Миры Роджера Желязны. Том 28 - Роджер Желязны

— Эй! — завопил Хью и добавил слово, которое, как он запомнил, означало «друг».

Никто ему не ответил. Вместо этого Тома привязали к высокому столбу. Скво обнажили его, срезав одежду, и сложили у ног хворост.

— Отпустите парня! — закричал Хью. — Друг! Друг!

На него не обратили никакого внимания, и женщины принялись работать над Томом ножами, срезая полоски кожи.

— Остановитесь! Остановитесь ради Бога! — кричал Хью, и крики его наполовину тонули в воплях Тома.

Женщины сосредоточенно занимались своим делом, не спеша отрывая кожу клочок за клочком, время от времени втыкая в него кончики ножей. Хью прекрасно понял, что последует дальше. Он закрыл глаза, чтобы не видеть этого кошмара, стиснул зубы и попытался не слышать крики Тома. Это не помогало. Не видеть было еще хуже, воображение рисовало картины Ада.

Пытка продолжалась еще некоторое время, в конце концов Том стал умолять убить его. Но они только разожгли костер у его ног и подбросили еще хвороста. Хью кричал, но на него не обращали внимания. Потом он заплакал. Перестал и теперь молча смотрел, как поджаривают друга. Он пытался не смотреть, но взгляд сам собой возвращался к кошмарному зрелищу. Скоро все кончится. И тогда наступит его очередь.

Вдруг он вспомнил про маленькую коробочку с киноварью, которую захватил с острова Гальвестона. Поскольку она имела некоторую коммерческую ценность, он рассчитывал продать ее. Жалко, если она сгорит впустую; из нее получится отличная боевая раскраска, вещь, которую индейцы очень ценили. Чем черт не шутит, решил он. Может, она сослужит мне службу.

Он нащупал связанными руками мешочек, привязанный к поясу. Морщась от боли, развязал узелок. Когда мешочек упал, Хью крепко схватил его и встал.

Бросив сверток вождю, он крикнул: «Вот тебе подарок! Не хочу, чтобы это пропало даром!»

Вождь внимательно осмотрел мешочек, потом протянул руку и поднял его. Вынув из кожаного футляра жестяную коробочку, он долго изучал ее, пока не разобрался, как она открывается. Глаза его вдруг округлились. Он осторожно потрогал вещество пальцем, понюхал его, провел на лбу жирную черту.

Два воина были готовы наброситься на Хью, но вождь поднял руку и что-то сказал. Воины остановились.

Вождь подошел к Хью и обратился к нему с речью, но тот лишь покачал головой и сказал: «Подарок. Я не понимаю, что ты говоришь».

Вождь, однако, продолжил свою речь, а потом сделал кому-то знак через плечо. К Хью приблизился воин с ножом. Тот стиснул зубы, ибо лезвие чуть не скользнуло по животу, но индеец всего лишь разрезал ремни.

Воин помог ему встать, вождь подошел и подхватил Хью с другой стороны. Они вместе отвели его в палатку и уложили на шкуры. Вождь еще что-то сказал, улыбнулся, и ушел. Человек, который разрезал ремни, остался снаружи на страже.

Хью думал, что не сможет уснуть в ту ночь, но все же уснул. События прошедшего вечера возвращались в снах, и утром он вспомнил, что несколько раз просыпался от звука собственного голоса, звавшего Тома. Немного погодя женщина принесла ему завтрак, и он сам подивился своему аппетиту. Он съел все, а когда она принесла еще, съел и это.

Время шло, но ничего не происходило. В полдень его покормили еще раз. Кроме женщины, приносившей еду, никто к нему не приближался. Хью не делал попытки выйти за пределы отведенного ему места. Он просто сидел и думал о Томе, Лафитте, Карибском море, кораблях, о солнечном дне в открытом море и пенсильванском лете.

Наконец за ним пришли и отвели на то место, где вчера состоялся праздник. Он опасливо огляделся, но на этот раз торчащих столбов нигде не было видно. Хью собрался было сесть туда, где сидел вчера, но его остановили и подтолкнули вперед, пригласив занять место подле вождя.

Ужин отличался от вчерашнего тем, что на сей раз его предварила краткая речь вождя и своеобразный ритуал: вождь несколько раз положил руки на плечи и голову Хью, слегка ударил его связкой прутиков, повязал голову расшитой бисером лентой и наконец накинул на плечи небольшой кусок дубленой шкуры. После чего праздник продолжился в атмосфере всеобщей радости; индейцы племени подходили, чтобы обнять Хью или возложить на него руки. Постепенно до него дошло, что вождь совершил обряд посвящения, и теперь он стал членом племени, теперь он — пауни.

Затем в течение месяца он изучал их язык, обычаи, обнаружил в себе способности к выслеживанию зверей, научился без промаха стрелять из лука, взял в жены женщину-пауни и сделался одним из лучших охотников племени. Понял он также и то, что охотничьи тропы привлекают его больше, чем морские суда с их тесными каютами. В равнинах была та же свобода, что и в бескрайнем, изменчивом море, но они не грозили поглотить тебя в своей пучине. Он и сам точно не знал, когда решил остаться в пограничье. Это решение вызревало постепенно. Однако к исходу первой зимы Хью не сомневался, что с морем покончено.

Размышляя об этом теперь, когда менее удачливые родичи пауни скрылись в западном направлении за облаком золотистой пыли, он вновь пережил ужас той ночи, когда женщины пауни пытали Тома. Да, у них были основания для ненависти к белым, но пуля в голову или молниеносный удар ножом ничуть не хуже утоляет жажду мести. У Хью не было каких-то особых претензий к пауни, которые были очень добры к нему, когда он жил среди них. Скорее, думал он, жестокость была свойственна им, поскольку они принадлежали к тому же виду, что и все остальные племена и народности этой земли.

Он протер запорошенные пылью глаза и облизал сухие губы. Пора было сползти с утеса, попить из реки, поискать пропитание.

Хью медленно спустился, добрался до реки, попил, вымыл лицо, шею и руки. Местность впереди была слишком вытоптана, чтобы там сохранились корни или ягоды. Он подполз к туше, от которой поживился вчерашним вечером. Она была чисто-начисто обглодана, даже кости выломаны и разбросаны или унесены прочь.

И тут невдалеке от утеса, на котором провел ночь, Хью заметил какое-то движение. Он затаился и стал наблюдать. Это был кто-то из отставших ри.

Хью подполз поближе, пробираясь через заросли кустарника, чтобы оказаться там раньше, чем ковыляющая по дороге фигура.

Одинокая старуха, закутанная в оленью шкуру, осторожно ковыляла по дороге с маленьким узелком в руках. Хью облизнулся и внимательно посмотрел на дорогу вперед и назад. Сзади никого не было видно, да и хвост процессии давно скрылся. Наверняка в ее мешочке есть еда, а соплеменники едва ли скоро хватятся той, кого даже не удосужились подождать. Кремневый скребок, стальной нож… Даже в его состоянии не составит труда отнять у нее эти незамысловатые пожитки. За топотом арьергард не услышит криков.