Изгнание торжествующего зверя - Джордано Бруно

Юпитер прибавил:

256. – Да снизойдут вместе вниз Гнусность, Насмешка, Презрение, Болтовня, Обман, а на их место взойдут Магия, Пророчество [111] и всякое Отгадывание и Прорицание, по своим плодам признанные добрыми и полезными.

Саулин. Я хотел бы узнать твое мнение, София, насчет мифа о Коршуне, каковой миф прежде всего был измышлен и изображен в Египте, а затем в форме истории взят у них евреями, вместе с коими это знание перекочевало из Вавилона и – в форме басни – заимствовано теми, кто занимался поэзией в Греции. Дело в том, что евреи рассказывают о Вороне, посланном из ковчега человеком по имени Ной посмотреть, высохли ли воды после того, как люди так перепились, что лопнули. И это животное, охваченное жадностью к трупам, осталось, вовсе не возвратившись из своего посольства и службы. Это, по-видимому, вполне противоречит тому, что рассказывают египтяне и греки, будто Ворон был послан с неба богом, которого они звали Аполлоном, посмотреть, нет ли где воды, в то самое время, когда боги почти что умирали от жажды. И это животное, охваченное жадностью к фигам, пропадало долго и, наконец, вернулось слишком поздно, не принеся воды и – думаю – потеряв сосуд.

София. Не хочу сейчас очень распространяться, объясняя этот вещий миф. Скажу только одно: сказания египтян и евреев целиком относятся к одному и тому же мифу. Ибо сказать, что Ворон был отправлен из ковчега, который возвышался на десять локтей над самой высокой горой земли, и что он отправился с неба – по-моему, почти одно и то же. И что люди, которые находятся в таком месте и краю, называются богами, мне не показалось бы слишком странным, ибо, так как они небожители, то им очень легко стать богами. А то, что одни называют первого человека Ноем, другие Аполлоном, так это совсем легко согласовать, ведь различные наименования сводятся к одной и той же обязанности – возродить, тем более, что sol et homo generant hominem – солнце и человек производят человека.

А что событие произошло, с одной стороны, когда люди выпили слишком много, с другой, когда боги умирали от жажды, – это, конечно, одно и то же: ибо когда разверзлись небесные хляби, и разорвались вместилища тверди, то необходимо пришлось земнородным много пить, а небожителям умирать от жажды.

Что Ворон остался, заманившись и прельстившись фигами, и что он же был увлечен жадностью к трупам, конечно, сойдет за одно, если ты поразмыслишь над толкованием того Иосифа, который умел объяснять сны. Ведь хлебодару Путифару (который заявил, что ему приснилось, будто он нес на голове корзину фиг, а птицы прилетали и клевали из нее) Иосиф предсказал, что его повесят, а мясо его пожрут вороны и коршуны. Что Ворон возвратился, но поздно и ничего не сумев сделать, – одно и то же не только с рассказом, что он совсем не вернулся, но даже, что его вовсе никогда не посылали и не отправляли. Ибо не идет, не делает, не возвращается тот, кто идет, делает и возвращается впустую. И мы обычно говорим приходящим поздно и попусту, даже если они и приносят что-нибудь:

Ты, брат мой, и не возвратился;

Я думал видеться с тобой еще в Лукке.

Вот, значит, Саулин, как египетские мифы могут быть для одних историей, для других – сказками, для третьих – символическими чувствованиями.

Саулин. Это твое согласование текстов если меня и не удовлетворяет, то почти что удовлетворяет. Но теперь продолжи главную историю.

София. «Ну, что ж сделать с Чашей? – спросил Меркурий. – Что будет с кружкой?»

257. – Отдадим, – сказал Мом, – ее самому рьяному питоку, какого только вырастила верхняя и нижняя Германия, где Обжорство возвышено, разукрашено, почитаемо и славимо среди героических добродетелей, а Пьянство сопричислено к божественным свойствам.

Пусть уйдет вместе с Чашей Пьянство, которое, не видите ли вы там, в немецком платье с парою таких длинных громадных шароваров, что они походят скорее на кадушку нищенствующего аббата святого Антония.

Смотрите, как оно идет медведем, наталкиваясь на что-нибудь то одним боком, то другим, сейчас кормой, сейчас носом, так что нет ни утеса, ни камня, куста иль канавы, которым бы оно не заплатило дани. Обратите внимание на его преданнейших товарищей, которые с ним: Переполнение, Несварение, Сонливость, Дрожь, Мямленье, Шепелявенье, Бледность, Бред, Отрыжка, Тошнота, Рвота, Испражненье и прочие последователи, слуги и свита. А так как уже не может идти, то – смотрите – вот взбирается на свою триумфальную колесницу [112] , в которую впряжено множество добрых, мудрых и почитаемых личностей, из коих наиболее прославлены и знамениты – Ной, Лот, Киакконе, Витанцано, Цукавинья и Силен [113] . Прапорщик Цампальон несет знамя из скарлата, на котором нарисованы красками два скворца, и влекут дышло с прелестною легкостью четыре пышных и славных свиньи: белая, красная, пестрая и черная; из них первая прозвищем Обжора, вторая – Пьяница, третья – Толстуха, четвертая – Жаднуха.

Но об этом я расскажу тебе по-настоящему в другой раз. Посмотрим теперь, что было после того, как Юпитер приказал заступить это место Воздержанию и Умеренности с их свитой и слугами, о которых ты услышишь, ибо пора рассказать о центавре Хироне, по поводу которого, когда до него дошла очередь, старик Сатурн сказал Юпитеру:

258. – Так как ты видишь, сын и господин мой, что солнце на закате, то, пожалуйста, управься поскорее с остальными четырьмя.

А Мом заметил:

259. – Что ж сделать нам с этим человеком, привитым к зверю, или с этим зверем, привитым к человеку, в нем одно лицо – из двух природ, и два естества сливаются в одно ипостасное единство. Тут две вещи соединяются и творят третью единую, и в этом нет никакого сомнения. Но вот в чем трудность: есть ли таковое третье единство лучшая вещь, чем та и другая порознь, и не есть ли это что-нибудь вроде одной из первых двух, или же поистине – хуже их. Хочу сказать, если присоединить к человеческому естеству лошадиное, то произойдет ли нечто божественное, достойное небесного седалища, или же зверь, коему место в стаде или стойле. Наконец, пусть здесь было высказано, сколько хотелось, Изидою, Юпитером и прочими о превосходстве звериного естества и о том, что человеку, дабы стать божественным, необходимо иметь кое-что звериное в себе, так что, если он тщится показать себя высоко божественным, пусть озаботится обнаружить себя до известной степени зверем: все же я никогда не поверю, будто там, где нет полного и совершенного человека, ни полного и совершенного зверя, но есть только частички зверя с частичкою человека, выйдет лучше, чем там, где кусок шаровар с куском камзола, откуда не получишь ни за что ни хорошего камзола, ни хороших шаровар, ни тем более одежды, которая была бы лучше и той, и других.

260. – Мом! Мом! – возразил Юпитер. – Тайна сей вещи сокровенна и велика, и ты не можешь ее понять: твое дело только верить в нее как в нечто великое и возвышенное.

261. – Знаю хорошо, – сказал Мом, – что это – такая вещь, которую не понять ни мне, ни тем, у кого есть хоть крупица ума; но что я – бог, или другой кто, у кого мысли хотя бы с просяное зерно, – должен этому верить, желал бы я, чтобы прежде всех ты сам меня каким-нибудь способом заставил в это поверить.

262. – Мом, – сказал Юпитер, – ты не должен хотеть знать больше, чем тебе нужно, и поверь мне, этого тебе не следует знать!

263. – Вот, значит, – возразил Мом, – что надо знать и что я назло себе узнаю, а для удовольствия Юпитера буду этому верить, будто один рукав и одна штанина стоят больше пары рукавов и пары штанин и даже гораздо более; будто один человек не человек, один зверь – не зверь, половина человека – не полчеловека, и половина зверя – не ползверя; будто получеловек и полузверь не только человек несовершенный и зверь несовершенный, но настоящее божество, достойный почитания pura mente…

Тут боги затормошили Юпитера, чтоб он поторопился и скорее рассудил Центавра своей волей. Поэтому Юпитер, приказав помолчать Мому, сделал такое постановление:

264. – Хоть я и сам наговорил кое-что против Хирона, но теперь беру свои слова назад и заявляю, что так как центавр Хирон – справедливейший человек, который одно время обитал на горе Пелии, где научил Эскулапа медицине, Геркулеса астрологии и Ахиллеса игре на цитре, исцелял больных, показывал путь к звездам, и как прилаживать струны к дереву и как ими владеть, то он, по-моему, достоин неба. И потому еще я считаю его достойнейшим, что в этом небесном храме, у этого алтаря, где предстоит он, нет другого жреца, кроме него: вот он, как видите, с жертвенным зверем в руках и с чашей для возлияния вина, которая висит у него на поясе. А так как алтарь, жертвенник, молитва – все это необходимо и все это без священника было бы ни к чему, то да останется он там, живет и пребывает вечно, если судьба не рассудит иначе.

Тут прибавил Мом:

265. – Достойно и мудро решил ты, Юпитер, дабы он стал жрецом при небесном алтаре и храме, ибо если когда-нибудь издержится зверь, что у него на руках, то не будет нехватки в звере: он сам и одновременно может служить и жертвоприносителем, и жертвой, т. е. жрецом и зверем.