Изольда Великолепная - Карина Демина

Ветрянкой я в детстве болела. И было не столько плохо, сколько тоскливо. Одна радость – зеленкой разрисоваться и представить себя леопардом. А тут я не леопард – помесь жабы с человеком. Целуй или нет, но в принцессу превращусь вряд ли. Кайя от поцелуев воздерживался, и тут я его всецело понимала.

Длится это… не знаю. Долго. Наверное.

Я сплю. И не сплю. Часто не могу понять, сплю ли я. И тогда пугаюсь: температура сводит с ума и, быть может, уже свела.

– Все хорошо, Иза. Я здесь.

Кайя всегда здесь. И, наверное, ему можно поставить памятник как самому заботливому мужу… хотя еще не мужу. И возможно – никогда не мужу. Это печалит. Чтобы отвлечься, я разговариваю. Так легче, потому что речь требует усилий, а усилия успокаивают боль. Разговоры в основном дурацкие.

– А я тоже стану ударопрочной?

– Станешь. – Кайя перешел на «ты», и это мне нравится.

– И подковы гнуть смогу?

– Не думаю, что умение гнуть подковы так уж необходимо леди.

– Хорошо. – Я готова была оставить подковы ему. – Тогда хотя бы булавки?

– Булавки, думаю, сможешь. Нет, Иза, нельзя…

Тысячное «нельзя», произнесенное все тем же ровным, спокойным тоном. Он не сердится, он понимает, что я прекрасно осознаю запрет, но не имею сил справиться с зудом.

– Отвернись.

– Зачем?

– Я голая. Ты не должен на меня смотреть.

Кайя хмыкает. В его голосе множество оттенков. Почему-то со зрением плохо, и я больше слышу, чем вижу, но в этом есть свои преимущества. Например, оттенки.

Нынешний – горький шоколад. Тот самый, с какао-крупкой царапающих звуков.

– Смотреть на тебя – мое неотъемлемое право и привилегия.

Привилегия – это хорошо. Но не в нынешнем же виде. Я собираюсь ответить, но не успеваю. Лечу-лечу… падаю в горячий песок…

Мы строим замок в четыре руки. Выше, чтобы до самого неба. Со стеной, в которую прячем ивовые прутья, с нарядными башнями – Настька таскает из реки воду в синем ведерке. Мокрые башни легче строить.

– Жарко, – жалуюсь я. И Настька кивает. Солнце здесь яркое. – Скоро я совсем приду.

– Зачем?

– Замок строить.

– А свадьба?

На коленки налип песок. И на руки тоже, на шею, всюду только песок… я пытаюсь стряхнуть, но руки становятся тяжелыми.

И Настька говорит чужим голосом – сладкое какао на молоке:

– Нельзя.

– Отпусти.

Это не Настька, и мне жаль, что нас прервали. Я ведь до сих пор не извинилась, а ведь должна была. Я трусиха. И теперь умру.

– Нет, Иза, не умрешь.

Когда совсем плохо, Кайя носит меня по комнате. Плохо почти всегда, а комната такая маленькая. Из нее нельзя выходить. Как тюрьма, только хуже. Мне хочется увидеть море.

– Похоронишь меня на берегу?

– Нет.

– Почему?

– Потому что ты не умрешь.

Голос больше не шоколад, скорее, крепкий арабский кофе. Но мы же оба знаем, что шансов у меня почти нет. Я взрослая и родилась в мире, где не слышали про мурану. У меня нет того иммунитета, который защищает местных жителей. И нет другого, свойственного Кайя.

Жаль, что вся сказка так быстро подошла к концу. Я почти втянулась.

– На берегу. – В конце концов, хотя бы могилу я имею право выбрать? – Там, где мы встретили паладина. Урфин знает. И еще цветы… я не люблю лилии. Не высаживай их.

– Иза, ты говоришь глупости.

Сердится. Он начинает рычать, когда сердится, только сам не слышит. Рык рождается в груди, заглушая звук сердца. Но меня не пугает.

Как Кайя в принципе можно бояться?

– А вот розы – люблю. Но там они вряд ли приживутся. Почва каменистая. Хотя… – Меня осенила идея, показавшаяся гениальной. – А если розы поставить в горшках? В замке ведь найдутся большие горшки? Да! Белый куст и красный. Потом они разрастутся и потянутся друг к другу. По-моему, это очень красиво – розы над обрывом.

Я задумалась, представив собственную могилу. Надо будет еще и статую попросить. Ангелов здесь нет, с меня что-то внятное ваять уже поздно. Но вот милую девушку, которая словно бы смотрит вдаль… и лавочку. Кто-нибудь станет меня навещать и предаваться томительным размышлениям под сенью моих розовых кустов. Главное, чтобы розы не обрывали.

– Изольда, – вкрадчиво произнес Кайя, и нынешний тон – жареный миндаль и шоколад белый, который я недолюбливаю за его непохожесть на шоколад, – мне очень не понравился, – я тебя похороню в семейном склепе.

– Там нет моря?

– Признаться, когда его строили, то не учли, что море может понадобиться.

Они не учли, а мне теперь страдать. И вообще, склеп – это что-то мрачное, сырое. С мертвецами. Ну конечно, я тоже не слишком живой буду, но все равно… не хочу склеп!

– Если тебя это утешит, то похороны будут пышными.

Воображение представило меня, возлежащую среди роз – пусть гроб наполнят ими – в белом подвенечном платье… ах да, его еще не сшили. Но ведь сошьют! Во исполнение последней воли нашей светлости… подданные рыдают, вспоминая меня добрыми словами.

Разум внес небольшую поправку – рыдания исчезли. Добрые слова тоже.

– Ты будешь очень красива в том золотом платье…

– Ты не посмеешь!

– Сомневаешься? – Насмешка. Нельзя насмехаться над больными! Умирающими даже! Но у Кайя имелось собственное мнение. – Конечно, лицо придется маской закрыть, но я думаю, что парик и платье отвлекут внимание от этой несущественной детали.

Маска? Несущественная деталь? Парик? И платье?

То проклятое платье, которое давно следовало изрезать на клочки?!

– Кринолин в гроб не влезет, – мстительно заметила я, но Кайя парировал:

– Гроб возьмем побольше. Ну или придавим чем-нибудь тяжелым.

Ага, крышкой. Нет уж, спасибо. Если он и вправду так со мной поступит, то я восстану и буду приходить к нему по ночам, завывая и звеня позолотой.

– Иза, ты просто не умирай.

Легко ему говорить…

День первый.

Второй. Третий и четвертый. Кайя путается, до того они похожи друг на друга. Перемены должны быть, но перемен нет.

Сыпь распространилась по телу, но и только. Цвет ее оставался прежним – гнойно-желтым.

Без крови. Главное, что без крови.

Ее и так почти не осталось.

Всякий раз, вскрывая вены, Кайя убеждал себя, что этот раз – точно последний. И жар спадет.

Держался.

Пятый и шестой. Седьмой. Изменений нет.

Кайя снова заперт, старые шрамы зудят, но эти стены головой не прошибить. Сейчас он и близко не представляет, что именно надо делать.

На глаза попадается лист бумаги. Кайя не рисовал уже… давно.

…и снова берег. Желтая лента вдоль синей. Замок. Настька.

– Не приходи сюда, – говорит она, выливая воду в ямку. Песок чернеет, и Настька руками вымешивает его, как тесто. – Лучше там будь.

– Я… я хотела попросить прощения.

Сажусь рядышком.

– Я тебя предала. Дважды. И я бы все исправила, но не знаю как…

– Ты исправила.

– Нет, тот человек…

– Он тоже умер. Давно уже. – Настька вытирает пот со лба, оставляя грязевые разводы. – Не сиди здесь. Тебе туда надо.

Я пытаюсь уйти, но не знаю куда. Берег, берег… верба полощет зеленые листья. И снова берег с Настькой. Замок почти достроен. А у меня в кармане разноцветные стеклышки лежат.

– Держит, – признаюсь я.

– Извини.

– Я умру?

– Не знаю.

Я не поняла, кто из этих двоих – Настька или Кайя – мне ответил.

Отвратительная честность.

Но река исчезла. Зато я вижу комнату. Цвета резкие, до головной боли – ее мне только для полного счастья и не хватает. Я в кровати. Кайя… рядом. Сидит на полу, опершись на угол камина. На колено положил доску и что-то увлеченно пишет.

Или нет – рисует.

Я наблюдаю. Сейчас Кайя снова другой, и нынешний, пожалуй, мне нравится. Он мне весь нравится, но о таком здесь говорить не принято. А если я умру? Так и не сказав?

И что изменится?

– Ты проснулась? – Он реагирует на взгляд. – Пить хочешь?

Ужасно. Ощущение, что я пуста. Наверное, опять кровь пускали. Мерзкая процедура, причем, кажется, Кайя она куда более неприятна, нежели мне. Но после кровопускания становится легче.

– Что ты рисуешь?

– Тебя.

Лучше бы пейзаж. Или натюрморт из кота, рыбьей головы и трех яблок.

– Зачем?

Он не собирался отвечать – я почувствовала это, – но потом передумал.

– Мне кажется, что так я привяжу тебя к миру.

– Дашь посмотреть? – Сегодня у меня не хватает сил, чтобы держать голову. Кайя помогает напиться. Он выглядит помятым. Уставшим. Он вообще спит? Не знаю. Вряд ли, если всегда рядом. Да и кровать нашей светлостью прочно оккупирована. На коврике у двери? Коврик, кстати, так и не положили. И дверь заперта прочно. Но спрашивать не стану.

Как-то неудобно.

Мы смотрим рисунки. Их много, и у Кайя определенно талант, только все равно он безбожно льстит. Я слишком красивая, если быть объективной. Но я больна, и к бесам объективность.

– Есть что-то, чего ты не умеешь делать? – пытаюсь шутить, хотя снова жарко.

Его совершенство угнетает.