Сердце дикарки - Анастасия Дробина

– Маргитка…

– А что «Маргитка»? Я, конечно, знаю, она красавицей была, по портрету видно. Но сейчас-то… Ведь задавиться легче! Как ты с ней в постель ложишься, морэ?

– Девочка!

– Страшнее смертного греха, побей бог! – Маргитка недобро усмехнулась. – Ты, Илья, мне только шепни, я из нее мигом слепую сделаю!

– Убью! – взорвался Илья, и Маргитка отпрянула, сообразив, что он не шутит. Не удержавшись на краю плиты, она с писком повалилась в лопухи. Через минуту из-за мясистого листа выглянул перепуганный зеленый глаз:

– Илья, ты рехнулся?

– Прости, девочка, – с трудом выговорил он. – Не хотел.

Маргитка осторожно улыбнулась. Снова села на плиту, оправила юбку, хмыкнула – и вдруг рассмеялась в полный голос. Илья озадаченно смотрел на нее.

– Ой, Илья, а когда ты бесишься, я тебя еще больше люблю. У тебя глаза, как у сатаны, синим огнем сверкают! Я в тиятре на Пасху видела Мифистофиля – точно ты, хоть портрет сымай! Правда, у того еще искры из глаз сыпались…

– Скажешь тоже… – проворчал он, радуясь в душе, что разговор ушел от Насти.

Маргитка, смеясь, взяла его за руку – и вдруг, повернув голову, прислушалась.

– Отзвонили! Пойдем.

Илья не успел даже спросить – куда, а она уже вскочила и потащила его по едва заметной стежке мимо крестов и оград.

Задняя стена кладбища выходила к оврагу. Здесь было совсем дикое место, кирпичная кладка была сплошь завита повиликой и душистым табаком, мох покрывал старые камни до самого верха, внизу буйно разрасталась лебеда и полынь. Лопухи были просто угрожающих размеров; под ними, не шевеля листьев, свободно шмыгали одичавшие коты. Вверху сходились ветвями столетние липы, солнце ни единым лучом не могло пробиться сквозь густую листву, и под липами царил сонный зеленый полумрак. Маргитка уверенно пробиралась сквозь эти дебри, таща за собой Илью. Тот шел, удивляясь про себя, как до сих пор не пропала тропинка, которую он без Маргитки и не заметил бы.

– Да стой… Подожди ты… Куда ты меня тащишь, девочка?

– Пришли.

Маргитка остановилась, и Илья увидел прилепившуюся к кладбищенской стене избушку. Почерневшее, скособочившееся строеньице, казалось, вот-вот завалится набок, крыша ее вся заросла травой, и даже две тоненькие березки раскачивались над старым тесом.

– Здесь живет колдун, – строго сказала Маргитка. Искоса взглянула на Илью – не смеется ли? – и закричала: – Никодим! Дома аль нет? Выходи!

– Иду-у-у! – отозвалось откуда-то с кладбища.

Илья, вздрогнув, повернулся на голос. Ему стало жутковато. Заросли крапивы и лебеды закачались, послышались шаги, и из сорняковых джунглей вынырнул сгорбленный старик с мощными плечами, чуть не разрывающими старую холстинную рубаху, с широкой нечесаной бородой и обширной плешью.

– Чего верешшишь, как на пожаре, сикильдявка? – густым и хриплым басом осведомился он. – Всех покойников мне всполошишь. Покойник – он шум не обожает.

– Ничего твоим мертвецам не будет, – весело сказала Маргитка. – Я от Паровоза. Помнишь такого?

– Забудешь его… – Старик смотрел на Маргитку сощуренными слезящимися глазами, а стоящего рядом Илью, казалось, не замечал. – Чего Семену надо-то?

Маргитка подошла к старику, поднялась на цыпочки, что-то торопливо заговорила, показывая на избушку. Илья наблюдал за ней с нарастающим недовольством, уже начиная понимать, в чем дело. Когда же дед молча кивнул и Маргитка полезла в сумочку, доставая свернутые рубли, Илья поспешно шагнул к ним. Не хватало еще, чтобы за него платила девка!

– Получи, дед.

Никодим поднял голову. Поблекшие глаза недоверчиво посмотрели на Илью:

– Ты-то что за молодец? Цыган, что ли?

– А она, думаешь, кто? – пробурчал Илья.

– Не знаю, – пожал старик могучими плечами. – Я, мил человек, ничего не знаю, ничего не ведаю и при живых глазах слепым хожу. Потому до девяноста годков и дожил. Хошь – плати сам, мне без вниманья. Благодарны премного, господа цыгане, за ваше неоставление…

Последняя фраза прозвучала с явной насмешкой, но Илья промолчал. Молча проследил за тем, как Никодим прячет деньги за голенище сапога, подхватывает с травы свой заступ и бесшумно, как бродячий кот, исчезает в крапивных зарослях, и лишь после этого повернулся к Маргитке:

– Он кто?

– Говорю – колдун… Да сторож, сторож он при кладбище.

– А ты его откуда знаешь? И Паровоз тут при чем? – Маргитка молча улыбнулась, и Илья повысил голос: – Отвечай, раз спрашиваю! Была ты с ним здесь?

– А ты на меня не ори, серебряный мой, – спокойно сказала она. – Я тебе не жена – забыл? И не спрашивай ни о чем. От лишнего спроса голова болит. Пойдем-ка лучше.

Маргитка выпустила руку Ильи и, наклонившись, быстро вошла в низенькую, держащуюся на одной петле дверь избушки. Ему оставалось только последовать за ней.

Внутри оказалось неожиданно чисто и даже просторно, словно стены старой избенки раздвинулись, впуская гостей. Стоя на пороге, Илья осматривал проконопаченные стены, мрачного Спаса в углу, лубочные картинки возле окна, широкие нары, покрытые лоскутным одеялом, стол с потертой скатеркой, ухваты и кочерги у беленой печи. За печью валялись какие-то узлы. Илья подошел было посмотреть, но Маргитка поспешно оттащила его от них:

– Нет, ты туда не заглядывай, это лихими людьми положено.

– Краденым, что ли, Никодим твой торгует?

– А шут его ведает… – Маргитка, стоя к нему спиной, взбивала подушки на нарах. – Я не спрашиваю, здоровее буду. Мне, может, тоже хочется до девяноста годов дожить… Нет, вру, не хочется! На кого я тогда похожа буду?

Илья слушал и не слышал ее болтовни. Стоя у порога, глядел на то, как Маргитка, управившись с постелью и откинув угол лоскутного одеяла, садится на край нар, закидывает руки за шею, расстегивая крючки платья, как стягивает его через голову, как, ворча, распутывает застрявшие в крючках пряди. Оставшись в рубашке и обеими руками встряхивая волосы, она посмотрела на Илью. Тихо сказала:

– Ненаглядный мой… Иди сюда – ко мне. Иди…

Он шагнул, ног под собой не чуя. Девочка… Темная вся, как мед гречишный, ноги длинные, грудь крепкая, маленькая, а как дотронешься – ладонь полна. Волосы… Бог ты мой, какие волосы! И за что ему это бог послал? И зачем он ей? Дурь по молодости играет, или… или чем черт не шутит, вправду любит она его? Илья сел рядом с Маргиткой, закрыл глаза от прикосновения ее тоненьких, горячих пальцев – и слова посыпались против воли, хриплые, бессвязные, которых он за всю жизнь и не говорил-то никому. Никому… Даже Настьке.

– Девочка… Чайори… Цветочек мой, чергэнори[34]… солнышко весеннее… Мед ты мой гречишный, что ж ты делаешь? Зачем тебе это? Я… я… люблю я тебя, господи…