Глаз урагана - Сергей Донской

– На чем меня повезут домой? – поинтересовалась Наташа.

– На машине, потом на самолете, – ответил Галатей. – Но за вами приедут ближе к вечеру, так что приготовьтесь к долгой и обстоятельной экскурсии.

– Почему бы не пересидеть жару в отеле?

– Потому что здесь нас выследили и могут огорчить неожиданным визитом… Черт!

– Что случилось? – Наташа встревоженно завертела головой.

– Забыл выключить телефон, а он и так нуждается в подзарядке, – пояснил Галатей, пряча мобильник в карман.

Сам же подумал: «Кажется, я тоже нуждаюсь в подзарядке. Насколько меня еще хватит?»

По пути на стоянку такси Галатей бегло ознакомил Наташу с историей трех знаменитых пирамид в Гизе. Покопавшись в памяти, он неуверенно предположил, что самая большая пирамида Хеопса достигает 147 метров в высоту и была возведена что-то около четырех с половиной тысячелетий назад. Сведений про усыпальницы Хефрена и Микерина в мозговом хранилище Галатея не обнаружилось. Что касается сфинкса, то тут Наташа проявила неожиданную осведомленность:

– Знаю-знаю! Лев с головой человека и отбитым носом. Длина восемьдесят метров, высота двадцать. И никаких загадок он давно не загадывает.

– Любила в школе уроки истории? – спросил Галатей.

– Просто у меня не муж, а ходячая энциклопедия. Перед отъездом битый час рассказывал мне о красотах Египта. А лично мне такие красоты и даром не нужны. Что здесь хорошего? Это? Это?

Она поочередно кивнула налево и направо. Галатей посмотрел, куда указывала Наташа. За витриной парикмахерской кого-то брили с помощью туго натянутой нитки, удерживаемой пальцами и зубами. А на углу пожилой араб методично доставал из клетки кур, сворачивал им головы и передавал ощипывать жене. Небольшая очередь обсуждала кур, продавцов и множество других увлекательнейших тем.

– Другой мир, другие нравы, – пожал плечами Галатей.

– Не нравятся мне такие нравы, – сказала Наташа.

– Вас сюда на аркане тащили?

– Я ехала купаться и загорать, а…

– А очутились в ресторане с местным ловеласом, – продолжил Галатей, – который, возможно, сам бреется ниткой и пьет по утрам куриную кровь.

– Прекратите издеваться!

Хмурясь, Наташа остановилась, предоставив Галатею в одиночку торговаться с таксистами, у каждого из которых была самая быстрая в Каире машина и самая низкая стоимость проезда – сто фунтов. Стоило усомниться в правдивости их слов, как таксисты дружно принимались качать головами и хлопать себя по ляжкам. Выбрав среди них наименее эмоционального, Галатей предложил ему пятьдесят фунтов. Сошлись на семидесяти и поехали.

Всю дорогу таксист донимал пассажиров вопросом, спик ли они инглиш, и рассказывал по-арабски про грандиозную свадьбу своей систер, которая вышла замуж за ойл магната. Наташа, предаваясь невеселым думам, смотрела в окно. Галатей занимался тем же самым. Вопреки правилу он ни разу не оглянулся назад, выискивая возможных преследователей. Не имело значения, едут ли они следом или уже готовятся к захвату в Гизе. От Галатея больше ничего не зависело. Он сделал все, что было в его силах, и теперь мог лишь дожидаться результата.

Что посеешь, то пожнешь. Лишь бы всходы не оказались кровавыми.

Гиза встретила путешественников адской жарой и массированной атакой продавцов сувениров, которые буквально насильно совали в руки свитки папируса, алебастровые статуэтки и какие-то дудочки.

– Итс презент, итс презент эспешли форю, – вопили они, не забывая добавлять, что подарки имеют свою цену, – ван паунд, ван паунд!

Наташа обнаружила, что держит пеструю юбку с бубенцами, и растерянно посмотрела на Галатея.

Возвращая юбку владельцу, он обронил:

– Она не цыганка и не лошадь, ей бубенцы без надобности.

По неизвестной причине Наташа смертельно оскорбилась. Пока Галатей общался с местными чичероне, готовыми прокатить путешественников за полторы сотни хоть на верблюдах, хоть на ослах, хоть даже на закорках, она стояла в стороне, а когда он сообщил, что нанял проводника с лошадьми, заявила:

– Лично я пойду пешком.

– Это около пяти километров, – воззвал Галатей к ее благоразумию.

– Ну и пусть…

– По жаре.

– Ну и пусть!

– Через пустыню!

– Ну и пусть!!!

– Хорошо, – согласился Галатей. – Если вы отказываетесь ехать верхом, у меня есть компромиссный вариант.

– Какой? – насторожилась Наташа.

– Скачки по-мамлюкски. Один сидит на лошади, а второй волочится по песку на веревке. Скорость при этом у обоих абсолютно одинаковая.

– Я вам не рабыня Изаура!

– Да?

Наташа заглянула в глаза Галатея и увидела там такую непоколебимую уверенность в себе, в своей правоте и собственных силах, что спасовала. Не то чтобы она верила, будто ее заарканят и привяжут к седлу лошади. Но некоторые мужчины всегда имеют наготове парочку коварных трюков, с помощью которых быстро ставят оппонентов на место. Лишний раз убеждаться в этом не хотелось.

– Не рабыня! – запальчиво повторила Наташа, после чего кисло осведомилась: – И какая кобыла моя? Надеюсь, она не станет сбрасывать меня и брыкаться?

– Не станет, – улыбнулся Галатей. – Вы поедете на жеребце, а какой жеребец устоит перед женскими чарами?

– Пошляк и грубиян, – произнесла Наташа таким тоном, каким обычно констатируют очевидное.

Ничего иного ей не оставалось.

Глава восемнадцатая

Спустившись утром в лабораторный бункер, Верещагин пообщался немного с сотрудниками, дал не такие уж ценные указания и уединился в своем бетонном каземате, именуемом кабинетом. Помещение было слишком велико, и прежний владелец соорудил себе закуток, возведя стены из фанерных щитов наглядной агитации. Некоторые сохранили чеканный профиль вождя Великой Октябрьской революции и лозунги про экономику, которая должна быть экономной, про ускорение, про высокие темпы прироста научного потенциала и светлый путь к коммунизму.

Верещагин не стал разрушать загородку, питая отвращение к всяческого рода перестройкам, от которых добра не жди. Он любил уединение, а каморка давала такую возможность. Здесь можно было даже вздремнуть, разложив матрас на широченной вентиляционной трубе квадратного сечения.

Помимо матраса в кабинете помещались письменный стол, три стула, неподъемный сейф, ключ от которого был давно утерян, книжный шкаф и всякая рухлядь, избавиться от которой мешали то недостаток времени, то отсутствие воли.

Воли, вот чего всегда не хватало Верещагину. Может быть, по этой причине его семейная жизнь дает трещину за трещиной, как корабль, который неминуемо пойдет ко дну? Когда он понял, что студентке Наталье нужны не столько рука и сердце преподавателя, сколько его право на жилплощадь и перспективы карьерного роста? Скорее поздно, чем рано. Поначалу Верещагин вообще боготворил Наташу и был готов носить ее на руках. Носил…

Свой запоздалый медовый месяц они провели на побережье Азовского моря, в пригороде Бердянска, где проживала Наташина бабушка. То был рай, сущий рай, в котором имелись и яблоки, и зеленые кущи, и загорелая дочерна Ева, а не было только Адама, поскольку Верещагин выступал в роли то ли козлоногого Сатира, то ли ненасытного Фавна. Вместо того чтобы любоваться морскими далями, он неотрывно пялился на жену, приобретшую на парном молоке столь манящие формы, что постоянно хотелось разглядывать ее, трогать, мять, щупать, поворачивать так и этак, наслаждаться ею, как ребенок наслаждается любимой игрушкой, доступной, безотказной, принадлежащей только ему и больше никому другому.

Млея на горячем песочке, бултыхаясь в волнах, садясь за стол и утопая в пуховой перине, Верещагин сгорал от неутоленной страсти, потому что спать приходилось чуть ли не бок о бок с Наташиной бабушкой, мающейся бессонницей за тонкой дощатой стенкой. Со стороны Верещагиных перегородка была завешена домотканым ковром, изображающим встречу Красной Шапочки с Серым Волком, так что впору было щелкать зубами, глядя на этот ковер, за которым кряхтела и охала неугомонная старуха.

Бабушка, а, бабушка, отчего, ну отчего у тебя такие большие уши?

И глаза, эти твои всевидящие глаза, от которых не спрятаться, не скрыться!

Получить разрядку удавалось лишь на безлюдном пляже, куда не забредали ни местные жители, ни обитатели пансионатов. Порой, ссылаясь на необходимость готовить или стирать, Наташа отказывалась прогуляться по окрестностям, но чаще все-таки соглашалась, и тогда, держась за руки, Верещагины долго брели вдоль берега, пока не терялись среди диких дюн и сопок. Здесь, недоступные взорам самых зорких рыбаков, застывших на горизонте, они падали на песок и одновременно взрывались, подобно двум зажигательным снарядам, начиненным гремучей смесью из страсти, любви и нежности.