Дорога в лето - Эмери Лорд

— Она поцеловала меня внезапно, я не ожидал, всё произошло буквально за секунду до того, как ты открыла дверь… я даже не поцеловал её в ответ! Я бы сразу отстранился, если бы у меня было время, чтобы отреагировать, и…

Он продолжает говорить, но я его не слышу. Наплевать, что Мэт скажет мне. Я буквально лечу по ступеням, а в голове стучат слова: «я сказала ему, я сказала ему». Я не могу поверить, что рассказала ему о Блейке, о маме, обо всём. С тем же успехом я могла бы нарисовать цель у себя на спине, дать ему нож, а потом отвернуться.

Когда я добираюсь до последнего пролёта, Мэт, наконец, догоняет меня.

— Рейган, пожалуйста, это ужасная ошибка! Пожалуйста!

Точно, это ужасная ошибка — моя ужасная ошибка в том, что я ему доверилась. Я достигаю нижнего этажа и на мгновение останавливаюсь, прислонившись к стене. Последнее, что мне сейчас нужно — это ещё один перелом. Ещё один сувенир от ещё одного предательства. Когда я поворачиваюсь, то вижу, что Мэт стоит на пару ступенек выше меня.

— Не смей даже подходить ко мне. — Я указываю пальцем на него, пытаясь выглядеть угрожающе, но моя рука трясётся. — И не притворяйся, что тебе не наплевать. Я всё поняла, поэтому просто не парься и танцуй свой танец победителя.

Мэт громко выдыхает, будто я ударила его в живот.

— Это несправедливо.

Я вскидываю руку.

— Ты хочешь поговорить о справедливости?! Да пошёл ты, Мэт.

Развернувшись на каблуках, я берусь за дверную ручку, но до того, как поворачиваю её, он успевает сказать:

— Рейган, поверь мне, прошу. Это не то, что ты видела.

— Полная херня. — Моё сердце надрывается, и я хочу побольней уязвить Мэта. — Ты знаешь, я даже не удивлена. Мистер Знаменитость может делать всё, что хочет со столькими девушками, со сколькими пожелает. О, и не смотри на меня этими своими щенячьими глазками. Ты не имеешь права жаловаться после того, как ты… как ты…

Мэт открывает рот, чтобы что-то сказать, но я поднимаю руку. Потом набираю в грудь побольше воздуха и выпрямляю спину, пытаясь выглядеть значительней.

— Знаешь что? Давай будем честными — это всё ничего не значит. Это были просто отношения на лето, Мэт. Через неделю всё бы и так закончилось.

— Это неправда, — тихо говорит Мэт. Он не злится. Он знает, что проиграл. — Это неправда, и ты это знаешь. Рейган, я…

— Даже не пытайся, — обрываю его я. — Ничего больше не говори мне, потому что я знаю, как хорошо ты умеешь говорить. Твои поступки намного громче и понятнее. С меня хватит.

В глазах начинают закипать слезы, и я отворачиваюсь. На двери есть маленькое окошко, через которое я вижу парковку. Потом с силой дёргаю ручку. Наконец-то. С громким стуком дверь закрывается, и что-то внутри меня тоже закрывается.

Я делаю два шага и останавливаюсь, запрещая себе возвращаться. В детстве я ходила в церковь с семьёй Ди, и то только потому, что по субботам чаще всего была у них. Я смутно помню историю о женщине, которая, убегая из разрушенного города, обернулась назад и превратилась в соляной столб[12]. Плохой конец, но я поняла суть. Нельзя оборачиваться, когда сбегаешь от катастрофы. И нельзя надеяться, что кто-то тебя спасёт. Я давным-давно перестала верить, что кто-то меня защитит. Поэтому смотрю прямо перед собой, ускоряя шаги. Мэт расстроился только потому, что я его поймала с поличным. Он просто избалованный испорченный парень, а я, Рейган О’Нил, просто девушка, о которой пишут в туалете. Я не та, кого не стыдно привести домой. Я просто испытание, которое нужно преодолеть, и Мэт это сделал. А я так и не смогла.

Пока я бегу к автобусу, у меня всё расплывается перед глазами, и не могу понять — злость это или слёзы. Боль, сожаление, горечь — не могу их различить, но все они заполняют мои лёгкие, и кажется, что у меня разрывается сердце. Мне нужна Ди.

Я едва помню, как нашла нужный автобус и как поднималась по ступенькам к ожидающей меня наверху Ди. Слёзы сами собой текут из моих глаз, и я не могу увидеть выражение её лица. Наверное, она очень зла на меня и вполне имеет право выгнать меня из автобуса. И я бы не винила её. Но я так давно уже не плакала, что не помню, как успокоиться.

— О боже, Рейган! Мне так стыдно из-за своих слов. — Холодные руки Ди крепко обнимают меня. — Прошу тебя, не плачь.

— Нет, это мне стыдно. Но я плачу не из-за этого. Мне нужно домой, — произношу я с громким всхлипом. — Мне нужно домой. Прямо сейчас.

В аэропорту намного больше людей, чем я ожидала. В О’Харе, Лос-Анджелесе или Ла-Гуардия я бы ожидала такой хаос. Но в Нэшвилле? Я не могу понять, почему всем этим людям резко понадобилось лететь в Нэшвилл во вторник утром. Может быть, они думают то же самое и обо мне — почему я здесь? Но эти люди даже не подозревают, что мне изменил бывший подростковый сердцеед. Они не подозревают, что сегодня я плакала в первый раз за десять лет, и что моя лучшая подруга звонила в аэропорт, бронируя мне билет в самую последнюю минуту. И когда её тур-автобус высадил меня возле аэропорта, она обняла меня так сильно, что я думала, без переломов рёбер не обойдётся. Они бы никогда не угадали, что единственная сумка на моём плече заполнена только самыми нужными вещами, потому что у меня не было времени на сборы.

Мимо меня к выходу проходят толпы людей, но я никого не узнаю. Во время тура с Ди я привыкла к огромному количеству людей вокруг нас: музыканты Ди, техники, водители, ассистенты. Я скучаю по этой жизни, но моё сердце только что разбилось. И это заставило меня уехать. Нет места лучше дома. Теперь, когда я дома, мне должно быть легче. Да?

Я не смогла уснуть в самолёте, хотя безумно устала. Поэтому просто смотрела в иллюминатор, прислонившись щекой к стеклу. Сверху облака выглядят, как совершенно другой мир, и я чувствовала себя невероятно маленькой.

Когда я выхожу на улицу, меня тут же обнимает тёплый воздух Теннеси. Что делает это место таким родным — лёгкий запах речной воды? Аромат близлежащих травяных и зерновых полей? Или духи южных леди? Я не знаю почему, но эти запахи меня успокаивают. Я погружаюсь в Нэшвилл, как в большое мягкое кресло. Разглядывая машины, выстроившиеся в ряд, ищу автомобиль папы. Вот и он, в конце ряда. Как же хорошо, что рядом с ним нет Бренды.

Прошло почти два месяца с тех пор, как мы виделись. Он выглядит таким родным, но, в то же время, в его внешности что-то изменилось. Папа аккуратно подстрижен и выбрит, на нём чистая клетчатая рубашка и рабочие ботинки. И первый раз в жизни я не могу вспомнить, как он выглядел до того, как бросил пить. Это всё уже очень далеко от нас.

— Привет, пап. — Я опускаю сумку на землю.

— Привет, дорогая, — говорит он, и я обнимаю его за шею. От тихого звука папиного голоса у меня сжимается сердце.

— Ты в порядке?

Я киваю, отстраняясь от него.

— У вас с Ди всё хорошо? — Папа внимательно всматривается в моё лицо.

Я снова киваю.

— Всё хорошо. Просто пришло время вернуться.

Он поднимает мою сумку и кладёт её в машину.

— Хорошо. Брен очень ждёт концерта на следующей неделе.

Мы даже и минуты не пробыли вместе, а он уже говорит о Бренде. Я не знаю, что сказать. Поэтому повисает молчание, только слышен шум от аэропорта.

— Мы ужасно скучали по тебе, — говорит папа, поворачивая ключ зажигания.

Я сажусь на пассажирское сиденье.

— Мы?

— Было слишком тихо, — улыбается он.

— Ха.

Когда мы выезжаем на трассу, я устраиваюсь поудобнее в знакомой машине со старыми мягкими креслами и слабым запахом плесени и табака. Мои глаза закрываются сами собой, и последнее, что я помню — это тихое урчание мотора.

Глава 19. Нэшвилл

Я вылавливаю ещё одну фотографию из раствора. Немного встряхиваю снимок и аккуратно, с помощью специальной прищепки, вешаю на верёвку. На этом фото Нью-Мексико — наша первая остановка после Лос-Анджелеса, через два дня после той церемонии, где мы с Мэтом танцевали. «Нет. Нет, не думай об этом. Не думай о том, как он тебе изменил. Как ты его застукала». Эти мысли звучат в моей голове, отдаются болью в груди, угрожая разломать мне рёбра. И я заставляю себя выдержать ещё пять минут без сигареты.

Сегодня я проснулась после обеда. Первым моим инстинктивным желанием было распаковать сумку и избавиться от вещей, которые сопровождали меня в путешествии. Продолжая эту тему, я решила проявить фотографии из тура. Так я бы смогла сразу выбросить фотографии с Мэтом — словно быстро сорвать пластырь. Может, я сожгу их, а может, разорву на мелкие кусочки. Возможно, я вырежу его лицо со всех фотографий и выкину их в мусор или подброшу в воздух — этакое безголовое конфетти. Я беру следующее фото из раствора, и что-то в нём привлекает моё внимание. Подняв снимок к лампочке, я рассматриваю его.

Я сделала эту фотографию на том холме в Мэриленде. На ней улыбающееся лицо Мэта и огромное голубое небо. В его очках я вижу своё отражение. Половина моего лица скрыта камерой, но я вижу свою улыбку — широкую, искреннюю.