Нихилени (СИ) - Ойтен Мирланда

Ярость кипела и бурлила. Ан даже не знала, что способна на такой взрыв. Она ненавидела эту дверь, ненавидела урода, который запер её, ненавидела весь белый свет. Попадись ей сейчас под руки Кел — разорвала бы голыми руками за то, что посмел её бросить и не прийти за ней. Ан выдохнула, сжала зубы и отошла от двери.

Первый удар не принёс никакого результата. От второго дверь хрустнула. Ан издала слабый победный клич и ударила в третий раз. Дверь открылась, и она рухнула на колени.

Ярость внутри погасла.

Вот и всё.

Ан из последних сил выползла на крыльцо. Она увидела, что дверь подпирала простая колода. Неужели она настолько плоха, что не способна была её сдвинуть с места? Она подтянулась к ступеням, и скатилась с них на землю. Ан даже не почувствовала боли. Тело словно отказывалось признавать её своей хозяйкой. Последний рывок ушёл, чтобы подтащить себя на пятно солнечного света и рухнуть среди пышной лебеды.

Ан лежала на спине и не могла даже вздохнуть полной грудью. Себя она чувствовала даже хуже, чем покойник. Тело не слушалось, а когда попало на солнце, её начал колотить мелкий озноб. Ан прикрыла глаза, чтобы их не сожгло солнце. Она лежала так бесконечно долго, ожидая, когда её тело наконец-то либо согреется, либо умрёт.

Она не умирала. Это почему-то страшно её расстроило. Ан свернулась на пятачке солнечного света и разрыдалась. Никакая она не сильная. Она маленькая, избитая, раненая, голодная и холодная. Она одна-одинёшенька на всём белом свете, никому не нужная и никем не любимая. Папа не придёт, не согреет, не накормит, не расскажет что-нибудь хорошее и не пообещает показать ей море, если она не будет плакать.

Не придёт. Кел не придёт… И папа не придёт. Не будет хорошего финала ни у Бесприютной, ни у Ан, ни как её ещё звали.

Ан лежала на голой земле и плакала. Даже когда закончились слёзы, она не могла остановиться. Так и лежала, мелко вздрагивая, когда рыдания, казалось бы, иссякшие, возвращались с новой силой.

Когда сил не осталось даже на жалость к себе, Ан просто лежала и не шевелилась.

Никто её не спасёт.

Ан лежала и, прикрыв глаза, вспоминала море. Почему именно море? Из-за холода или шума в ушах? Море. Впервые она увидела море северное. Небо закрывали сизые облака, и горизонт сливался с такими же сизыми волнами. Ан, видевшая море только на фотографиях и видео, чувствовала себя обманутой. Какое же это море, когда ты идёшь вдали от воды, укутанная по шею в пуховик и боишься промочить ноги? А потом в разрыв между серыми облаками заглянуло солнце. И мир преобразился. То, что было серым и невзрачным, заиграло мириадами цветов. Толща воды оказалась какой угодно, только не серой. Даже бурая пена изменилась, став розовой, золотистой, голубой, зелёной. И мир изменился. Её уши услышали шум моря. Не унылый монотонный шум, а крики птиц, шелест набегающих на влажный песок волн, тихий, едва различимый звук столкновения волн о виднеющиеся впереди прибрежные камни.

Отец обещал ей чудо и дал ей чудо.

Ан улыбнулась. Потом заставила себя открыть глаза.

Солнце мелькало между редкими веточками с жидкой листвой. Солнце ещё грело. Не чудо ли? Или нет? Она не помнила ни дату, ни сезон. Да и какая разница. Папа обещал ей море и дал ей море. Папа вообще никогда ей не врал. И тогда, всего за несколько дней до, что накопил денег и приготовил ей сюрприз. Наверняка папа где-то есть и ищет её. Это была странная мысль. Ан никогда не сомневалась, что отец пережил смутные годы и ищет её. Поэтому она старалась не уходить от Города, поэтому собирала новости и слухи про тех, кто мог оказаться членами их семьи.

Но в этот раз всё было по-другому. Она внезапно почувствовала острую необходимость найти отца и узнать, что за сюрприз он ей готовил. Наверняка он тоже ищет её. Нет, он точно ищет её. Потому что это отец, и он никогда не сдастся.

А значит, она должна тоже его найти. И уж точно не помирать вот тут вот.

Это озарение подарило странную лёгкость в теле и голове. Ан перевернулась на живот и заставила себя приподняться на руках. Потом собрала ноги и встала на четвереньки. Конечности тряслись, голова кружилась. Ан сжала зубы и встала на колени. Мир перевернулся и пошёл кругом. Пустой желудок заплясал, следом боль пронзила бок, который задела тварь.

Ан устояла.

“Я сильная. Папа не стал бы врать”.

Ан вспомнила, как однажды отстала от отца, и ей пришлось переходить разлившуюся горную речку по разрушенному мосту. Кто-то перекинул через провал в центре моста несколько жердин. Они были тонкие, гибкие и ничем не закреплены. Дул ветер, внизу ревел поток. Но на том берегу ждал отец, и если она до него не доберётся, он будет волноваться, искать её и с кем-нибудь подерётся.

Она перебежала по жерди, глядя только на тот берег и не думая о бурлящем потоке из грязной воды и камней.

А сейчас что? Она стоит на твёрдой земле и ей ничто не угрожает!

Ан сжала кулаки и поднялась на ноги. Мир не пошатнулся. Боль в боку отступила.

— Вот так вот! — прохрипела Ан. Она была жива, она стояла на двух ногах, и для неё не было ничего невозможного.

Кое-как ковыляя и пошатываясь Ан обошла полянку и станцию в поисках вещей своих вещей. Её пистолет оказался на бедре и в нём было целых два патрона.

Целых два патрона! Можно попытаться кого-нибудь пристрелить.

Ан оглядела себя. Руки были тощими, под майкой выступали рёбра, грудь просела, а живот впал. Лицо на ощупь было страшно угловатым и словно шершавым. Она порадовалась, что у неё нет зеркала. На боку Ан обнаружила длинный порез и шрам. Она потыкала в него пальцем. Бок не болел, а желудок требовал еды. Она пошарила по карманам, нашла сплющенный и перепачканный бутерброд в носовом платке. Она запихала раскрошенное месиво в рот. Без слюны жевалось очень плохо. Желудок в ответ на еду заболел с удвоенным рвением. Ан с трудом проглотила сухой хлеб и поняла, что ей нужна вода. Она оглянулась и побрела в сторону, где, как ей казалось, был выход из парка.

Через два дня Ан кружным путём добралась до казарм. Ещё за несколько сотен метров до первого блокпоста она почувствовала в воздухе сладковатый запах серых тварей. Она пробралась за пограничные отметки и несколько дней наблюдала. Наблюдения привели к неутешительному выводу, что город захвачен, а Кела нигде нет. Часть его солдат влилась в ряды пришлых с того берега, а люди выглядели обеспокоенными только присутствием серых тварей около постов.

Ан поняла, что тут ловить нечего.

Когда стемнело, она пробралась в свою мастерскую и нашла инструменты и вещи разложенными по ящикам и готовым к вывозу. Её компьютер и жёсткие диски пропали. Кто-то тщательно упаковал её бумаги, тетради и снял старые чертежи, которые она для красоты приколола над диваном, где спала. Даже заметки и обрывки бумажек собрали, отделив от прочего мусора.

— Вот уроды! — почти восхитилась она. Не включая света, Ан заварила себе чай и выгребла из шкафа галеты, которые, разумеется, никакой ценности не представляли. Под верстаком нашёлся её маленький неприкосновенный запас из двух пайков в бумажных пакетах и нескольких банок мясных консервов. Видимо, его тоже сочли неинтересным. Она вскрыла банку рыбных консервов и, выковыривая её содержимое, подошла к окну. Внизу двор был ярко освещён. Пришельцы добавили ещё огней. Они с Келом экономили.

… знать бы, где они впервые ошиблись. Кел, который молчал до конца. Она, забросившая все дела, за пределами своей мастерской.

Внизу появилась чёрная фигура. Когда она подошла к мастерским, фонарь высветил белые волосы дяди, с ног до головы одетого в чёрное. С ним шли ещё трое. Они явно были в плохом настроении. Одна из фигур была маленькой и более изящной копией дяди. Даже одежда на ней была такая же, плотная и чёрная, делавшая её фигуру плоской и невыразительной. В один момент дядя остановился и ударил спутницу — потому что это была именно она — по лицу. Остальные двое, мужчины в простой одежде без нашивок, отшатнулись. Ан запила галету чаем. Дядя замахнулся ещё раз, но не ударил. Он ткнул пальцем в одного из мужчин и отдал какой-то приказ. Указанный ударил себя кулаком в грудь и спешно сбежал.