Контуры фигуры могут расплываться, вызывая удивление и отторжение: «Они разложили на солнышке свои лоснящиеся телеса и не осознают того, что окружающим это противно»[894].
В 1870–1880-х годах контраст между «легкостью» пляжного костюма и «строгостью» платья говорит уже о пренебрежении некоторых женщин тем, как они выглядят: «Мадемуазель Х была королевой бала в салонах, но [на пляже] она совсем не красива»[895]. Жюль Мишле называет «жестокой демонстрацией»[896] простоту купальных костюмов, делающих «уродинами»[897] тех, кто на самом деле таковыми не является. Юго Ребель вспоминает о «презрении», с которым порой сталкиваются те, кто, владея «искусством хорошо одеваться»[898], вызывает восхищение, а пляж предательски выдает их тайны.
Рыхлые тела становятся поводом для насмешек художников, рисующих летние картинки. Они иронизируют над купальщиками, принимая их за «сферы»[899], «воздушные шары»[900], «бревна»[901], «башни»[902], «буи»[903], «китов»[904], «торпеды»[905], и много как еще называют «толстых дам»[906]. Новые способы проведения досуга позволяют мимоходом составить представление о «безобразной внешности»[907]. Все это вызывает острое стремление похудеть.
Еще одно совершенно новое веяние второй половины XIX века — рассматривание своего обнаженного тела в зеркале. Теперь все — тела и предметы — отражается не в маленьком овальном зеркальце на туалетном столике, стоящем в старинном алькове, но в зеркале от пола до потолка, которое Барбе д’Оревильи в 1870-х годах считал непременным атрибутом, «огромным озером в углу спальни»[908].
Во второй половине XIX века это стало возможным благодаря многочисленным новшествам, техническим и экономическим[909]: появились новые средства для «серебрения» зеркал и снижения их стоимости, наладилось промышленное производство стекла, его стало проще перевозить. С 1870-х годов зеркала стало можно заказывать в универсальных магазинах. В результате появилось огромное разнообразие: зеркальные шкафы, высокие зеркала, двусторонние зеркала заполнили жилища крупной и мелкой буржуазии, а в конце века проникли даже в квартиры людей скромного достатка. Любопытство нарастает. Разглядывание собственного тела упоминается в литературе и изобразительном искусстве, фигура со всеми ее изгибами рассматривается целиком, с головы до ног, а не только верхняя ее часть. В 1882 году этот процесс становится главной сценой романа Золя «Нана», навеянной «фантазиями» о Люси Леви, светской парижанке 1870-х годов: «Обнажив живот и грудь, она приближалась к зеркальному шкафу и улыбалась своему прекрасному отражению, подсвеченному со спины отблесками пламени»[910].
Братья Гонкур, в свою очередь, описывают Манетт Саломон, стоящую перед большим зеркалом-псише и любующуюся своим «лучистым отражением»[911]. Журнал La Vie parisienne систематически описывает подобные сцены, навевая мысли о влечении, о нескромности, о стремлении к эмансипации[912].
Женские бедра
Начинает уделяться внимание тому, что раньше оставалось в тени. Беспокойный взгляд обращается к незаметным изменениям или даже к совершенно определенным частям тела:
Стоя перед большим зеркалом-псише своей туалетной комнаты, она с ужасом смотрит на то, что совсем недавно было всего лишь приятной полнотой: очень недовольна своими бедрами, располневшей грудью, нежным лицом, округлившимся, как у простушки…[913]
Аналогичная ситуация описывалась в La Vie parisienne в 1899 году: молодая женщина каждое утро, стоя перед зеркалом в своей туалетной комнате, следила за беспокоящим ее «ростом бедер»[914]. Сантиметром и весами, конечно, пользовались, но новую роль приобрел взгляд — инструмент более
