Май без императора - Николай Буянов

Я испуганно отдернул руку. Липкий пот змеей скользнул по позвоночнику, и сердце замерло от ужаса, пропустив удар. Перестань, успокаивающе сказал я себе. Перестань, никто не говорит о том, чтобы убивать — просто придется слегка ударить рукояткой по затылку, Жизак на несколько минут потеряет сознание, только и всего. Несколько минут — более чем достаточно…

Я посмотрел на свои пальцы: они так и ходили ходуном. Не от холода, хотя холод пробирал до костей.

Жизак первым заметил кортеж императора. Вернее, услышал, поскольку первыми его словами, когда он растолкал меня, были: «Барабан, Гийо! Барабан бьет!» — и куда-то исчез — должно быть, побежал к реке. Давка там была неимоверная: сосед напирал на соседа, и проложить дорогу к переправе можно было только с помощью штыков. На миг мне показалось, что гвардия так и поступит.

Однако обошлось. Людская масса замерла, глухо зароптала и начала мало-помалу расступаться, освобождая проход. Правда, уже никто не кричал «Да здравствует император!», прошли те времена…

Наполеон Бонапарт, император Франции — маленький, сгорбленный, в длинном унылом плаще и такой же унылой треуголке, опираясь на трость, медленно спускался по дороге с холма. Даже на таком расстоянии было заметно, как он постарел — стремительно, неотвратимо, за какие-то три с лишним месяца. Так стареют от потери близкого человека. Или — от внезапной страсти к юной любовнице, моложе тебя лет на тридцать. Да, это был совсем не тот человек, что гарцевал на коне перед нашими шеренгами у стен русской столицы. Тот зажигал в сердцах детский восторг, преданность, восхищение, граничащее с религиозным экстазом. Этот не вызывал ничего, кроме жалости. И того, и другого было трудно решиться убить…

Я медленно протянул руку к ружью. Рука не дрожала, и сердце билось с пугающим спокойствием: что ж, восемь лет, проведенные под чужим именем, не прошли для меня даром. На то, чтобы просунуть дуло в окошко кареты, взвести курок и прицелиться, уйдет секунд пятнадцать — столько же понадобится императорскому кортежу, чтобы поравняться с моим убежищем. Спешить было некуда…

Спешить было некуда, но я опоздал. Я обнаружил это, когда сзади меня дернули за рукав и негодующе проорали в самое ухо:

— Гийо, какого дьявола! Шевели задницей, нам надо пристроиться к гвардейской колонне…

— Оставь меня, — процедил я, не отрывая взгляд от фигуры Бонапарта.

— Что значит «оставь»? — удивился Жизак. — Ты что, решил сдаться в плен к русским?

Он увидел в моих руках штуцер и удивленно спросил:

— Ты что задумал, Гийо?

Барабан приближался. Стиснув зубы, я отложил оружие и повернулся к Жизаку. Тот, видимо, что-то прочел в моем лице. Брови его изумленно поползли вверх, рот округлился… Не дав ему опомниться, я сильно толкнул Жизака на сиденье, вытащил из-за пазухи «Лефорше» и навел ему в грудь.

— Ты… ты… — прошептал он.

— Сиди тихо, — сказал я. — Не дергайся, и ты не пострадаешь, обещаю.

Он смотрел на меня, как кролик на удава: немигающе, даже не испуганно, а как-то совершенно бессмысленно. И тягучая желтая слюна текла по его давно не бритому подбородку. Мне некогда было наблюдать за ним: еще минута, и Наполеон со свитой спустится с холма. И тогда его закроет от меня людское море. Я отложил пистолет в сторону, снова взял штуцер и приник щекой к прикладу.

— Помогите!!! — заорал вдруг Жизак и стремглав рванулся мимо меня. — Помогите, убивают!!!

Я не успел его задержать. Я мог бы схватить «Лефорше» и выстрелить ему меж лопаток — на это ушла бы секунда, не больше. Но я не сделал этого.

— Спасите!!! — вопил Жизак. — У него ружье!!!

Все стали оборачиваться — по крайней мере, те, кто находился ближе к карете. Кое-кто, возможно, даже заметил дуло ружья в боковом окошке… Но мне было уже все равно. Штуцер раскатисто рявкнул, сверкнул язычок пламени, и за миг до того, как облачко дыма закрыло мне обзор, я увидел, как человек в маршальском мундире рванулся к Наполеону, раскинув руки, будто хотел заключить его в объятия…

Впервые я находился так близко от Наполеона — не в ста двадцати шагах, как нынче на рассвете, и даже не в пятнадцати, как на Поклонной горе, а почти вплотную. Я мог бы коснуться его, если бы мои руки не были связаны за спиной. Жизак стоял рядом со мной, тоже связанный, избитый, в растерзанном мундире, хотя ни он, ни я не оказали сопротивления.

Наполеон молчал долго. Так долго, что я вздрогнул, когда он спросил:

— Ваше имя и звание, сударь?

— Его зовут Арбо Гийо, — зачастил Жизак срывающимся на фальцет голосом. — Это он стрелял в вас, ваше величество, я тут не при чем, я пытался удержать его, но он наставил на меня пистолет… Скажи, Гийо! Скажи, что я не виноват!

Я промолчал. Лишь подумал вдруг о злом роке, что с самого начала осенял этот поход. Кто знает, не умри герцог во рву Венсеннского замка — может быть, не было бы позорного бегства из Москвы, трупов по обочинам Старой Смоленской дороги и воронья над нашими головами в мрачном осеннем небе над Березиной…

Наполеон вяло шевельнул рукой. По этому знаку вперед сунулся жандармский офицер — маленького роста крепыш в новеньком зимнем обмундировании (жандармерия, как и гвардия, в отличие от армейских частей, понятия не имела о недостатке еды и теплой одежды).

— Отвести этого человека к опушке леса и расстрелять, — распорядился Бонапарт.

— Ваше величество, это неразумно, — вполголоса заметил маршал Мюрат. — Его необходимо допросить, у него могут быть сообщники…

— Посмотрите вокруг, маршал, — сухо проговорил Бонапарт. — Здесь сто пятьдесят тысяч солдат, которых я должен спасти. И только два моста. На них и так слишком мало места.

Он развернулся и, ссутулясь, направился вниз по дороге.

Вот и все. Мои ноги вдруг ослабли. Хотя — с чего бы? Беря на мушку императора, я прекрасно сознавал, что не уйду живым после своего выстрела. Я был готов к смерти — точнее, считал себя готовым. А вот поди ж ты…

— А как же я, ваше величество? — несмело спросил Жизак. Он был бледен, как полотно. — Что будет со мной?

Наполеон остановился.

— Ах, да… Вы ведь тоже пострадали, месье, вас держали под дулом пистолета… Капитан, освободите этого молодца и включите его в расстрельную команду.

Похоже, я поторопился сказать, что Жизак был бледен. По-настоящему он побледнел только сейчас, после этих слов. Ему протянули ружье. Он отшатнулся от него, как от ядовитой змеи.

— Нет… Нет, ваше величество, я не могу… Я не палач!

— Вы тот, — раздельно сказал Наполеон, — кем вам прикажет стать ваш император. Впрочем, у вас есть выбор. Вас тоже могут расстрелять как возможного сообщника.

Весь предыдущий день со стороны Борисова была слышна канонада. Теперь же, когда русские пушки замолчали, мне показалось, что я оглох от тишины. Меня привели к кромке леса и подтолкнули к сосне. В этом богом проклятом краю растут только сосны, чтобы расстреливать возле них незадачливых убийц. Да еще осины и ели, чтобы сводить нас с ума.

Жандармский капитан отошел к солдатам и коротко приказал:

— Товьсь!

Бедный Жизак, я видел, как трясутся его руки — будто он перебрал вчера дешевого вина. Ты все равно умрешь, говорили его слезящиеся глаза и левая щека, заходящаяся в нервном тике. Ты все равно умрешь — что с того, что я отказался бы стрелять? Меня бы просто поставили рядом с тобой — ты даже не представляешь, как обрадовалась бы эта сука моя женушка, если бы так случилось, если бы мои кости сгнили здесь, у этой чертовой сосны, ты же понимаешь, Гийо…

— Целься! — гаркнул капитан. И угрожающе добавил, взглянув на Жизака: — И не дай бог тебе, приятель, пальнуть мимо — иначе второй залп будет по тебе.

Жизак поднял приклад к плечу и с отчаянием заорал:

— Ты сам виноват, Гийо! Мы с тобой были бы уже на мосту, какого черта ты это сделал? Какого черта?!

Я не ответил. Ему будет легче стрелять, если я промолчу. Вот только свист… Свист острой бритвой полоснул по барабанным перепонкам, что-то упруго ударило неподалеку от меня, вспышка ослепила, и я упал лицом в снег. За первым взрывом последовал второй, затем третий… Хотелось зарыться поглубже в землю, и я бы зарылся, кабы руки не были связаны. Вот почему канонада молчала все утро: русские, обнаружив свою ошибку, спешно подтягивали артиллерию к нашей переправе…

Что-то тяжелое рухнуло рядом со мной и прокричало в ухо:

— Гийо, мать твою, ты жив?

Я пошевелился вместо ответа.

— Ты жив, вот дьявол… А их всех убило — всю расстрельную команду, и капитана… А мне ногу распороло осколком. Слушай, надо отлежаться здесь, пока все не утихнет, и двигаться к мосту.

— Я приговорен к расстрелу, ты не забыл? — крикнул я в ответ. — Что будет, если меня увидят? И если тебя увидят вместе со мной?