Загадка Бомарше - Эдвард Радзинский

– Безумец, сколько раз я объяснял вам одно и то же! – Бомарше впервые рассердился, оттого и пояснял слишком подробно. – В Бастилии хранились секретные допросы из дела об ожерелье королевы. Мне не хотелось, чтобы докучливые потомки смогли понять тайну дела. И я искал эти бумаги и, не скрою, нашел, забрал и уничтожил… И все! – Затем Бомарше добавил, возвращаясь к привычному насмешливому тону: – Ах, граф, если бы вы знали, как все мы, сочинители, похожи! Мы не можем не брюзжать и должны ненавидеть.. прежде всего – друг друга. Я не устаю цитировать слова моего Фигаро: «Собрание литераторов – это республика волков, всегда готовых перегрызть глотки друг другу». Хорошо маркизу: он ненавидит меня и правительство, оттого он часто в хорошем настроении. А я добрый, я всех люблю… и оттого часто раздражен.

Фигаро уже торжественно снимал серебряные крышки с блюд.

– У меня нет повара, все готовит этот безгласный субъект… – сказал Бомарше, величественно обходя столик, как победитель – поле сражения. – Итак, цыплята… он их готовит в вине… баранье жаркое… индейка под соусом из зелени и чеснока… поросенок в молоке… фаршированные яйца, залитые сметаной… Рекомендую – все его фирменные блюда. Прошу к столу!

Маркиз не заставил себя ждать. Он придвинул стул, подвязал салфетку, положил на колени еще одну (пояснив: «Поскольку фрак у меня единственный») и набросился на еду.

– И вправду хорош, – сказал он, заглатывая цыпленка и запивая его вином, которое щедро подливал ему Бомарше.

В мгновение оставив от цыпленка жалкие косточки, маркиз с удивлением обнаружил, что трудились за столом только двое: он и мадемуазель де О. Правда, мадемуазель не ела, а лишь молчаливо уничтожала вино – бокал за бокалом.

Бомарше сидел над нетронутой тарелкой. И бокал с вином стоял рядом.

Маркиз обеспокоенно взглянул на хозяина:

– Вы не пьете, не едите?

– Я все жду, когда граф окажет честь и присоединится к нам.

Граф не отвечал и все так же неподвижно сидел на стуле из Трианона.

– Кстати, господин маркиз… нет, гражданин маркиз, – засмеялся Бомарше. – Теперь, когда вы заморили червячка, надеюсь, вы запомните мимоходом брошенную мной фразу: «У меня нет повара, все готовит этот безгласный субъект». Иногда фразы, как бы оброненные вскользь, многое объясняют впоследствии… – Он помолчал и добавил: – Я говорю также и о вашей фразе, граф: «Об обеде перед смертью». Мое внимание к этим двум фразам легко объяснимо. Как я уже начинал рассказывать, граф вчера подкупал моего слугу, предлагая ему отравить меня за обедом. И это мне, как ни странно, очень не понравилось, ибо, хотя Фигаро и отказался, – кто знает… Может, мне он сказал так, а на самом деле…

И Бомарше внимательно посмотрел на графа. Тот молчал.

– Ведь граф предлагал хорошее вознаграждение, – продолжил Бомарше, усмехаясь. – А вдруг мой Фигаро уже разуверился когда-нибудь получить с меня заработанное? Синица в руках лучше журавля в небе! Кстати, может быть, поэтому вы боитесь присоединиться к нашему столу, граф? Боитесь, к примеру, перепутать бокалы…

Бомарше пристально глядел на графа. Но Ферзен по-прежнему не отвечал.

– Впрочем, и вы, маркиз, тоже подкупали моего слугу… правда, за смешные деньги…

– Да, я вам не верю! Ну и что? Я не верю, что не вы забрали мое великое творение! – кричал маркиз. – И мне нужна ваша смерть! Что ж тут странного? Да, я хочу после вашей смерти вдосталь порыться в вашем доме – поискать нетленную рукопись… – И, будто спохватившись, он церемонно добавил: – Простите, господа, что нарушил своими причитаниями великолепный обед.

Маркиз легко переходил от вспышек безудержного гнева к церемонной вежливости, и тогда его блестящие глаза, мгновение назад метавшие молнии, становились умилительно-почтительными.

– Теперь вам понятна, граф, главная причина доноса маркиза на Бомарше? Он всего лишь решил убить меня, но вашими руками… Однако сколько выгодных предложений отверг сегодня верный Фигаро! Во всяком случае, надеюсь, что отверг…

– Какой же вы шутник, Бомарше, – торопливо сказал маркиз.

– Люди, не понимающие шуток, опасны, – Бомарше улыбнулся. – Взять нашу революцию. Как хорошо, весело, даже шутливо все начиналось! Но пришли эти выспренные, серьезные – и тотчас полилась кровь. И бедный король тщетно умолял нацию «вспомнить свой счастливый и веселый характер».

– Хотя я, – сказал маркиз, уже дожевывая поросенка, – ждал от революции не веселья, а смелости. Например, я предложил Национальному собранию принять истинно революционный закон, который должен был покончить с неравенством в главном…

Он остановился и ждал вопроса. Бомарше засмеялся и спросил.

– К примеру, – сказал маркиз, – красавцу и богачу графу легко переспать с любой красавицей. А каково мне – бедняку и старику? Но неудовлетворенное желание не даст мне плодотворно мыслить на благо нации… И урод Марат уже работал над моим проектом, вытекавшим из требований абсолютного равенства: отменить право женщины отказывать мужчине. Все должны быть равны у входа в пещеру. Но Робеспьер не посмел… Убивать был смел, а основать царство равноправия в Любви – не посмел.

– Законный гимн пороку, достойный вас обоих, – сказал граф. – Вы оба нечисть и равны в грехе. Но вы оба живы, а Она – нет! Отчего Ее ненавидели? Она так любила людей, все старалась угодить им…

– …Как вы ее учили, – усмехнулся Бомарше.

– Да, я. Она носила туалеты, усыпанные драгоценностями, – продолжал граф, – и все негодовали: дорого! Я уговорил Ее носить простые платья с наброшенной на плечи накидкой – опять негодовали: нарушила этикет! Ее парикмахер соорудил прическу величиной с Нее самое. Чудо искусства: среди роз стоял сельский домик в духе Руссо… Придворные объявили – безумие. Я посоветовал, и Она придумала самую скромную прическу: перья в волосах. И они осудили Ее уже за это…

– Вы должны понять, какую ужасную службу сослужили бедной королеве, – сказал Бомарше. – Вы не француз. Вы не понимали ни страны, ни времени. Это был Галантный век – последний век, когда Францией правили женщины. Страна любовалась ветреными сердцами своих королей. При Людовиках Четырнадцатом и Пятнадцатом нация мало интересовалась королевами, с трудом помнила их имена. Зато во всех подробностях она была осведомлена о фаворитках, захватывавших сердца королей, и с веселым пониманием относилась к монаршим увлечениям. «Ах, плутовка, старого развратника распалила ловко!» – запел с восхищением наш добрый народ, когда в постели Людовика Предпоследнего появилась молодая красавица, бывшая шлюха госпожа Дюбарри. И вдруг на трон сел новый король, который посмел… быть верным своей жене! Король, о котором ничего пикантного и рассказать нельзя! Какое разочарование для подданных… И далее происходит невиданное: королева, то есть его законная жена, осмелилась вмешиваться в дела управления, тратить бездну денег и капризничать на миллионы франков… будто она не королева, а фаворитка! Экая самозванка! Французы очень обиделись. Обижена была наша галантность: не ложе наслаждений, но заурядная брачная постель начала править нами!