Мир Приключений 1990 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов) - Сергей Другаль

АЭРОПОРТ ДОМОДЕДОВО. 18 час 00 мин

В свете фонарей над стоянкой такси у главного входа клубился падающий снег. Огромный стеклянный улей, к которому слетались самолеты, жил своей обыденной жизнью. По плоскостям аэровокзала сновали пассажиры. Пройдя ряд багажных весов с хвостами очередей, Кира вошла в зал ожидания, длинный, полупустой. Вдали светилась стойка кафе-бара, там уютно поблескивал кофейный автомат. Буфетчик налил Кире чашечку кофе и стал обходить немногочисленные столики, собирая грязную посуду.

Со свистом и громом приземлился лайнер где-то за снежной пеленой, пронизанной лучами прожекторов.

В репродукторе девушка кашлянула и сказала:

“Внимание. Совершил посадку самолет Ил-86, прибывший рейсом 364-м из Хабаровска”.

Кира поспешила допить кофе, пошла к выходу из зала. Буфетчик проводил ее оценивающим взглядом: эффектная деловая женщина в пальто из мягкой кожи с отделкой из меха ламы.

Пассажиры хабаровского рейса входили по одному, толкая стеклянные двери, и тотчас же отряхивались от снега. Кира, стоя у стены, пропускала женщин не глядя, к мужчинам присматривалась: все-таки столько лет прошло — могла бы и не узнать…

— Вы меня ждете, девушка?

Кира обернулась.

— Ах, извините!

Спрашивающий, нагловатый юнец, понял, что ошибся.

— Да ей лет тридцать, не меньше, — доложил он довольно громко поджидавшей его компании.

Кира не удержалась от улыбки: если бы тридцать…

В этот момент он вошел, хромая. Его хромоту она бы ни с чьей не спутала. Большеголовый, в распахнутой лохматой сибирской шубе и в свисающем до колен мохеровом шарфе. Шапку, такую же лохматую, как шуба, он снял и встряхнул так, что брызги полетели прямо на Киру. Конечно, это он. Только волосы с тех пор, как она видела его в последний раз, изрядно поредели и стали какими-то трехцветными.

Кира шагнула от стены к свету. Не увидеть ее теперь он не мог. Их взгляды встретились.

— Кира?.. Кирюшенька! Кира Кирилловна! (Она утонула в сибирской шубе). Дай я тебя расцелую! Ну, красавица! — Профессиональным жестом фотографа он повернул ее лицо, чуть притронувшись к подбородку. — Королева! И годы не берут. А я еще помню, когда ты вот такая была… Не больше этого чемоданчика!..

В руке он держал дипломат, кейс-“атташе”, весьма примечательный с виду: не черный, а темно-вишневый с застежками под черненое серебро.

“Пассажиров, прибывших из Хабаровска рейсом 364, — сказала почему-то сердито девушка в репродукторе, — просят пройти в третью секцию для получения багажа”.

Он заспешил. Достал пачку визитных карточек:

— Вот тут мои координаты.

Кира с интересом рассматривала прямоугольничек глянцевой бумаги.

— Не ожидала? Как графья живем! Могём и вам изготовить такие визиточки. Своя рука владыка… А пока вот тут на обороте черкните телефончик, мадам. Можно личный, можно и служебный. — Из того же кармана достал пачку фломастеров, один протянул Кире: — Возвращать не надо. Сувенир.

— Спасибо.

— Будь счастлива, лапушка! — Он снова со смаком расцеловал ее в обе щеки и погрозил пальцем: — Если ты еще раз исчезнешь с горизонта на целых двадцать лет, дядя Вася обидится.

Кира задержала его руку в своей.

— Постарайтесь не подавать виду. Никто не должен догадаться, о чем мы сейчас говорим. Вы отдаете мне кейс и ух дите.

— Что?

— Только не смотрите на чемоданчик. За нами следят.

Он испуганно оглянулся.

— Не оглядывайтесь. — Она протянула руку к чемоданчику. — Давайте!

— Да неужто ты та самая баба… тьфу… женщина, которой я должен был передать эту посылочку?

— Не смотрите на чемодан!

— Да ты сама на него смотришь!

— Да, да… конечно.

Она достала из сумочки пудреницу с зеркальцем, сделала вид, что поправляет прическу. Он в это время встревоженно оглядывал зал: милиционер у входа, солдаты с прапорщиком, компания юнцов, паренек, с виду приблатненный, в кепочке, громадный, зверского вида командированный с раздутым портфелем…

Щелк — Кира закрыла пудреницу.

Вася вздрогнул, прижал к себе чемоданчик, спросил:

— А ты хоть знаешь, что в нем?

— Двести тысяч чеками Посылторга.

Между платформой, куда Лина Львовна сбросила свой вещмешок в первую послевоенную осень, и поселком, где она теперь преподавала в деревянной школе рядом с графским парком, протянулась узкая полоска пустыря.

Девочка, совсем еще кроха, закутанная в два платка, бежала через пустырь среди торчащих из-под снега стеблей прошлогоднего бурьяна. Было раннее утро, точнее, утро зимы сорок седьмого. Еще не рассвело. Цепочка расплывшихся фонарных огоньков дрожала над платформой, где стояли дощатые ларьки, скобяной и хлебный.

Девочка пробралась под локтями покупательниц и, встав на цыпочки, положила на прилавок хлебные карточки.

— Чевой-то?.. — ухмыльнулась продавщица. — Можете ими печку растопить. — И засунула в авоську буханку белого хлеба. Потом, подумав, еще буханку.

— Расщедрилась! — послышался веселый голос.

За спиной у девочки стоял большеголовый человек — тогда еще молодой Вася, без тысячерублевых мехов и мохеров, в обдергайчике-полупальтишке с цигейковым воротничком. Хромая — он и тогда хромал, — Вася прошел за прилавок и стал заталкивать в авоську девочки буханку за буханкой.

— Учись, Кирюша, пока я жив, — хохотал он при этом. — Дают — бери, не дают — хватай!

Кира, раскрыв рот, глядела, как авоська растягивается, превращаясь в длинную колбасу…

— Вася-фотограф, — объяснила продавщица женщинам в очереди, когда он с Кирой ушел. — Прохиндей редкий! А девчонка — участкового дочка. Вот он и выслуживается.

Кира с отцом и матерью жила на краю поселка в подмосковном теремке, обшитом вагонкой.

Вася-фотограф еще не успел обмести свои валенки, мама — смотать с Киры платки, как дверь в сенях хлопнула и вошел отец, в синей милицейской шинели с погонами лейтенанта, с полевой сумкой через плечо.

Увидев раздувшуюся сетку с невиданным уловом белых буханок, он нахмурился, замерзшими, непослушными пальцами выудил из авоськи одну буханку, от другой отрезал половину…

— Так ведь карточки отменили! — заорал на всю комнату Вася. — С сегодняшнего дня хоть сам жри, хоть свинью корми, никакая милиция, — он подмигнул участковому, — не запретит!

— Я не свинью выкармливаю. — Отец сунул ручки авоськи Кире в руку: — Тащи обратно… А ты, — прикрикнул он на маму, которая рванулась было к Кире, — почему не лежишь?

Мама болела — не выходила из дома.