Римлянка - Альберто Моравиа

Блондин выпрыгнул на тротуар и с шутливой галантностью помог вылезти Джизелле. Мы тоже вышли, я открыла дверь, и мы вошли в подъезд. На лестнице Джизелла и ее кавалер опередили нас. Блондин был невысок ростом и коренаст; хотя он не был толстым, костюм, казалось, вот-вот лопнет на нем по всем швам. Джизелла была выше него. На середине лестницы он отстал от Джизеллы на один шаг, схватил подол ее платья, потянул его кверху и открыл ее белые ляжки, стянутые подвязками, и кусочек ее маленьких худеньких ягодиц.

— Занавес поднимается, — закричал он со смехом.

Джизелла только хлопнула его по руке и одернула платье. Я подумала, что эта грубая выходка, должно быть, неприятна моему кавалеру, и сказала, желая дать ему понять, что мне это тоже не по душе:

— У вас очень веселый друг.

— Да, — ответил он кратко.

— Видно, у него хорошо идут дела.

Мы на цыпочках вошли в дом, и я провела гостей прямо в свою комнату. Закрыв двери, мы все четверо с минуту оставались на ногах, а так как комната была небольшая, то нам стало тесно. Блондин оказался решительнее всех, уселся на постель и начал как ни в чем не бывало раздеваться. При этом он беспрестанно смеялся и без умолку болтал. Говорил он о гостиницах, о частных квартирах, рассказал об одном недавно приключившемся с ним случае.

— Она мне говорит: я женщина порядочная… не хочу, говорит, идти в гостиницу… тогда я ей заявляю: гостиницы битком набиты порядочными женщинами… а она отвечает: не хочу показывать свои документы… А я ей говорю: я тебя выдам за свою жену, какая разница, одной больше, одной меньше… хватит, пойдем в гостиницу. Провожу ее в гостиницу как свою жену, поднимаемся в номер… но, когда дело доходит до главного, она начинает выкидывать разные фокусы… будто она раскаялась, ничего не хочет, что она действительно порядочная женщина… Тогда я, потеряв терпение, пытаюсь действовать силой… ничего я ей худого не сделал, но она открывает окно и грозит выброситься на улицу… Ладно, говорю я, виноват, что привел тебя сюда… Она садится на постель и начинает хныкать… потом рассказывает длинную, грустную и жалобную историю, прямо-таки всю душу мне перевернула… а в чем там дело, сейчас не припомню… знаю лишь одно, что в конце концов я растрогался до того, что чуть не упал перед ней на колени и чуть не стал просить прощения за то, что принял ее за девку. Решено, — сказал я ей, — развлекаться не будем, а потихоньку ляжем в постель и заснем… сказано — сделано, я сразу захрапел… но среди ночи проснулся, осмотрелся кругом: нет ее, исчезла… тогда взглянул я на свою одежду и вижу, все разбросано в беспорядке… Я ищу и не нахожу своего бумажника… вот вам и порядочная женщина.

Он разразился таким неудержимым и заразительным хохотом, что мы с Джизеллой тоже засмеялись. Затем он снял костюм, сорочку, носки, ботинки и остался в нижнем шерстяном белье светло-бежевого цвета, обтягивающем его фигуру от шеи до щиколоток, отчего стал похож на циркового акробата или балетного танцовщика. Такое белье обычно носят пожилые мужчины, и оно еще больше подчеркивало комичность его фигуры, в эту минуту я забыла о его грубости и даже почувствовала к нему расположение — мне всегда нравились веселые люди, потому что сама я скорее склонна к веселью, чем к грусти. Он начал, расшалившись, кружиться по комнате, выписывать разные кренделя, он был маленького роста, без умолку болтал, важно и гордо выпятив грудь, будто на нем было не исподнее белье, а парадная форма. Затем из угла, где стоял комод, он внезапно вскочил прямо на кровать, обрушился на Джизеллу, опрокинул ее навзничь, а та от неожиданности пронзительно вскрикнула. Потом он, пораженный какой-то внезапной мыслью, смешно стоя на четвереньках возле Джизеллы, поднял свое раскрасневшееся и искаженное лицо, обернулся на нас, как делают кошки перед тем, как схватить добычу, и спросил:

— А вы чего ждете?

Я посмотрела на своего кавалера и спросила:

— Мне тоже раздеваться?

Он все еще стоял в пальто с поднятым воротником и, вздрогнув всем телом, ответил:

— Нет, нет… после них.

— Хочешь, уйдем отсюда?

— Да.

— Прокатитесь на машине! — крикнул нам блондин, не отходя от Джизеллы. — Ключи остались внизу.

Но его друг сделал вид, что не слышит этих слов, и вышел из комнаты.

Мы остановились в прихожей, я попросила юношу подождать меня, а сама зашла в большую комнату. Мама сидела за столом и раскладывала пасьянс. Увидев меня, она встала и молча вышла на кухню. Тогда я выглянула в прихожую и попросила юношу войти.

Я закрыла дверь и села на диван, стоящий в углу возле окна. Мне хотелось, чтобы он сел рядом и начал ласкать меня: с другими у меня было всегда так. Но он даже не взглянул в сторону дивана и начал ходить по комнате вокруг стола, держа руки в карманах. Я подумала, что ему надоело ждать, и поэтому сказала:

— К сожалению, у меня только одна комната.

Он остановился и спросил несколько вызывающим, но по-прежнему вежливым тоном:

— Я разве сказал, что мне нужна комната?

— Нет, но я думала…

Он сделал еще несколько шагов, и тогда я не выдержала и, показав на диван, спросила:

— Почему ты не сядешь рядом со мной?

Он посмотрел на меня, а потом, как бы решившись, подошел, сел возле меня и спросил:

— Как тебя зовут?

— Адриана.

— А меня Джакомо, — сказал он и взял меня за руки.

Все это было так необычно, в я снова подумала, что он, вероятно, робеет. Я позволила ему взять мою руку и улыбнулась, чтобы его ободрить. А он спросил:

— Значит, после них мы займемся любовью?

— Да.

— А если я не хочу?

— Тогда мы не будем ничем заниматься, — весело ответила я, думая, что он шутит.

— Да, — воскликнул он с горячностью, — я не хочу, ни в коем случае не хочу этого!

— Ладно, — согласилась я.

Но в действительности для меня его слова были неожиданностью, я еще ничего не понимала.

— Ты не обиделась? Женщинам не нравится, когда ими пренебрегают.

Наконец-то я поняла, в чем дело, и, не в силах что-либо сказать, отрицательно покачала головой. Значит, он не хотел меня. Внезапно мною овладело отчаяние, и я чуть было не разрыдалась.

— Нет, я не обиделась, — прошептала я, — раз ты не хочешь… подожди своего друга, а потом уйдешь.

— Не знаю, как быть, — продолжал он, — из-за меня ты зря потеряешь вечер… а могла бы что-то заработать.

Я подумала, что, очевидно, у него нет денег и, все еще надеясь, предложила ему:

— Если у тебя сейчас нет денег, неважно… заплатишь в другой раз.

— Ты добрая девушка, — сказал он, — нет, деньги у меня есть… давай сделаем вот как… я тебе заплачу… и ты не потеряешь зря вечер.

Он сунул руку в карман куртки, достал пачку денег, которые, надо полагать, были приготовлены заранее, и положил их на стол простым и вместе с тем необыкновенно изящным и небрежным жестом.

— Нет, нет, — запротестовала я, — при чем тут деньги… об этом даже говорить не стоит.

Но я возражала не очень решительно, потому что, по правде говоря, мне не так уж неприятно было получить от него эти деньги: они как-то нас могут связать, я останусь перед ним в долгу и буду надеяться, что мне удастся расквитаться. Он принял этот мой нерешительный отказ за согласие взять деньги, как оно и было на самом деле, и оставил их на столе. Затем он опять сел на диван, а я, чувствуя, что поступаю глупо и нелепо, потянулась и взяла его за руку. С минуту мы молча глядели друг на друга, потом он неожиданно сильно заломил назад мой мизинец своими длинными худыми пальцами.

— Ой, — немного раздраженно воскликнула я, — что это на тебя нашло?

— Извини меня, — сказал он, и лицо его выразило такое смущение, что я раскаялась в своей резкости и добавила:

— Мне было больно, понимаешь?

— Извини меня, — повторил он.

Охваченный каким-то внезапным волнением, он снова вскочил и начал ходить по комнате. Потом остановился и сказал:

— Не хочешь ли пройтись? Такая тощища ждать их тут.

— А куда мы пойдем?

— Не знаю… давай прокатимся на машине?

Я вспомнила о своих поездках с Джино и торопливо ответила:

— Нет, только не на машине.

— Тогда пойдем куда-нибудь… Здесь есть кафе?

— Здесь нету… но сразу же за городскими воротами, кажется, есть.

— Тогда пойдем в кафе.

Я встала, и мы вышли из комнаты. Когда мы спускались по лестнице, я как бы в шутку сказала:

— Имей в виду: деньги, которые ты мне оставил, дают тебе право прийти ко мне, когда тебе захочется… договорились?

— Договорились.

Стояла зимняя, мягкая, сырая и темная ночь. Весь день шел дождь, и на мостовой остались широкие черные лужи, в которых отражался тусклый свет редких фонарей. Над городской стеной раскинулось спокойное безлунное и беззвездное небо, подернутое, как вуалью, туманом. Время от времени невидимые трамваи, проходившие там, за стеною, разбрызгивали вокруг проводов снопы искр, которые на мгновение освещали небо, полуразвалившиеся башни и склоны рва, поросшие травой. Когда мы очутились на улице, я вспомнила, что уже несколько месяцев не проходила мимо Луна-парка. Обычно я поворачивала направо и шла к площади, где меня ждал Джино. Я не ходила в сторону Луна-парка с тех пор, как гуляла там с мамой; мы поднимались с ней по широкой аллее вдоль стены, любовались иллюминацией и слушали музыку, но, так как у нас не было денег, мы никогда не заходили в парк. По другую сторону широкой аллеи стоял маленький особняк с башенкой, сквозь открытые окна которого я увидела тогда семью, сидевшую за столом; это и был тот самый особняк, который впервые пробудил во мне мечты о замужестве, о собственном доме и о спокойной жизни. Мне захотелось рассказать своему спутнику о тех временах, о своих тогдашних надеждах, и, признаюсь, руководило мною не только сентиментальное чувство, но и расчет. Мне не хотелось, чтобы он судил обо мне по первому впечатлению, пусть он увидит меня в другом, более выгодном свете, такой, какой я была на самом деле. Чтобы принять уважаемых гостей, хозяева обычно надевают свои праздничные платья и открывают двери самых лучших комнат; в настоящее время таким праздничным нарядом и такой гостиной было мое прошлое, мои прежние мечты и стремления, и я рассчитывала, что эти мои воспоминания, пусть даже самые скудные и простые, заставят его переменить мнение обо мне и сблизят нас.