Штурмуя небеса - Джей Стивенс

Экзистенциальной — означает, что вы изучаете естественные события, поскольку они разворачиваются без того, чтобы предрешить их вашими собственными концепциями. Транзактной — означает, что вы рассматриваете научный эксперимент как включенный в более широкую социальную структуру в которой экспериментатор является одной из ее составных частей. Психолог не стоит вне события, но сознает свое участие в нем и сотрудничает с пациентом в выработке взаимно удовлетворяющей стратегии.

Оглядываясь назад, ясно понимаешь, что транзактная психология была одной из набегающих волн в поступательном развитии того, что станет гуманистической психологией, так называемой «Третьей силой», которая отличалась как от бихевиоризма («Первой силы»), так и от психоанализа («Второй»).

В отличие от своих предшественников гуманистическая психология вовсе не была монолитной философией души. Скорее ее можно охарактеризовать как группу терапевтических техник, объединенных общими задачами. Пришло время выяснить, что делает людей здоровыми, а не то, что приводит их к болезни. Пришло время осознать, что лечить тело также важно, как лечить разум. Пришло время признать, что витализирующая транзакция действительно имеет место. (Маслоу, один из патриархов «Третьей силы», опубликовал свои первые работы еще в 1956 году.) В мире хватало места для любой лечебной техники, и придерживаться только одной конкретной методики было бы просто признаком научной незрелости.

Но если экзистенциальная транзактная психология, которую поддерживал Лири, была частью этого движения, у нее были и свои собственные уникальные особенности. Самым важным было отношение ко всем социальным ролям и поведению в обществе как к ряду тщательно разработанных игр, каждая из которых со своими собственными правилами, обычаями, стратегиями и наградами. Например, Лири играл в профессорские игры, разновидность игр «академической среды». В этой игре было принято определенным образом одеваться, в случае Лири — у «Джи Пресс» или «Брукс бразерс». Однако эта одежда отличалась от той, которая принята в игре банкиров. Например, для профессорской игры было нормальным ходить в теннисных туфлях и красных носках (как Лири и делал). Но нужно было следовать и другим ритуалам — публиковаться, писать статьи, присутствовать на конференциях, получать гранты и.т.д.

Молодым это нравилось. Гарри Мюррею Тим напоминал Крысолова: «Когда он говорил, на него смотрели с восхищенным вниманием». Но самое сильное воздействие Тим оказал на своих младших коллег, молодых преподавателей и кандидатов в доктора. Они благоговели перед ним. Он был в их глазах ветераном. Но не из тех академиков, что, сражаясь с психическими болезнями, не подозревают о реальностях «окопной жизни». Они благоговели перед его профессиональной известностью и тем фактом, что он не обращал на это внимания и даже посмеивался над этим. Лири источал атмосферу доверия. Его ничто не расстраивало. И он мог говорить весело о самых ужасных вещах, — например, входя небрежной вальсирующей походкой к вам в кабинет, рассказывать о том, как ни один банк в Европе не выдавал денег по его чекам.

Может быть, дело было в его голосе? Арт Клепс говорил, что если даже Тим будет просто читать вслух алфавит, то присутствующие начнут улыбаться, внимательно слушать и в конце концов, возможно, уловят самое разное символическое значение в последовательности произносимых им звуков. У него была «замечательная способность очаровывать окружающих. Он словно излучал тепло. Рядом с ним люди чувствовали себя спокойно», — писал Дэйв Макклелланд. «Когда я был с ним рядом, все казалось возможным», — вспоминал Ричард Альперт. Альперт был на десять лет моложе Лири, но гораздо дальше продвинулся в гарвардских играх — у него была хорошая должность и просторный кабинет. У Тима же не было даже приличного кабинета. Он, словно бедный родственник, ютился в переделанном чулане. Но это его абсолютно не заботило. Пусть у других кабинеты лучше, зато он приятнее проводит время. И было еще кое-что, что заставляло благоговеть его младших коллег: Тим притягивал к себе женщин как магнит.

Майкл Кан, молодой преподаватель, бывший военный летчик, участвовавший во Второй мировой войне, хорошо описывает впечатление, которое Тим производил на молодое поколение. «Когда Тимоти приехал, я понял, что никогда не встречал подобного человека. За время войны у некоторых развилось инстинктивное ощущение: есть люди, с которыми можно лететь, есть и другие, с которыми лететь нельзя. Все это понимали, но никто не мог точно описать. Просто одних ребят ты взял бы в свой экипаж, других нет. Никто не знал, откуда берется это чувство, но о его существовании знали все. Это зависело, с одной стороны, от мастерства и компетенции, с другой — от того, насколько ты доверяешь человеку и можешь на него положиться. Такая вот странная смесь. «Я бы с ним не полетел», — говорили одни ребята о других. Полностью я никогда до конца этого не понимал. Но когда я встретил Тимоти, я понял, что полетел бы с ним».

Лири также поражал своим презрением к мещанству. В принципе, для Гарварда это было нормой, но насмешки Лири были гораздо серьезнее, чем просто обычные колкости о глуповатых обывателях. Тим действительно ненавидел безликих, подчиняющихся правилам функционеров. Чарлз Слэк, преподававший в Гарварде психологию и бывший частым собутыльником Лири, говорил, что одним из главных стремлений Лири было «вырваться из рамок буржуазной морали… вся его карьера была попыткой уйти от общепринятых ценностей, отношений, людей, событий и всего, что связано со средним классом». Слэк вспоминал, как Лири проповедовал ему о необходимости создания разнородного общества. «Создав его, — объяснял Лири, — ты совершишь новую революцию… Если ты только сможешь найти хороший предлог, чтобы свести воедино группы или отдельных людей из разных слоев и избавить их от привычных предрассудков, тогда ты сможешь вылечить большую часть психологических заболеваний нашей больной, связанной по рукам и ногам классовыми предрассудками культуры».

Весной 1960 года у Слэка кончился преподавательский контракт. Незадолго до отъезда он наконец понял, что имел в виду Лири, когда говорил о себе как о человеке, презирающем буржуазную мораль. Они сидели и обсуждали свойственный большинству психологов условный рефлекс навешивать ярлык психопата на «каждого бедного беспризорника, стянувшего какую-нибудь мелочь». Наконец, Слэк предложил создать «клуб психопатов». Лири заинтересованно посмотрел на него и сказал: «Понимаешь, я действительно психопат». «Понимаю, — ответил Слэк, — но я тоже». «Ты вообще не моего поля ягода», — сказал Лири. В качестве доказательства он предложил простой тест: много ли раз Слэк нарушал моральные заповеди АПА? Слэк не смог припомнить ни единого. «Ладно, а ты?» — спросил он Лири.

«Да наверное, все, разве что кроме тех пунктов, что касаются денег».

Слэк мысленно вспомнил кодекс ассоциации и, выбрав худшее — то, на что действительно мог решиться, по его мнению, только настоящий сумасшедший, — спросил: «И ты занимался сексом со своими пациентами?»

Лири застенчиво взглянул на него: «Да, немного».

Слэк покидал Гарвард с мыслью, что Лири, пожалуй, единственный настоящий радикал из всех, кого он встречал в жизни. В чем-то Лири, может, и был с сумасшедшинкой, но под обычные определения он не подходил. Он нарушал правила не от безысходности и не из-за того, что не мог себя контролировать. Просто он испытывал своего рода «общественно-научное любопытство: а что случится, если нарушить эти табу?» Во время последней их встречи Лири рассказывал о своих планах на лето. Он собирался в Мексику. Там он наконец закончит эту проклятую книгу.

Впоследствии он рассказывал, что из этого вышло. Как он очутился в прошлом за миллионы лет до того, как возникли первые клетки. И как он возвращался в настоящее, проходя все стадии жизни — от древних рыб до амфибий, от амфибий к сухопутным животным, и в конце — прошел путь от первобытного человека до сообразительнейшей из сообразительных обезьян — гарвардского профессора.

Все игры и стратегии, сковывающие его всю жизнь, бесследно исчезли. Он смотрел на себя самого, безмерно скучающего, развратного, пьянствующего притворщика, — с холодной объективностью… ну, скажем, Бога. Словно разглядывал в лупу муравья. «Здорово! Я узнал за шесть часов больше, чем за последние шестнадцать лет! — восхищенно рассказывал он писателю Артуру Кестлеру. — Изменяется визуальное восприятие. Исчезают все механизмы восприятия, отвечающие за то, как мы видим реальность. Изменяется сознание. Исчезают все умственные механизмы, разбивающие мир на мелкие кусочки, состоящие из абстракций и понятий. Изменяются эмоции. Исчезают механизмы, заставляющие нас жить в плену собственных амбиций и глупых желаний»