Круг замкнулся - Кнут Гамсун

— Нет, мы просто приехали на прогулку.

— На «Воробье», конечно. Можно мне с вами вернуться в город?

— Чего-нибудь сообразим. Чтоб капитан да не смог.

Нельзя было исключить, что они слегка над ним потешаются. Ульрик производил несколько странное впечатление, без галстука, но в накрахмаленной манишке, а под мышкой — зонт. Фуражка прежняя, капитанская, только с нее спороты золотые шнуры и пуговицы.

— Не знаю только, как мне быть с коровой, — сказал он.

— Тебе, может, нужно сводить ее к быку? — спросили его с подковыркой.

— Нет, я хочу ее продать. Я слышал, что сюда приедет много народа, вот и надумал прийти — авось ее кто-нибудь купит.

— А чем она больна, корова-то?

— А кто сказал, что она больна? Нет, просто мой брат дал мне небольшой хутор с коровами и лошадьми, но сам-то он болен и не понимает, что я ему говорю. Говорить с его мадам и вовсе без толку, она против меня настроена. А что мне делать с хутором, если они не дают мне денег? Вот и приходится продавать корову.

Капитан Ульрик попал в сложные обстоятельства, его бравада и лихость словно приувяли. Но это его не портило и не принижало, напротив даже, он стал искренней и выглядел как бы просветленным. Его открытые ответы на все вопросы делали его крайне симпатичным, и людям сразу захотелось помочь ему. Мясник Матисен стоял возле памятного камня и слушал речь, его привели посмотреть корову.

Он спросил, сколько корове лет.

— Три года, так они говорят.

Почему же он надумал продавать такую молодую скотину?

— У меня дома говорят, что она дает молоко только из трех сосков, по одному — на каждый год, а как пройдет четвертый год, у нее раздоится и четвертый.

Тут уж все захохотали.

— Да я в этом ничего не смыслю, — сказал он и смутился.

Жалко Ульрика, дома его явно держат за дурака. Матисен купил корову, извлек толстый бумажник и расплатился.

Ульрик поблагодарил, у него стал довольный вид, и он великодушно отказался забрать попону. Мясник отыскал человека, чтоб тот проселком отвел корову в город.

Когда таможенник Робертсен завершил свою речь и отзвучало, как и положено, троекратное «ура», он выстроил своих людей и повел обратно. Они снова запели. А капитан Ульрик поднялся на борт с видом человека при деньгах.

Он отыскал штурмана и расселся у него в каюте.

— Все тот же год! — воскликнул он и указал на отрывной календарь.

Штурман промолчал.

— Когда другой повесите, я спрашиваю?

— Когда придет время.

— Ну и глупо. — Он позвонил и заказал вина. Рюмок принесли две, но штурман пить не стал. — Конечно, глупо. Как вы с ним ладите?

— Так и ладим.

— А как?

— Как с вами ладил. Нам друг с другом делить нечего.

— Ну и отлично! — усмехнулся капитан Ульрик. Он уже опрокинул несколько рюмок и стал больше походить на себя прежнего. — Все равно как среди зверей и немых. Мне здесь было неуютно, потому я и сошел на берег. Как вспомню, что из месяца в месяц, из года в год вы ходили по палубе, не произнося ни слова, и календарь ваш застыл на одной дате, будто вам кто-то запретил передвинуть его на десять лет вперед, — как это все понимать?

— У меня во рту какая-то гадость, так что я не могу обсуждать с вами эту тему.

— Теперь-то мне на это наплевать, но раньше я не раз задавал себе вопрос: уж не означает ли это поражение в гражданских правах на десять лет? Не диво, что я так думал.

Штурман не ответил.

— Во всяком случае, это было как-то неприятно, и я не захотел здесь дольше оставаться.

— Просто ваша буфетчица ушла.

— Буфетчица? Какое мне дело до этой буфетчицы-конфетчицы! Да никакого. К тому же она сбежала на сушу с фармацевтом. Вам это известно?

Штурман не ответил.

— Известно, я вас спрашиваю?

— Совсем недавно он был у нас на «Воробье» с совершенно другой дамой.

— Вы серьезно?! — с явным интересом воскликнул капитан Ульрик.

Штурман взглянул на часы, болтовня гостя его, кажется, ничуть не занимала.

— Загляните-ка сюда, вы ничего не видите? — спросил штурман и открыл рот.

— Чего тут видеть? Премерзкая пасть. Впрочем, я вполне допускаю, что и моя выглядит не лучше.

— Загляните глубже, — попросил штурман.

— Да там все коричневое и синее.

— И болит.

Ульрик:

— Загляните теперь в мою глотку, похожа она на вашу или нет? Думаю, что не похожа.

Штурман заглянул и сказал кратко:

— Нет. Не могу понять, что там у меня в горле. Может, я съел что-нибудь ядовитое? Иногда меня там словно иглой пронзает.

— Надо бы вам посоветоваться с врачами.

— Скоро я совсем не смогу глотать. И, по совести говоря, мне и есть-то не хочется.

— Да, нам всем приходится несладко. Она написала мне и опять звала: так, мол, и так, она тоскует и тому подобное. Значит, говорите, фармацевт был здесь с другой дамой?

— Недели две-три назад.

— Стало быть, бросил ее. Готов поручиться спасением души, что это он ее бросил. А как вы полагаете?

— Ну хорошо, бросил, и что с того?

— Я знаю, вы такой хитрый, что якобы никогда ничего не понимаете. Но тогда мне незачем распродавать своих коров, чтобы добраться к ней, зря я это сделал. Мне надо было спокойно сидеть дома, а она сама бы пришла.

— Вполне возможно, — сказал штурман и взглянул на часы.

— Тогда получается, что сегодня вечером я ее не увижу. Я заночую на судне, а завтра с утра пораньше сяду в лодку и поплыву домой. Вы не думаете, что так будет лучше всего?

— Кто-то посоветовал мне лечить горло лимонным соком.

— Или коньяком, — сказал Ульрик. — Для горла нет ничего лучше, чем коньяк. Я бы применял его при каждом удобном случае. Но коньяк так безбожно дорог, давно его не пробовал.

— А что вы делаете у себя на хуторе?

— Делаете!! Засунуть такого человека, как я, на хутор! Баста, я ухожу.

— А потом что?

— Что потом? Если мадам из имения не перестанет меня злить, я ей тогда покажу…

Штурман еще раз взглянул на часы и вышел.

Каждый из них говорил о своем. Сговаривались ли они, чтобы отвести беду? Нет, они не сговаривались, но обоим было плохо, они сердились, они были недовольны и собой, и другими. Как же это получается? Никак и не получается, просто жить очень плохо. Они не выходили из себя, они не бранились, они были бессильны и покорны и заглядывали друг другу в горло.

Уже на подходе к причалу капитан Ульрик заплатил за вино, прикупил еще бутылку и в обнимку с ней сошел на берег. Ночевать он не вернулся. Мы меняем свои намерения. И всем нам приходится несладко.

А вот капитан Абель проявил необычную для него решимость: как человек, презирающий смерть, он пошел в полицейский участок и сделал заявление на таможенника Робертсена. Такая у него была нужда в деньгах.

XX

Волнение, скрытое под гладкой поверхностью.

В среду перед Пасхой на молоковозе отправился в плавание молодой Клеменс. Уж верно, какая-нибудь причина заставила его это сделать, впрочем, он и не скрывал, чего хочет: он хотел кое-что узнать об Африке, о Натале и полагал, что капитан Бродерсен просветит его на этот счет, но Абель никогда не ходил в те края, он побывал только в Америке и в Австралии.

— Тогда прошу прошения, капитан.

Он сел в уголок рядом с мясником Матисеном, который тоже плыл на пароходе и собирался отконвоировать домой корову, сбежавшую от него этой ночью. Они долго сидели рядышком. Клеменс выглядел ухоженным и имел благородный вид: волосы подстрижены, перчатки, новые галоши.

Мимо прошла Лолла. Клеменс встал и раскланялся. Они были давно знакомы и немного поговорили.

— Вот, Лолла, я первый раз еду с вами.

— Добро пожаловать.

— У меня было дело к капитану, вот почему я пришел.

Лолла ушла, а он объяснил мяснику, чтоб не возникло никаких недоразумений:

— Я назвал здешнюю буфетчицу по имени, Лоллой, она была у нас — я хочу сказать дома — в нашей семье. Мы с ней старые знакомые.

Прошло несколько часов, но они все сидели и сидели вдвоем, полагая, что от добра добра не ищут. Отрадно было сидеть здесь, курить и ничего не делать. Они могли видеть все, что происходит на остановках, но в основном просто глядели на чаек и на природу и говорили помаленьку о том о сем. Погода была ненастная, над морем бушевала круговерть.

Капитан сменился с вахты и тоже к ним присоединился. Зашла речь о беглой корове.

— Ну и шутку она со мной сыграла, — сказал мясник. — Дело к Пасхе, мне нужно мясо, ее собирались вчера забить, а она возьми и убеги.

— И пробежала всю дорогу от города до дома?

— Да, вы не поверите, но мне уже звонили оттуда, что она вернулась к себе домой. Я купил ее у капитана Ульрика в воскресенье. Отличная, молодая коровка, но он решил ее продать, мол, доится только в три соска. Оказалось, это все выдумки, мы у себя ее подоили, она прекрасно доится во все четыре, просто над ним кто-то подшутил, потому как сам он ничего в этом не смыслит. Ну вот, поставили мы ее в хлев, задали ей корму, мучной болтушки и всякого другого, причем сразу же, вчера, когда она стояла и отдыхала после перехода. И представьте себе, той же ночью она отвязалась, высадила дверь и убежала домой.