Цинковый поцелуй - Александр Варго

Паша ничего не станет делать.

Будет стоять, смотреть на портрет сына, раз уж не нашлось икон, и ждать, чем все закончится. В любом ужасе есть единственный светлый момент – все всегда рано или поздно заканчивается. Так или иначе.

За спиной шлепали шаги, все ближе и ближе. Он не оборачивался и заставлял себя не прислушиваться. Твердил мысленно старую песенку, всплывшую в памяти при виде портрета маленького Пашки:

«Топ, топ, топает малыш…Топ, топ, топает малыш…»

Других слов Шикунов не помнил, и твердил эту единственную строчку, твердил с подсознательной надеждой: вдруг поможет, вдруг как-то заменит молитвы, которых он не знал и в силу которых не верил.

Не помогло. Шаги приближались.

Голос зашипел, казалось, в самое ухо:

– Пло-х-х-х-хой мальчиш-ш-ш-ш-ка…

Обернуться хотелось нестерпимо. Паша сдержался, говоря себе: сейчас все кончится, не может призрак причинить вред живому и реальному человеку, так или иначе все кончится, все проходит и это тоже…

Обжигающе-ледяные пальцы впились в его горло.

Паша захлебнулся хрипом и смолк.

Сочащийся в окно серый сумрак стал теперь багрово-красным, словно неподалеку вспыхнул пожар. В ушах гремело эхо близких взрывов. Ледяные пальцы вдавливались в горло все глубже.

Забыв о намерении ничего не предпринимать, Паша вцепился в душившие его руки – оторвать, отодрать от горла. Казалось, он близок к успеху – выламывая, отогнул один чужой палец, второй… Тут его правую ладонь пронзила боль – Шикунов успел понять, что на ней с хрустом сомкнулись зубы трупа. Больше он не успел ничего, холод от мертвых пальцев-ледышек проник внутрь, в голову, в мозг, и все внутри мгновенно заледенело до хрустального звона, и стало стеклянно-хрупким, и звонко рассыпалось на миллион кусков.

Багровый свет погас. Пришли темнота и тишина.

Эпилог без хеппи-энда

Теперь квартиру Шикунова заполнял яркий солнечный свет, но вид ее оставался мрачным. Впрочем, людям, споро и без суеты заканчивающим свою работу, было не привыкать. Насмотрелись.

Двое из них сейчас курили на кухне – один, высокий, в давно не стиранном белом халате, уселся на край стола и задумчиво пускал дым кольцами. Второй, коренастый крепыш в форме с капитанскими погонами, расхаживал от двери к окну и обратно, по замысловатой траектории, огибавшей предметы меблировки. Курил нервно, быстрыми короткими затяжками.

– Это что же получается? – недоуменно спросил крепыш. – Я всегда думал, что говорят: «Руки на себя наложил», как бы фигурально. А в натуре люди вешаются, травятся, стреляются, но уж никак не душат сами себя, ухватив за глотку… Разъясни-ка, Петрович, что твоя наука про это думает.

Долговязый Петрович страдал сегодня (как и вчера, и позавчера) жестоким похмельем и что-либо разъяснять ему не хотелось. И вообще ничего не хотелось, кроме большого количества холодного пива.

Он выпустил очередное кольцо и ответил витиевато:

– Возможно наложение механической аутоасфиксии на психосоматическую на фоне острого маниакально-депрессивного психоза…

Капитан вскипел:

– Ты по-русски говори, трубка клистирная! А про свою асфиксию-… иксию жене будешь объяснять, когда спросит, куда эрекция делась!

Оскорблением прозвучавшие слова не стали, доктор и капитан часто пикировались подобным образом – привыкли и не обижались.

Но сегодня Петровичу было не до словесных дуэлей. Он страдальчески поморщился, нацедил стакан холодной воды из крана, залпом выпил. Объяснил по-русски:

– Свихнулся парень, и все дела. Мочканул телку свою, стал мудрить, как сухим из воды выйти. Кислоту видел? Ну вот… А сам был к таким делам непривычный – в общем, крыша и поехала. Просиди-ка три дня рядом с трупом, в ванне мокнущим. Страх, угрызения совести, то да се…

– Что же петельку не намылил, от угрызений-то? – скептически поинтересовался капитан. – Да как себя вообще можно руками? Даванешь на сонную – и обрубишься, пальчики и разожмутся. Полежишь, полежишь, да и очухаешься…

Эксперт и сам испытывал на этот счет немалые сомнения.

Но сказал уверенно:

– Люди и не на такое способны. Или тебе кого-то третьего искать хочется? И без того «глухарей» вокруг, как на птицеферме. Убийство раскрыто по горячим следам, убийца совершил суицид – и дело в архив.

– Ладно, суицид так суицид, – нехотя согласился капитан. Докурил, загасил окурок о подошву, щелчком отправил в открытую форточку. Уже выходя из кухни, сказал задумчиво:

– Одного не понимаю: зачем он стал ломать пальцы трехдневному трупу?

Петрович ничего не ответил, сочтя вопрос риторическим. Набрал и опорожнил еще один стакан, прошел в комнату неуверенной походкой.

Труп Шикунова П. А., 1973 г. р., женатого и имеющего двоих детей, уже вынесли – остался лишь меловой контур на паркете. Второе тело, выловленное из ванной, лежало на полу, запакованное в длинный мешок из плотного черного пластика, и ожидало, когда за ним вернутся санитары с единственными имевшимися в наличии носилками.

Петрович равнодушно шагнул было через мешок – и чуть не растянулся, споткнувшись. Выругался:

– …на мать, разложили тут падаль, ни пройти ни проехать…

Присел на табурет, недоброжелательно глянув на труп. Хотел отвернуться и…

И недоуменно заморгал глазами. Показалось – мешок шевельнулся. Совсем чуть-чуть, едва заметно. Словно вместе с телом упаковали не то мышь, не то крысу.

Тело лежало неподвижно, как мертвецам и положено. Петрович вздохнул. Надо взять себя в руки и постараться ограничиться сегодня пивом. А то праздник что-то затянулся, шевелящиеся мертвецы уже чудятся…

Чтобы подавить возникшее неприятное чувство, он пододвинул табурет поближе и положил обе ноги на мешок, как на подставку. Профессиональная бравада.

Да и что тут такого, в конце концов?

Мертвым все равно. Мертвые, как всем известно, не кусаются.