Изгнание торжествующего зверя - Джордано Бруно

224. – Ну, так знайте, – сказал Юпитер, – что я решил о нем во избежание всяких возможных в будущем соблазнов. Пусть валится прочь отсюда вниз. Кроме того, отнимаю у него талант устраивать шутки, фокусы, обманы, диковинки и прочие ни на что не годные чудеса. Ибо не хочу, дабы он всем этим расстраивал ту степень красоты и достоинства, какая есть и заключается в вещах, необходимых для республики мира. Ведь я знаю, как легко мир дает одурачить себя и тем самым склонить к безумию и подтолкнуть на всяческую грязь и бесчинства. Поэтому-то и не хочу, чтобы наша репутация была в полной зависимости от него или кого-нибудь подобного ему. Ибо если глуп тот царь, который своему начальнику и доблестному вождю дает такую большую власть и влияние, что тот сможет встать выше самого царя (что возможно без вреда для царства, ибо царству будет так же хорошо, а, может, и лучше под новым управлением), то насколько был бы глупее и больше заслужил бы такой царь опекуна и наставника, если бы предоставил или вручил такую же точно власть человеку ничтожному, презренному и невежественному, который сумеет все опошлить, одурачить, перепутать и перевернуть вверх дном, невежество поставив на место науки, благородство отдав презрению и подлость увенчав славой!..

225. – Пусть, – сказала Минерва, – скорее идет прочь, а на его место вступят Трудолюбие, Промышленность, воинское Упражнение и военное Искусство, которыми поддерживаются мир и власть в отечестве, варвары побеждаются, укрощаются и приводятся к гражданской жизни и человеческому общежитию, уничтожаются культы, религии, жертвоприношения и законы бесчеловечные, свинские, грубые и зверские: ибо для всего этого часто недостаточно одной моей мудрости, а иной раз нужно и острие моего копья, так как число пошлых невежд и преступников превышает число благородных, мудрых и поистине добрых и так как все эти злодейства укоренились, пустили ростки и умножились на свете.

Ей возразил Юпитер:

226. – Вполне, вполне достаточно, дочь моя, одной мудрости, ибо все это само собой старится, падает, пожирается и переваривается временем, как покоящееся на очень зыбком основании.

227. – Но пока что, – сказала Паллада, – нужно сопротивляться и бороться, дабы своим насилием все это не уничтожило нас прежде, чем мы его обновим…

228. – Перейдем, – сказал Юпитер, – к реке Еридану. Право, не знаю, как с ней быть; ведь она и на земле, и на небе, в то время как все прочие, о ком мы рассуждали, взмостившись на небо, покинули землю. Но Еридан таков, что он и здесь, и там, и внутри, и вовне, и вверху, и внизу; в нем есть и небесное, и земное; он и там – в Италии, и здесь – в южных краях, так что, по-моему, скорее от него взять надо какое-нибудь место, чем еще ему давать.

229. – Даже, Отче, – сказал Мом, – мне кажется, следует (так как у реки Еридана имеется свойство быть в одно и то же время во множестве мест и лично, и воображаемо) дать ему бытие всюду, где только станут его воображать, называть, звать и грезить о нем: все это можно устроить с небольшими издержками, без всяких процентов и не без вероятности хорошей прибыли. Но пусть будет так, что тот, кто поест его воображаемых, называемых, призываемых и мечтаемых рыб, пусть будет – с позволения сказать – как бы не ел. Равным образом, кто попьет его воды, пусть будет, как бы он не пил. Так же, у кого эта вода будет в мозгу, пусть будет как тот, у кого мозг пустой и ничем не занятый. Равным образом, кто будет в компании с его нереидами и нимфами, будет так же одинок, как и тот, кто, кроме того, еще вне себя.

230. – Хорошо! – сказал Юпитер. – В том не будет никакого вреда: из-за него не станут остальные сидеть без пищи, без питья, без того, чтобы у них ничего не оставалось в мозгу, и без товарищей, так как и еда, и питье, и память о нем, и дружба с ним – все это только в воображении, на словах, по обету, в мечтах. Посему да будет так, как предложил Мом, и что, как видится, подтвердили все остальные. Да будет же Еридан на небе, но не иначе, как по доверию и воображением! Все это не помешает на том же самом месте в действительности устроить что-нибудь и другое, о чем мы решим в один из следующих дней. Ибо об этом престоле надо подумать так же, как и о престоле Большой Медведицы.

Теперь позаботимся о Зайце. Хочу, дабы стал он символом страха от Размышления о смерти и, насколько это возможно, противоположных страху Надежды и Доверия, ибо в известной степени и та, и другая суть добродетели или, по крайней мере, матери их, если они рождены Рассудительностью и служат Благоразумию. Но напрасный Страх, Трусость и Отчаяние пусть идут вместе с Зайцем вниз причинять настоящий ад и Орк мучений тупым и невежественным душам. Пусть там невозможно будет скрыться от ложной Тревоги и слепого Ужаса смерти, так как в руках у них будет ключ от всякой самой отдаленной комнаты в виде ложных мыслей, которые рождаются, воспитываются и пестуются Ложной Верой и слепым Легковерием. Но зато (если не с тщетными усилиями) пусть не суются туда, где высится кругом неприступная стена философского созерцания, где жизненное спокойствие укреплено и возвышено, где истина открыта, где ясна необходимость вечности для всякой сущности, где страшатся только одного – как бы не лишиться человеческого совершенства и справедливости, которые заключаются в том, чтобы сообразоваться с высшей и незаблуждающейся природой.

Тут сказал Мом:

231. – Я слышал, Юпитер, что, кто ест зайца, тот хорошеет. Не сделать ли нам так, чтобы всякий, кто вкусит от этого небесного животного – будь то мужчина или женщина, из урода делался красавцем, из несчастного – счастливым, из какой-либо негодной вещи – приятной и милой. И да будет блаженно и чрево, и желудок, кои поглотят, переварят и вырастут насчет его!

232. – Да, – сказала Диана, – но я не хочу, чтобы у моего зайца погибло семя.

233. – Ох, я тебе скажу, – возразил Мом, – способ, посредством которого весь мир будет в состоянии его есть и пить, и при этом он не будет ни съеден, ни выпит, ни один зуб не коснется его, ни одна рука не ощупает, ни один глаз не увидит, и даже, может, не будет места, которое заключило бы его в себе.

234. – Об этом, – сказал Юпитер, – вы подумаете после. Теперь переходим к этой собачке, что бежит за ним следом и хотя уже столько сотен лет хочет схватить его, но из страха, как бы не потерять основание для своей погони, никак не выберет время, чтобы по-настоящему схватить его, – и вот уже сколько времени бежит за ним с лаем позади, изображая преследование.

235. – Я об этом всегда скорбел, Отче, – сказал Мом, – что эту дворняжку, которой впору гоняться за фиванской лисицей, ты вознес на небо, словно она – гончая, преследующая зайца, в то же время допустив, чтобы там внизу лисица обратилась в камень.

236. – Еже писах, писах! – сказал Юпитер.

237. – Вот то-то и плохо, – сказал Мом. – Юпитер считает волю свою справедливостью, деяния свои – велением рока, дабы внушить, будто у него самодержавная власть, не допуская и мысли, совершенно не признавая для себя возможность совершать ошибки, что является обычным делом для прочих богов, у которых есть немножко скромности и которые порою раскаиваются, перестают и исправляются.

238. – Однако, – сказал Юпитер, – а что ж, по-твоему, делаем мы сейчас, ну, как думаешь ты, желающий из одного частного случая выводить общее суждение?

Мом извинился, сказав, что он выводил общее суждение относительно видов, т. е. вещей, подобных между собой, а не относительно рода, т. е. не всех вещей.

Саулин. Замечание было прекрасно, ибо там, где разнородное, не может быть подобия.

София. Но далее Мом прибавил:

239. – Поэтому, святый Отче, так как у тебя такая власть, что ты можешь творить из земли небо, из камня – хлеб, из хлеба – некую другую вещь, наконец, можешь даже творить и то, чего нет, и даже то, что не может быть сотворено, сделай же так, чтобы искусство охотников, id est охота – это барское безумие, дурачество и неистовство высоких особ – стало добродетелью – религией, святостью, и чтобы оказывали великую почесть тому, кто убивает, сдирает шкуру, вспарывает и разрезает дикого зверя за то, что он палач. Хотя об этом скорее следовало бы просить тебе, Диана, но тем не менее ходатайствую я, ибо уж так принято, что если нужно добиться щедрот и почестей, то чаще всего вмешивается другой, а не тот, кого это касается, идет сам себя представлять, рекомендовать и предлагать; ибо если ему откажут, то это послужит к вящему стыду, и наоборот, если даже и дадут ему то, чего добивался, то с меньшими почестями.

Юпитер ответил:

240. – Хотя ремесло и занятие мясника справедливо считается позорнее палачества (как вошло в обычай в некоторых частях Германии), ибо палач калечит человеческие члены, и иной раз служа справедливости, а мясник – члены несчастных животных, всегда служа разнузданной жадности, которой мало обычной естественной пищи, более подходящей к телесному составу и жизни человека (оставляя в стороне иные, более высокие основания [105] ): так быть охотником – ремесло и занятие не менее постыдное и позорное, чем ремесло мясника, ибо у лесного зверя не меньше звериного разума, чем у домашнего и полевого животного. Все же мне думается и угодно, чтобы не обвинить и не опозорить дочь мою, Диану, приказать следующее: «Быть палачом людей да будет бесчестным делом; быть мясником, т. е. палачом домашних животных, да будет позорным делом, но быть палачом диких зверей да будет честью, добрым именем, славой!»